зов, и служанка, открывавшая дверь, трижды не впускала его. Бриссенден
лежал больной у себя в гостинице, не в силах выйти, и хотя Мартин часто
навещал его, но не хотел беспокоить своими неприятностями.
А неприятностей было хоть отбавляй. Последствий выходки молокосо-
са-репортера оказалось еще больше, чем предвидел Мартин. Бакалейщик-пор-
тугалец отказал ему в кредите, а зеленщик, который был чистокровным янки
и гордился этим, назвал его предателем родины и вовсе отказался иметь с
ним делопатриотизм его так разыгрался, что он перечеркнул счет Мартина,
пусть предатель и не пытается отдать ему долг. Подобные же настроения
чувствовались и в пересудах соседей, их возмущение разгоралось с каждым
часом. Все отвернулись от предателя-социалиста. Несчастную Марию одоле-
вали сомнения и страхи, но она по-прежнему была предана Мартину. Соседс-
кие ребятишки оправились от благоговейного трепета, который им внушил
приехавший однажды к Мартину великолепный экипаж, и с безопасного расс-
тояния обзывали его "лодырем" и "бродягой". Однако выводок Сильва реши-
тельно стоял за него, дал не один жестокий бой, защищая его честь, и, в
придачу, ко всем Марииным волнениям и заботам, теперь дня не проходило
без синяков и расквашенных носов.
Однажды на улице в Окленде Мартин повстречался с Гертрудой и узнал
то, чего и следовало ждать:
Бернард Хиггинботем взбешен, заявил, что Мартин опозорил семью и чтоб
его ноги не было у них в доме.
- Уехать бы тебе, Мартин! - взмолилась Гертруда. - Уезжай, подыщи
где-нибудь работу, остепенись. А поутрясется все, забудется, тогда и во-
ротишься.
Мартин покачал головой, но объяснять ничего не стал. Что тут объяс-
нишь? Он был потрясен тем, какая пропасть непонимания разверзлась между
ним и его родными. Никогда не перебраться ему через эту пропасть, не
объяснить свою точку зрения, ницшеанскую точку зрения на социализм. Нет
таких слов в его родном языке, да и в любом другом, языке, чтобы растол-
ковать им его взгляды и поведение. По их понятиям, для него самое пра-
вильное найти постоянную работу. С этого они начинают и этим кончают.
Таков их лексикон прописных истин. Найди место! Устройся на работу! Нес-
частные тупые рабы, думал он, слушая сестру. Неудивительно, что мир при-
надлежит сильным. Рабы помешаны на своем рабстве. Для них работа - золо-
той идол, перед которым они падают ниц, которому поклоняются.
Гертруда предложила брату денег, и он опять покачал головой, хоть и
знал, завтра не миновать идти к ростовщику.
- От Бернарда держись подальше, - предостерегла она. - Пройдет месяца
три, поостынет он, тогда, глядишь, и возьмет тебя, если захочешь, возчи-
ком, товар возить. А если во мне какая нужда, пошли за мной, я-то приду.
Не забывай.
Шумно всхлипывая, она пошла прочь, и при виде этой грузной фигуры,
этой неуклюжей походки жалость пронзила Мартина. Он глядел вслед сестреб
и здание ницшеанского учения словно бы пошатнулось и закачалось. Отвле-
ченное понятие "класс рабов" - это ладно, но в применений, к собственным
родным такое определение не слишком подходит. И, однако, если есть на
свете рабы, попираемые сильными, так сестра Гертруда-олицетворение раба.
Этот парадокс заставил Мартина свирепо усмехнуться. Хорош ницшеанец, до-
пустил, чтобы твои взгляды поколебались при первом же сердечном порыве,
при первом же душевном волнении; это в тебе самом пробудилась мораль ра-
ба, - вот, по сути, что такое твоя жалость к сестре. Истинные аристокра-
ты духа выше щах рабов, это всего лишь мука и пот отверженных и слабых.
Глава 40
"Запоздавший" по-прежнему лежал забытый на столе. Все рукописи, кото-
рые Мартин разослал по журналам, вернулись и лежали под столом. Только
одну он отправлял снова и снова - "Эфемериду" Бриссендена. Велосипед и
черный костюм опять были в закладе, и агентство проката пишущих машинок
вновь беспокоилось из-за арендной платы. Но все это больше не волновало
Мартина. Он пытался заново обрести в этом мире почву под ногами, а до
тех пор ничего он не станет предпринимать.
Через несколько недель случилось то, на что он надеялся. Он встретил
на улице Руфь. Правда, ее сопровождал брат, Норман, и они хотели пройти
мимо - и Норман сделал Мартину знак не подходить.
- Если вы станете навязываться сестре, я позову полицейского, - приг-
розил он, - Она не желает с вами разговаривать, и ваша настойчивость ос-
корбительна.
- Не мешайте, не то придется позвать полицейского, но тогда ваше имя
попадет в газеты, - угрюмо ответил Мартин. - А теперь прочь с дороги, и
если хотите, зовите полицейского. Я намерен поговорить с Руфью.
- Я хочу услышать это из твоих уст, - сказал Мартин.
Ее кинуло в дрожь, она побледнела, но взяла себя в руки и выжидающе
посмотрела на Мартина.
- В письме я задал тебе вопрос, - напомнил он. Норман, нетерпеливо
дернулся, но быстрый взгляд Мартина обуздал его.
Руфь покачала головой.
- Ты поступаешь так по своей воле? - требовательно спросил он.
- Да. По своей воле. - Она говорила негромко, твердо, обдуманно. - Вы
меня опозорили, я стыжусь встречаться со знакомыми. Я знаю, все обо мне
сплетничают. Больше мне нечего вам сказать. Из-за вас я несчастлива, и я
не хочу больше вас видеть.
- Знакомые! Сплетни! Газетные враки! Да разве все это сильнее любви?
Я понимаю одно: значит, ты никогда меня не любила.
Бледное лицо Руфи вспыхнуло.
- После всего, что было? - слабым голосом воскликнула она. - Мартин,
вы сами не понимаете, что говорите. Я не фабричная работница.
- Вы же видите, она не желает иметь с вами ничего общего, - выпалил
Норман и повел Руфь прочь.
Мартин шагнул в сторону и дал им пройти, бессознательно сунул руку в
пустой карман в поисках табака и бумаги для курева.
До Северного Окленда дорога не близкая, и Мартин понял, что она оста-
лась позади, лишь когда поднялся по ступенькам и очутился у себя. Оказа-
лось, он сидит на краю кровати и озирается, словно лунатик, которого
разбудили. Увидел на столе рукопись "Запоздавшего", придвинул стул, по-
тянулся за пером. В нем слишком сильно было стремление к законченности.
А тут перед ним нечто незавершенное. Он все медлил с этим, пока не за-
вершил другое дело. Теперь с ним покончено и можно всецело отдаться вот
этой работе, пока не доведешь ее до конца. Что будет потом, Мартин не
знал. Знал только, что в жизни его наступил перелом. Какой-то период по-
дошел к концу, и он устранял недоделки, как свойственно рабочему челове-
ку. Будущее сейчас ему не любопытно. Он и без того очень скоро узнает,
что там ему припасено. Так ли, эдак, не имеет значения. Казалось, ничто
сейчас не имеет значения.
Пять дней неотрывно работал он над "Запоздавшим", никуда не ходил,
никого не видел, почти не ел. Утром шестого дня почтальон принес ему то-
ненький конверт от редактора "Парфенона". С одного взгляда он понял, что
"Эфемерида" принята. "Мы послали поэму на отзыв мистеру Картрайту Брюсу,
- писал редактор, - и он так высоко оценил ее, что мы не можем выпустить
ее из рук. Чтобы Вы убедились, как приятно нам опубликовать поэму, хочу
Вам сообщить, что мы поставили ее в августовский номер, июльский номер
уже сверстан. Не откажите в любезности передать мистеру Бриссендену, как
мы польщены и признательны ему. Просьба сразу же выслать нам его фотог-
рафию и сообщить биографические сведения. Если предлагаемый нами гонорар
недостаточен, пожалуйста, немедля телеграфируйте, какая сумма для Вас
приемлема".
Поскольку они предложили гонорар в триста пятьдесят долларов, Мартин
не счел нужным телеграфировать. И надо еще получить согласие Бриссенде-
на. Итак, он был прав. Нашелся редактор журнала, который знает толк в
поэзии. И оплата превосходная, даже для поэмы века. А что до Картрайта
Брюса, Мартин знал, это единственный критик, вызывающий у Бриссендена
хоть малую толику уважения.
Мартин ехал в трамвае, смотрел на убегающие назад дома и перекрестки
и невесело думал, что не ощущает ликованья, какое должен бы вызвать ус-
пех друга и его, Мартина, знаменательная победа. Единственно стоящий
критик в Соединенных Штатах высоко оценил поэму, и, значит; прав был
Мартин, утверждая, что настоящая вещь в, конце концов пробьется в жур-
нал. Но пружина восторга ослабла, и он поймал себя на том, что ему сей-
час куда важней просто увидеть Бриссендена, чем принести ему добрую
весть. Письмо из "Парфенона" напомнило, что все пять дней, посвященные
"Запоздавшему", он ничего не знал о Бриссендене и даже не вспомнил о
нем.. Только теперь он понял, до чего оцепенела душа, и устыдился, что
забыл о друге. Но и стыд не слишком обжег. Все ощущения притупились,
кроме тех, что связаны с творчеством, с работой над "Запоздавшим". Ко
всему остальному он в эти дни был слеп и глух. Да он и сейчас еще слеп и
глух. Весь этот мир, через который с шумом мчался трамвай" казался дале-
ким и призрачным, и если бы каменная громада мелькнувшей неподалеку ко-
локольни внезапно рассыпалась в прах и рухнула на него, вряд ли он уди-
вился бы и, уж конечно бы, не испугался.
В гостинице он поспешно поднялся в номер Бриссендена и тут же поспеш-
но спустился. Номер оказался пуст. Вещей тоже не было.
- Что, мистер Бриссенден не оставлял какого-нибудь адреса? - спросил
он портье, и тот посмотрел на него с любопытством.
- Вы разве не слыхали? - спросил он. Мартин покачал головой.
- Да все газеты про это писали. Его нашли в постели мертвым. Самоу-
бийство. Прострелил себе голову.
- Похороны уже были? - Мартину почудилось, это спросил откуда-то из-
далека чей-то чужой голос.
- Нет. Осмотрели тело да и отправили на Восток. Его родные наняли за-
конников, а уж те обо всем позаботились.
- Они, видно, не теряли времени, - заметил Мартин.
- Как сказать. Застрелился-то он пять дней назад.
- Пять дней?
- Да, пять дней.
- Вот как, - сказал Мартин, повернулся и вышел.
На углу он зашел на телеграф и отправил в "Парфенон" телеграмму, со-
ветуя печатать поэму. В кармане у него было лишь пять центов на обратный
проезд, и он послал телеграмму с оплатой при доставке.
Дома он тотчас опять засел за работу. Проходили, сменяясь, дни и но-
чи, а он сидел за столом и писал. Он никуда не выходил, если не считать
ростовщика, и ел, если чувствовал голод и было из чего приготовить, а
если готовить было не из чего, обходился без еды. Мысленно он давно уже
выстроил повесть, главу за главой, но потом придумалось иное начало, го-
раздо сильнее, и Мартин его написал, хотя на это потребовалось еще двад-
цать тысяч слов. Не так уж необходимо было тут стремиться к совер-
шенству, но этого требовала его натура художника. Он работал по-прежнему
в оцепенении, странно отрешенный от всего вокруг, и в привычной писа-
тельской упряжке ощущал себя призраком прошлого. Вспомнилось, кто-то
когда-то сказал, будто призрак-это дух умершего, которому не хватило ума
понять, что он умер; и Мартин на минуту задумался - может быть, он и
вправду мертв и только не сознает этого?
Настал день, когда "Запоздавший" был закончен. Агент конторы проката
пришел за машинкой и сидел на кровати, пока Мартин, сидя на стуле, допе-
чатывал последние страницы последней главы. "КОНЕЦ" отстучал он заглав-
ными буквами, и для него это был поистине конец. Он даже с облегчением
смотрел, как выносят из комнаты пишущую машинку, потом лег на постель.
Он совсем обессилел от голода. Уже тридцать шесть часов у него маковой
росинки во рту не было, но он об этом не думал. Закрыв глаза, лежал он
на спине без мыслей, медленно погружаясь то ли в оцепенение, то ли в
беспамятство, в котором тонуло сознание. В полубреду он вслух бормотал
строки неизвестного поэта, которые любил читать ему Бриссенден. Это од-
нообразное бормотанье пугало Марию, которая в тревоге прислушивалась за
