поселок - что противозаконно. Но у него были ружья и сколько угодно пат-
ронов, а канаки ведь привыкли охотиться на диких коз и диких свиней и
стреляют без промаха. Нет, Мартину Идену было не убежать оттуда. Он ос-
тался и прожил там три месяца.
- Но как же ты спасся?
- Я бы и по сей день торчал там, если бы не одна тамошняя девушка -
наполовину китаянка, на четверть белая и на четверть гавайка. Бедняжка,
она была красавица, и притом образованная. Дочь одной богатой женщины из
Гонолулу, чуть ли не миллионерши. Ну, и эта девушка наконец меня вызво-
лила. Понимаешь, ее мать давала деньги тому поселку, и девушка не боя-
лась, что ее за меня накажут. Только сперва взяла с меня клятву, что я
вовек не выдам их убежище, и я не выдал. Никогда и никому и словом не
обмолвился, тебе первой говорю. У девушки были только самые начальные
признаки проказы. Немного скрючены пальцы правой руки да пятнышко у лок-
тя. И все. Сейчас ее, наверно, уже нет в живых.
- Неужели ты не боялся? И как, наверное, рад был, что выбрался, не
заразился этой ужасной болезнью?
- Ну, поначалу я малость трусил, - признался Мартин, - а потом при-
вык. Да еще очень жалел ту несчастную девушку. И оттого забывал о стра-
хе. Так она была хороша, и душа прекрасная, и наружность, болезнь ед-
ва-едва коснулась ее, и все же она была обречена оставаться там и жить,
как живут дикари, и медленно гнить заживо. Проказа куда ужаснее, чем
можно себе представить.
- Бедняжка, - тихонько прошептала Руфь. - Удивительно, что она тебя
отпустила.
- Почему же удивительно? - не понял Мартин.
- Ведь она, должно быть, любила тебя, - все так же негромко сказала
Руфь. - Скажи откровенно, любила?
За время работы в прачечной и долгого затворничества загар Мартина
слинял, а от голода и болезни он побледнел еще больше, но сейчас по
бледному лицу медленно разлилась краска. Он открыл было рот, но Руфь не
дала ему заговорить.
- Неважно, не трудись отвечать. Это совершенно лишнее, - со смехом
сказала она.
Но в ее смехе Мартину послышался металл, а глаза блеснули холодно. И
ему вдруг вспомнился штормовой ветер, что налетел однажды на севере Ти-
хого океана. Перед глазами возникла та ночь, ясное небо, полнолуние, и в
лунном свете холодно блестят могучие валы. Потом он увидел ту девушку из
убежища прокаженных и вспомнил: да, она полюбила его и оттого дала ему
уйти.
- Она была благородна, - сказал он просто. - Она спасла мне жизнь.
Ничего больше не было сказано, но Мартин услыхал приглушенный, без
слез всхлип Руфи, она отвернулась, долго смотрела в окно. А когда вновь
обернулась к нему, лицо было уже спокойное, и в глазах не было холодного
отблеска бури.
- Я такая глупая, - грустно сказала она. - Но я ничего не могу с со-
бой поделать. Я так люблю тебя, Мартин, очень люблю, очень. Со временем
я стану терпимей; а пока просто не могу иначе, я ревную к призракам
прошлого, ведь твое прошлое полно призраков.
Он хотел было возразить, она ему не позволила.
- Да, это так, по-другому быть не может. И вон бедняга Артур машет
мне, пора ехать. Он устал ждать. А теперь до свиданья, милый.
- В аптеках есть какое-то снадобье, которое помогает бросить курить,
- прибавила Руфь уже от двери. - Я пришлю тебе.
Дверь закрылась и тотчас отворилась опять.
- Люблю, люблю, - прошептала Руфь и на этот раз действительно ушла.
Мария, глядя на Руфь с благоговением, что не помешало ей заметить и
качество материи на платье и его крой (невиданный в этом квартале крой
необычайной красоты), проводила гостью до экипажа. Толпа разочарованных
мальчишек глядела вслед экипажу, пока он не скрылся из виду, и тогда все
уставились на Марию, которая вдруг стала самой выдающейся личностью на
всей улице. Но один из ее же отпрысков положил конец торжеству матери -
объявил, что важные господа приезжали не к ней, а к постояльцу. И мимо-
летная слава Марии угасла, зато Мартин стал замечать, что окрестные жи-
тели - все народ скромный - взирают на него почтительна. Что до Марии,
ее уважение к Мартину возросло невероятно, а будь свидетелем приезда
господ в экипаже португалец-бакалейщик, он наверняка открыл бы Мартину
кредит еще на три доллара восемьдесят пять центов.
Глава 27
Мартину засияло солнце удачи. Назавтра после приезда Руфи он получил
чек на три доллара из нью-йоркского бульварного еженедельника в уплату
за три своих триолета. Еще через два дня некая чикагская газета приняла
его "Охотников за сокровищами" и пообещала по напечатании заплатить де-
сять долларов. Цена невелика, но то были первые написанные им страницы,
самая первая попытка высказать свою мысль на бумаге. И ко всему на той
же неделе приключенческая повесть для мальчиков, его второй опыт, была
принята ежемесячником для юношества под названием "Юность и время".
Правда, в повести была двадцать одна тысяча слов, а предложили за нее
шестнадцать долларов по выходе в свет, иначе говоря, примерно семьдесят
пять центов за тысячу слов, но правда и другое: ведь это всего лишь вто-
рая попытка Мартина и теперь он сам прекрасно понимал, что повесть сла-
бая и неуклюжая.
Но неуклюжесть даже ранних его опытов не была неуклюжестью пос-
редственности. Их отличала неуклюжесть чрезмерной силы - та самая, что
выдает новичка, который бьет из пушек по воробьям и на комара замахива-
ется дубинкой. И Мартин рад был продать эти первые пробы пера хоть за
бесценок. Он понимал, насколько они слабы, - это он понял очень быстро.
Но он твердо верил в свои позднейшие работы. Он стремился стать не прос-
то поставщиком журнальной беллетристики. Он старался овладеть всеми тон-
костями мастерства. Однако силой он не жертвовал. Сила его росла как раз
потому, что он сознательно ее сдерживал. И не отступал от того, чем
больше всего дорожил, - от правды жизни. Он был реалист, хотя делал все,
чтобы пронизать реализм красотой, которую дарит воображение. Он стремил-
ся к реализму страстному, пронизанному мечтой и верой. Он хотел изобра-
жать жизнь такой, как она есть, со всеми ее духовными исканиями и всем
тем, что задевает душу.
Читая книги и журналы, он заметил, что есть две литературные школы.
Для одних авторов человек-бог, и они забывают о его земном происхожде-
нии, а для других он - скот, эти забывают о его высоких помыслах, вели-
ких духовных возможностях. Обе школы и божественная и земная, по мнению
Мартина, ошибаются, и повинна в этом узость взглядов и задач. Должно
быть, правда где-то посредине, - правда, не слишком лестная для тех, кто
видит в человеке лишь божественное начало, но опровергающая тех, кто за-
мечает в нем лишь начало плотское, скотское. Мартин считал, что в расс-
казе "Приключение", который когда-то показался Руфи незначительным, он
достиг наибольшей для беллетристики степени правды; а в эссе "Божествен-
ное и скотское" он прямо высказал и обобщил свои взгляды.
Но "Приключение" и все его лучшие, по мнению самого Мартина, работы
все еще стучались в двери редакций. Ранние опыты лишь тем были хороши в
глазах Мартина, что принесли какие-то деньги, и "страшные" рассказы, два
из которых были куплены, он тоже вовсе не считал настоящей литературой и
лучшим среди написанного. Ведь это была откровенная выдумка, фантазия,
хотя и сдобренная очарованием живой жизни, в чем и таилась сила этих
рассказов. Преувеличенное и невероятное он обрядил в реальные одежды и
считал это фокусом, пусть даже ловким фокусом. С истинной литературой
это несовместимо. Написаны оба рассказа искусно, но Мартин ни во что не
ставил искусство, лишенное человечности. Фокус заключался в том, чтобы
искусство автора выдать за человеческое чувство, и это удалось в полдю-
жине "страшных" рассказов, которые он написал до того, как поднялся до
"Приключения", "Радости" и "Вина жизни".
Три доллара, полученные за триолеты, помогли Мартину продержаться,
пока не пришел чек из "Белой мыши". Первый чек он разменял у недоверчи-
вого португальца-бакалейщика, заплатив доллар в счет своего долга, а ос-
тавшиеся два доллара разделил между булочником и хозяином зеленной лав-
ки. Он еще не настолько разбогател, чтобы купить мяса, и, дожидаясь чека
из "Белой мыши", сидел впроголодь. Не сразу Мартин решил, как этот чек
разменять. Никогда еще он не был в банке, тем более по делу, и на него
напало наивное, ребяческое желание зайти в один из больших оклендских
банков, небрежно кинуть чек и получить сорок долларов наличными. Однако
практический здравый смысл подсказывал разменять чек у бакалейщика и тем
самым поднять веру в свою кредитоспособность. Мартин нехотя покорился
доводам в пользу бакалейщика, заплатил ему сполна и получил сдачи звон-
кой монетой. Расплатился он и с другими лавочниками, выкупил костюм и
велосипед, заплатил за месяц пользования машинкой, заплатил Марии за
просроченный месяц и за месяц вперед. И осталось у него в кармане на
случай непредвиденных расходов еще почти три доллара.
Пустячная сумма эта казалась Мартину настоящим богатством. Едва полу-
чив назад костюм, он пошел повидать Руфь и по дороге не мог удержаться,
позвякивал горсткой серебра в кармане. Так долго он был без гроша, что,
подобно спасенному от голодной смерти, который не в силах отвести глаза
от оставшейся на столе пищи, Мартин не мог выпустить из рук серебро. Он
не был ни скуп, ни жаден, но деньги значили для него больше, чем
столько-то долларов и центов. Они означали успех, и оттиснутые на моне-
тах орлы олицетворяли для него крылатую победу.
Оказывается, мир удивительно хорош. В глазах Мартина он и вправду
стал прекраснее. Долгие недели то был тусклый, сумрачный мир, а теперь,
когда почти все долги заплачены и в кармане позвякивают три доллара, а
голова полна сознанием успеха, оказалось, солнце ярко светит и греет и
даже внезапный дождь, что застиг прохожих врасплох и промочил до нитки,
Мартина только развеселил? Когда он голодал, он часто раздумывал о го-
лодных, которых в мире тысячи, но теперь, наевшись досыта, уже не обре-
менял себя мыслями о том, что в мире тысячи голодных. Он забыл про них
и, страстно влюбленный, вспомнил о влюбленных, которым в мире счету нет.
Сами собой зазвучали строки любовной лирики. Увлеченный творческим поры-
вом, он прозевал нужную остановку, проехал трамваем два лишних квартала
и вовсе не почувствовал досады.
У Морзов он застал много народу. В доме гостили две двоюродные сестры
Руфи из Сан-Рафаэля, и под предлогом, что их надо развлекать, миссис
Морз, как задумала раньше, старалась окружить Руфь молодыми людьми. Кам-
пания началась во время вынужденного отсутствия Мартина и сейчас была в
разгаре. Миссис Морз порешила приглашать людей деловых, серьезных. Итак,
когда пришел Мартин, там кроме сестриц Дороти и Флоренс были два универ-
ситетских профессора, один был латинист, другой специалист по английской
филологии; молодой офицер, только что возвратившийся с Филиппин, в прош-
лом школьный товарищ Руфи; некто Мелвил, личный секретарь Джозефа Пер-
кинса, главы сан-францисского страхового общества; и, наконец, всамде-
лишный банковский кассир, Чарльз Хэпгуд, моложавый человек тридцати пяти
лет, питомец Станфордского университета, член Нильского клуба и клуба
"Единство" и осмотрительный оратор, во время выборной кампании выступаю-
щий за республиканскую партию, - иными словами, во всех отношениях мно-
гообещающий молодой человек. Среди женщин одна писала портреты, другая
была профессиональная музыкантша, и еще одна со степенью доктора социо-
логии, известная во всем штате представительница благотворительной орга-
низации, опекающей трущобы Сан-Франциско. Но в планах миссис Морз женщи-
ны значили не так уж много. В лучшем случае они служили необходимым до-
