не удалось. Она смотрела на него серьезно, с тревогой.
- Может быть, это и доллар, - сказала она, - но это доллар шута, пла-
та клоуну в цирке. Неужели ты не понимаешь, Мартин, для тебя это унизи-
тельно. Я хочу, чтобы человек, которого я люблю и уважаю, занимался
чем-то более достойным и утонченным, чем сочинение шуточек и жалких вир-
шей.
- Ты хочешь, чтобы он походил... допустим, на мистера Батлера? -
подсказал Мартин.
- Я знаю, что ты не любишь мистера Батлера...
- Мистер Батлер человек как человек, - прервал Мартин. - Мне только
не нравится, что у него несварение желудка. Но хоть убей, не вижу разни-
цы, сочинять ли шуточки и забавные стишки, или печатать на машинке, пи-
сать под диктовку и вести конторские книги. Все это средства, не цель.
По-твоему, я должен начать со счетовода, чтобы потом стать преуспевающим
адвокатом или коммерсантом. Я же хочу начать с литературной поденщины, а
затем стать настоящим писателем. Но было бы вежливей, если бы вы ничего
подобного мне не сказали.
- Какая же?
- Так ведь твои хорошие работы, те, которые ты сам считаешь хорошими,
ты не можешь продать. Ты пытался, сам знаешь, но редакторы их не покупа-
ют.
- Руфь, милая, дай мне время, - взмолился он. - Ремесленная работа -
это же ненадолго, я не отношусь к ней серьезно. Дай мне два года. За это
время я добьюсь успеха, и редакторы будут рады купить мои настоящие ра-
боты. Я знаю, что говорю, я верю в себя. Я знаю, на что способен, знаю
теперь и что такое литература, знаю, какую труху поставляют изо дня в
день бездарные щелкоперы, - и знаю, что через два года выйду на прямую
дорогу к успеху. А дельцом мне не стать, коммерсант из меня никакой. Не
по душе мне это. По-моему, все это - скучное, тупое, мелочное торгашест-
во, путаница и обман. Да что говорить, не гожусь я для этого. Дальше
конторщика я не продвинусь, а конторщик получает гроши, какое тогда у
нас с тобой может быть счастье? Я хочу, чтобы у тебя было все самое луч-
шее на свете, и откажусь от этого только во имя чего-то, что будет еще
лучше. И я непременно добьюсь этого, добьюсь всего самого лучшего. Рядом
с доходом преуспевающего писателя деньги мистера Батлера - просто ме-
лочь. Нашумевшая книга приносит от пятидесяти до ста тысяч долларов, -
иногда больше, иногда меньше, но, как правило, примерно столько.
Руфь молчала, она была явно разочарована.
- Ну как? - спросил Мартин.
- Я надеялась и рассчитывала на другое. Я думала и продолжаю думать,
что тебе лучше всего изучить стенографию - на машинке ты печатать умеешь
- и пойти служить в контору к папе. Ты очень способный, и я уверена, из
тебя выйдет превосходный адвокат.
Глава 23
Оттого что Руфь не верила в него как в писателя, она ничего не утра-
тила в его глазах. За эти каникулы - короткую передышку, которую он себе
позволил, Мартин немало часов разбирался в своих мыслях и чувствах и по-
тому многое узнал о себе. Он понял, что красота ему милее славы, а славы
он ищет главным образом из-за Руфи. Именно ради нее жаждет он славы. Он
хочет стать знаменитостью, "преуспеть", как он это назвал, - чтобы люби-
мая могла им гордиться, сочла его достойным себя.
Сам же он страстно любил красоту, и радость, которую получал, служа
ей, была ему достаточной платой. А еще, превыше красоты, он любил Руфь.
Нет на Свете ничего прекраснее любви, думал он. Любовь - это она совер-
шила в нем переворот, неотесанного матроса пристрастила к книгам, сдела-
ла его художником, и оттого для Мартина она была прекрасней и выше уче-
ния, прекрасней и выше занятий искусством. Он уже заметил, что мыслит
глубже и шире, чем Руфь, чем Норман с Артуром и их отец. Несмотря на все
преимущества университетского образования, вопреки ее званию бакалавра
искусств он превзошел ее в силе интеллекта, и умственный багаж, который
он накопил примерно за год самоучкой, позволил ему теперь так глубоко
разбираться в мире, в искусстве и в жизни, как Руфь и мечтать не могла.
Все это Мартин понимал, но это никак не мешало ни его любви к Руфи,
ни ее любви к нему. Слишком прекрасна, слишком благородна любовь, слиш-
ком он ей верен, чтобы запятнать свое чувство, осуждая за что-то люби-
мую. Не все ли равно для любви, что Руфь по-иному смотрит на искусство,
на то, как следует себя вести, на Французскую революцию, на избира-
тельные права для женщин? Это все детища ума, а любовь не знает логики,
она выше разума. Не может он принижать любовь. Он боготворит ее. Любовь
пребывает на вершинах, над долинами разума. Это существованье возвышен-
ное, венец бытия, и редкому человеку она дается. Философы-позитивисты,
чье ученье Мартин предпочитал другим, разъяснили ему биологический смысл
любви, и, продолжая цепь их тончайших научных рассуждений, он пришел к
мысли, что в любви человеческий организм достигает высшей цели своего
существования, в любви не должно сомневаться, ее надо принимать от жизни
как величайшую награду. Блажен, кто любит, больше всех живущих дано ему,
и радостно было думать о "без памяти влюбленном", что пренебрегает всем
земным - богатством, и здравомыслием, общественным мнениям и рукоплес-
каньями и даже самой жизнью и "все отдает за поцелуй".
Многое из этого Мартин успел продумать прежде, кое-что продумал по-
том. Между тем он работал, не оставляя себе времени на отдых, за исклю-
чением часов, что проводил с Руфью, и жил по-спартански. Два с половиной
доллара он платил за комнатушку, которую снимал у португалки Марии
Сильва, вдовы, лихой бабы, она тяжко трудилась, а нрав у нее был и того
тяжелей, и ухитрялась с грехом пополам прокормить целую ораву ребятишек,
а горе и усталость порой заливала дешевым некрепким вином - брала галлон
за пятнадцать центов в погребке, на углу. Поначалу Мартин возненавидел
эту бабу и ее сквернословие, но глядя, как мужественно она борется с ни-
щетой, стал ею восхищаться. В домишке было четыре комнаты на всю семью;
когда въехал Мартин, осталось три. Одна, гостиная, - веселая от пестрого
половика из крашеной пряжи, но и печальная от карточки с извещением о
похоронах и от фотографии одного из многочисленных умерших Марииных мла-
денцев в гробу - предназначалась только для приема гостей. Шторы в ней
всегда были спущены, а Марииной босоногой команде строго-настрого зака-
зано было ступать в эти священные пределы, кроме особо торжественных
случаев. Стряпала она в кухне, там же все ели, там она еще и стирала,
крахмалила и гладила всю неделю напролет, кроме воскресенья, ибо основ-
ной доход ей приносила стирка на более состоятельных соседей. Оставалась
спальня, такая же крохотная, как комнатушка Мартина, и там теснились и
ночевали сама Мария Сильва и семеро детишек. Мартин не уставал дивиться
этому чуду - как они там умещаются. Каждый вечер из-за тонкой перегород-
ки ему слышно было во всех подробностях, как они укладываются, визжат, и
ссорятся, и тихонько щебечут, и сонно чирикают, будто пичуги. Другим ис-
точником дохода Марии были коровы, она держала двух, утром и вечером до-
ила, а днем они незаконно добывали себе пропитаниещипали травку на пус-
тырях и по обочинам тротуаров, всегда под охраной одного или нескольких
ее оборванных мальчишек, причем главная забота пастушат была устеречь
коров от фараона.
В своей комнатушке Мартин жил, спал, занимался, писал и вел хо-
зяйство. У единственного окна, что выходило на крыльцо, стоял кухонный
столик, служивший Мартину и письменным столом, и библиотекой, и столом
для пишущей машинки. Кровать у стены напротив занимала три четверти ком-
наты. Возле стола с одного края стоял дрянной комод, сработанный лишь бы
продать, а вовсе не для удобства владельца, и от него что ни день отщеп-
лялась фанеровка. Стоял он в углу, а в противоположном углу, по другую
сторону стола, была кухня: керосинка на ящике из-под крупы, в ящике та-
релки и кухонная утварь, над ними на стене полка для провизии, на полу
ведро с водой. Воду приходилось носить из кухни, в комнате крана не бы-
ло. В дни, когда Мартин стряпал, поднималось много пара и комод лущился
вовсю. Над кроватью Мартин подвесил велосипед к потолку. Сперва хотел
держать его в подвале, но босоногое потомство Сильва разболтало подшип-
ники, проткнуло шины и вытащило его на улицу. Тогда Мартин попробовал
пристроить его на крылечке, но поднялся юго-восточный ветер и всю ночь
машина мокла под дождем. И пришлось Мартину отступить и подвесить вело-
сипед у себя под потолком.
В тесном стенном шкафу хранилась одежда и книги, которые скопились у
Мартина и которым уже не хватало места ни на столе, ни под столом. Чи-
тая, Мартин привык делать заметки, да такие подробные, что в комнатушке
уж вовсе было бы не повернуться, не придумай он развешивать их на
бельевых веревках, которые протянул в несколько рядов. Но и так комната
была слишком забита, и скоро он уже с трудом лавировал в ней. Дверь мож-
но было отворить, только если закроешь дверцу стенного шкафа, и viсе
vеrsa. Пересечь комнату по прямой было невозможно. От двери к изголовью
кровати приходилось идти зигзагами, поминутно меняя курс, и в темноте он
всякий раз на что-нибудь натыкался. Справившись с дверями и дверцами,
надо было круто свернуть вправо, не то своротишь кухню. Потом он брал
влево, чтобы не наскочить на изножье кровати, но стоило отклониться чуть
больше и наткнешься на угол стола. Ловко извернувшись, удавалось мино-
вать угол и, держась правой стороны, пройти по своеобразному каналу,
правым берегом которого была кровать, а противоположным - стол. Когда
перед столом на обычном месте стоял единственный стул, канал оказывался
несудоходным. Когда стул был не нужен, Мартин ставил его вверх ножками
на кровать, но иной раз, стряпая, сидел на стуле и читал, пока закипит
вода, ухитрялся даже прочесть абзац-другой, пока жарилось мясо. И так
мал был кухонный угол, что, сидя на стуле, Мартин мог достать все, что
требовалось для стряпни. В сущности, стряпать сидя было удобно, стоя же
он нередко заслонял себе свет.
Здоровый желудок Мартина способен был переварить все что угодно, да
еще он умел готовить различные кушанья, питательные и притом дешевые. В
его меню чаще всего входил гороховый суп, а также картошка и крупная ко-
ричневая фасоль, которую он готовил на мексиканский лад. Рис, приготов-
ленный так, как не умели и вовек бы не научились готовить американские
хозяйки, он ел по меньшей мере раз в день. Сушеные фрукты стоили дешевле
свежих. Мартин постоянно варил их, и они всегда были под рукой и шли с
хлебом вместо масла. Изредка он позволял себе побаловаться бифштексом
или суповой косточкой. Кофе пил дважды в день, без молока и сливок, а
вечером заменял его чаем; но и то и другое приготовлено было отменно.
Приходилось быть поэкономнее. Каникулы поглотили почти все, что Мар-
тин заработал в прачечной, а свои поделки он заслал так далеко, что от-
ветов из редакций можно, было ждать не раньше, чем через несколько не-
дель. За исключением тех часов, когда он встречался с Руфью или накорот-
ке навещал свою сестру Гертруду, он жил затворником и успевал сделать за
день столько, что всякий другой потратил бы на это не меньше трех дней.
Спал он всего пять часов и работал изо дня в день по девятнадцать часов,
выдержать такое можно было только при его железном здоровье. Он не терял
ни единой минуты. К зеркалу прикреплял листки, где выписаны были новые
слова, их значения и произношение: бреясь, одеваясь, причесываясь, он их
заучивал. Такие же списки вывешивал на стене над керосинкой и тоже учил
их, пока стряпал или мыл посуду. Списки постоянно менялись. Каждое нез-
накомое или не совсем понятное слово, встреченное в книге, Мартин тотчас
выписывал, а когда их набиралось достаточно, печатал список и прикреплял
