это и впрямь только сон. Совсем скоро, или, может, через тысячу лет, он
проснется в своей каморке, подле стола в чернильных пятнах, и примется
писать с того места, где остановился накануне. Или, может, и это был то-
же сон, и он проснется, когда пора будет стать на вахту, вывалится из
койки в кренящемся кубрике, поднимется на палубу, под тропические звез-
ды, возьмется за штурвал и его обдует прохладным пассатом.
Настала суббота и все та же бесплодная победа в три пополудни.
- Чего ж, пойду выпью пивка, - сказал Джо странно бесцветным голосом,
означавшим, как всегда после рабочей недели, совершенный упадок сил.
И вдруг Мартин словно проснулся. Открыл сумку с инструментами, смазал
велосипед, смазал передачу, отрегулировал подшипники. Джо только еще
плелся к кабаку, когда Мартин промчался, мимо, - он низко пригнулся к
рулю. Мерно и сильно, вовсю мочь жал на педали, в лице решимость одолеть
семьдесят миль, подъемы, спуски, дорожную пыль. Ночевал он в Окленде, в
воскресенье проделал семьдесят миль обратного пути. А утром в поне-
дельник, усталый, начал новую рабочую неделю. Зато остался трезв.
Миновала пятая неделя и шестая, Мартин жил и работал, как машина, в
нем сохранялся лишь проблеск чего-то, лишь теплилась в душе искра и каж-
дую субботу и воскресенье заставляла его с бешеной скоростью одолевать
сто сорок миль. Но это был не отдых. Это действовала некая сверхмашина,
помогая затушить искру - единственное, что еще осталось в нем от прошлой
его жизни. В конце седьмой недели, почти бессознательно, не в силах про-
тивиться, он поплелся вместе с Джо в поселок, и утопил жизнь в вине, и
обрел жизнь до утра понедельника.
А потом опять в конце каждой недели одолевал на велосипеде сто сорок
миль, вытеснял оцепенение от безмерно тяжкой работы новым оцепенением от
усилий уж вовсе непомерных. В конце третьего месяца он в третий раз по-
шел с Джо в поселок. Он забылся, и снова жил, и, ожив, в миг озарения
ясно увидел, что сам обращает себя в животное - не тем, что пьет, но
тем, как работает. Пьянство - следствие, а не причина. Оно следует за
этой работой так же неотвратимо, как вслед за днем наступает ночь. Нет,
обращаясь в рабочую скотину, он не покорит вершины - вот что нашептало
ему виски, и он согласно кивнул. Виски - оно мудрое. Оно умеет раскры-
вать секреты.
Он спросил перо, бумагу, заказал выпивку на всех и, покуда все вокруг
с воодушевлением пили за его здоровье, оперся на стойку и нацарапал нес-
колько слов.
- Это телеграмма, Джо, - сказал он- - На, читай.
Джо читал с пьяной добродушной ухмылкой. Но прочитанное, похоже, от-
резвило его. Он с упреком глянул на Мартина, на глазах выступили слезы,
потекли по щекам.
- Неужто бросаешь меня, Март? - уныло спросил он.
Мартин кивнул, подозвал какого-то парня и велел снести листок в те-
леграфную контору.
- Погоди! - еле ворочая языком, пробормотал Джо. - Дай сообразить.
Он ухватился за стойку, ноги подкашивались, Мартин обнял его за пле-
чи, чтоб не свалился, покуда соображает.
- Пиши, оба уходим, стирать больше некому, - вдруг объявил Джо. -
Дай-ка, я подпишу.
- А ты-то с чего уходишь? - спросил Мартин.
- С чего и ты.
- Но я пойду в море. А ты не можешь.
- Ага, - был ответ, - зато я бродяжить могу, вот что.
Мартин посмотрел на него испытующе и потом воскликнул:
- Черт подери, Джо, а ведь ты прав! Бродягой быть куда лучше, чем ло-
мовой лошадью. Поживешь, парень! Ты ж еще никогда и не жил.
- Нет, я раз в больнице лежал, - возразил Джо. - Во была красота. Ти-
фом хворал... я тебе не рассказывал?
Мартин переправил в телеграмме, что расчет берут двое, а не один. А
Джо меж тем продолжал:
- Про выпивку в больнице и думать забыл. Чудно, правда? Ну, а работа-
ешь весь день как вол, тут уж без выпивки нельзя. Примечал, как повара
напиваются? Жуть!.. И пекари тоже. Такая у них работа. Им без выпивки
никак нельзя.. Слышь, дай-ка я заплачу половину за телеграмму.
- Давай бросим жребий, - предложил Мартин.
- Подходи все, пей, - позвал Джо, вместе с Мартином кидая на мокрую
стойку игральные кости.
В понедельник утром Джо был вне себя от радостного волнения. Не заме-
чал, что разламывается голова, нисколько не думал о работе. Стада мгно-
вений ускользали и терялись, а беспечный пастух смотрел в окно на солнце
и на деревья.
- Ты только глянь! - восклицал он. - Это ж все мое! Задаром! Захочу -
разлягусь вон там, под деревьями, и просплю хоть тыщу лет. Март, слышь,
Март, давай кончать мороку. На кои ждать? Вон оно, раздолье, там спину
гнуть не надо, у меня туда билет... и никакого тебе обратного, черт меня
подери!
Через несколько минут, наполняя тележку грязным бельем, для сти-
ральной машины, Джо заметил сорочку управляющего гостиницы. Джо знал его
метку, и вдруг его осенило: свободен! - и он возликовал, бросил сорочку
на пол и принялся топтать ее.
- Тебя бы эдак, тебя, чертова немчура! - заорал он. - Тебя, тебя са-
мого, вот так вот! На тебе, на тебе, на, вот тебе, будь ты проклят! Эй,
держите меня! Держите!
Мартин со смехом оттащил его к стиральной машине. Во вторник вечером
прибыли новые рабочие, и до конца недели пришлось их обучать, натаски-
вать. Джо сидел в прачечной и объяснял, что и как надо, а работать не
работал.
- Пальцем не шевельну, - объявил он. - Пальцем не шевельну! Пускай
хоть нынче увольняют, только тогда и обучать не стану, враз уйду. Хватит
с меня, наработался! Буду теперь в товарных вагонах раскатывать да в те-
нечке дремать. А вы пошевеливайтесь, вы, рабочая скотинка! Во-во. Валяй-
те. Надрывайтесь! До седьмого поту! А помрем, сгнием, что вы, что я, так
не все ль равно, как живешь-то?.. Ну? Вы мне скажите... не все ль равно,
в конце-то концов?
В субботу они получили жалованье, и пришла пора Джо с Мартином расс-
таваться.
- Видать, нечего и просить тебя, все одно не передумаешь, не пойдешь
со мной бродяжить? - Погрустнев, спросил Джо.
Мартин покачал головой. Он стоял подле велосипеда, готовый тронуться
в путь. Они пожали друг другу руки, и Джо на миг задержал руку Мартина.
- Мы еще повстречаемся, Март, - сказал он. - Вот ей-ей. Нутром чую.
До свиданья, Март, бывай здоров. Полюбился ты мне черте как, право сло-
во! Он одиноко стоял посреди дороги и глядел вслед Мартину, пока тот не
скрылся за поворотом.
- Золото, а не парень, - пробормотал он. - Чистое золото.
И он поплелся по дороге к водокачке, там на запасном пути с полдюжины
пустых товарных вагонов ждали, когда их прицепят к составу.
Глава 19
Руфь и все семейство Морзов были уже дома, и Мартин, возвратись в Ок-
ленд, часто с ней виделся. Она стала бакалавром и покончила с ученьем, а
у него работа высосала все силы души и тела, и он совсем не писал. Ни-
когда еще не было у них друг для друга столько свободного времени, и
между ними быстро росла новая близость.
Поначалу Мартин только и знал что отдыхал. Много спал, долгими часами
ничего не делал, думал и размышлял. Он словно приходил в себя после тяж-
кого испытания. И впервые понял, что возвращается к жизни, когда ощутил
некоторый интерес к газете. По - том снова начал читать - немудрящие ро-
маны, стихи, - а еще через несколько дней с головой погрузился в давно
заброшенного Фиска. На редкость крепкий и здоровый, он обрел новые жиз-
ненные силы, он обладал великолепным даром молодости - быстро воспрянуть
телом и духом.
Он объявил Руфи, что, как только хорошенько отдохнет, вновь отправит-
ся в плавание, и она не скрыла разочарования.
- Зачем вам это? - спросила она.
- Для денег, - был ответ. - Надо запастись для следующей атаки на ре-
дакторов. Деньги - ресурсы войны, в моем случае деньги и терпение.
- Но если нужны только деньги, почему вы не остались в прачечной?
- Потому что прачечная превращала меня в животное. При такой работе
поневоле запьешь. Руфь посмотрела на него с ужасом.
- Неужели вы?.. - дрожащим голосом спросила она.
Так легко было бы вывернуться, но Мартин по природе своей был прав-
див, да еще вспомнил давнее решение говорить правду, чем бы это ни гро-
зило.
- Да, - ответил он, - Бывало. Несколько раз. Она вздрогнула и отодви-
нулась.
- Ни с одним человеком из тех, кого я знаю, этого не бывало.
- Значит они не работали в прачечной гостиницы в Горячих ключах. -
Мартин горько засмеялся. - Труд - хорошая штука. Он необходим для здо-
ровья, так говорят все проповедники, и, бог свидетель, я никогда не бо-
ялся тяжелой работы! Но, как известно, хорошенького понемножку, а тамош-
няя прачечная это уже чересчур. Потому я опять и ухожу в плавание. Ду-
маю, это в последний раз - когда вернусь, непременно возьму эти журналы
штурмом. Уверен.
Она молчала, явно не сочувствовала ему, и, глядя на нее, Мартин угрю-
мо подумал: где же ей понять, через что он прошел!
- Когда-нибудь я об этом напишу - "Вырождение под гнетом труда", или
"Психология пьянства в рабочем классе", или еще как-нибудь в этом роде.
Никогда еще, с самой первой встречи, не были они так далеки друг от
друга, как в этот день. Признание Мартина, откровенность, вызванная ду-
хом бунтарства, были отвратительны Руфи. Но само это отвращенье потрясло
ее много сильнее, чем вызвавшая его причина. Так, значит, вот насколько
стал ей близок Мартин - однажды осознанное, открытие это прокладывало
путь к еще большей близости. Притом Руфь еще и пожалела Мартина и по на-
ивности, по совершенному незнанию жизни, задумала его перевоспитать. Она
спасет этого неотесанного молодого человека, идущего по неверному пути.
Спасет от проклятья, наложенного на него прежним окружением, спасет и,
от него самого, ему же наперекор. Она была уверена в высоком благо-
родстве своих побуждений и не подозревала, что источник их - тайная рев-
ность и жажда любви.
Стояла чудесная погожая осень, и они уезжали на велосипедах за город,
к холмам, и то он, то она вслух читали стихи, прекрасные строки облаго-
раживали душу, рождали возвышенные мысли. Так она исподволь внушала ему
необходимость самоотречения, жертвенности, терпенья, трудолюбия и целе-
устремленности - тех отвлеченных добродетелей, которые, как она полага-
ла, воплотились в ее отце, и в мистере Батлере, и в Эндрю Карнеги, како-
вой из нищего мальчишки-эмигранта превратился в филантропа, известного
всему миру своими щедрыми пожертвованиями на библиотеки.
Мартин дорожил этими днями, радовался им. Он яснее понимал теперь ход
ее мыслей, и душа ее уже не была для него непостижимым чудом. Теперь он
мог рассуждать с нею обо всем как равный, и расхождения во взглядах ни-
как не умаляли его любовь. Напротив, он любил еще горячее, потому что
любил ее такой, какая была она на самом деле, и даже хрупкость прибавля-
ла ей прелести в его глазах. Он знал историю болезненной Элизабет Бар-
рет, которая многие годы не вставала с постели до того самого дня, когда
загорелась страстью к Браунингу и сбежала с ним, выпрямилась, ощутила
землю под ногами и увидела небо над головой (то, что сделал Браунинг для
Элизабет Баррет, он, Мартин, сделает для Руфи. Но прежде она должна его
полюбить. Остальное просто. Он даст ей силу и здоровье. Перед ним
мелькали картины их жизни в будущем: работа, уют, благополучие во всем,
и вот они вдвоем читают стихи и говорят о них, она полулежит на полу, на
разбросанных подушках и читает ему вслух. Вот что будет определять их
жизнь. И всегда ему рисовалась та же картина. Или вслух читает он, обняв
ее одной рукой, а она положила голову ему на плечо. Или они вместе раз-
думывают над страницами, полными красоты. К тому же Руфь любила природу,
и щедрое воображение Мартина переносило их чтения в иные места. И вот
они читают в долине отгороженной от всего мира крутыми обрывистыми ска-
лами, или на лугу, высоко в горах, или же среди серых песчаных дюн, и у
