на горизонте порозовело, и даже в зените сияло тем же теплым светом. Все
вокруг затопил, окутал розовый свет, и Руфь запела "Прощай, чудесный
день". Пела тихонько, прильнув к его плечу, рука в его руке, сердца от-
даны друг другу.
Глава 22
Когда Руфь вернулась домой, миссис Морз тотчас все поняла по ее лицу,
тут не требовалось и материнское чутье. Щеки еще горели, яснее слов
рассказывая нехитрую повесть, а всего красноречивей были глаза - огром-
ные, сияющие, они со всей несомненностью отражали внутреннее ликование.
- Что случилось? - спросила миссис Морз, дождавшись, когда Руфь легла
в постель.
- Ты знаешь? - дрожащими губами спросила Руфь.
Вместо ответа мать обняла ее, ласково погладила по голове.
- Он ничего не сказал, - выпалила Руфь. - Я не хотела, чтобы так слу-
чилось, и я ни за что не позволила бы ему сказать... только он и не ска-
зал.
- Но раз не сказал, значит, и случиться ничего не могло, правда?
- А все равно случилось.
- Бог с тобой, детка, что за вздор? - в недоумении спросила миссис
Морз. - Право, я не понимаю, о чем ты. Что же все-таки случилось?
Руфь удивленно посмотрела на мать.
- Я думала, ты поняла. Ну вот, мы с Мартином обручились.
Миссис Морз недоверчиво, досадливо засмеялась.
- Нет, он ничего не сказал, - объяснила Руфь. - Он просто любит меня,
вот и все. Я удивилась не меньше тебя. Он ни слова не сказал. Просто об-
нял меня. И... и я потеряла голову. И он целовал меня, и я его целовала.
Я не могла удержаться. Просто не могла иначе. И тогда я поняла, что люб-
лю его.
Она замолчала, с надеждой ждала благословляющего поцелуя матери, но
миссис Морз холодно молчала.
- Это ужасно, я знаю, - упавшим голосом вновь заговорила Руфь. - Даже
не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь. Но я ничего не могла поде-
лать. До той минуты я и вообразить не могла, что его люблю. И ты, пожа-
луйста, сама скажи папе.
- Может быть, не стоит говорить папе? Лучше я повидаюсь с Мартином
Иденом, побеседую с ним и все ему объясню. Он поймет и освободит тебя от
твоего обещания.
Руфь будто пружиной подбросило.
- Нет! нет! - воскликнула она. - Я совсем не хочу освобождаться. Я
люблю его, любовь - это чудесно. Я выйду за него... конечно, если вы мне
позволите.
- У нас с отцом другие планы, Руфь, детка. Нет, нет, мы никого для
тебя не выбрали, ничего похожего. Мы только хотим, чтобы твоим мужем
стал человек нашего круга, хороший, достойный, истинный джентльмен, ко-
торого ты сама выберешь, когда полюбишь его.
- Но я уже люблю Мартина, - печально возразила Руфь.
- Мы бы никак не стали влиять на твой выбор, но ты наша дочь и с по-
добным замужеством мы примириться не можем. В тебе столько утонченности,
нежности, а этот человек даст тебе лишь вульгарность и неотесанность. Он
тебе во всех отношениях не пара. Он не сможет содержать тебя. Мы не так
глупы, чтобы мечтать о миллионах, но достаток дело другое, и наша дочь
должна выйти замуж за человека, который обеспечит ей хотя бы достаток, а
не за искателя приключений без гроша в кармане, за матроса, ковбоя,
контрабандиста, бог весть кем он только не был, да еще ко всему у него
ветер в голове и ни малейшего чувства ответственности.
Руфь молчала. Мысленно она соглашалась с каждым словом матери.
- Он попусту тратит время на свою писанину, старается достичь того,
чего достигали лишь немногие люди, и притом с высшим образованием. Тот,
кто задумал жениться, должен к женитьбе готовиться. А он? Я уже говори-
ла, и я знаю, ты со мной согласна, он лишен чувства ответственности. А
как могло быть иначе? Все матросы такие. Он не научился ни бережливости,
ни умеренности. Сколько лет швырял деньгами, это вошло в привычку. Он,
разумеется, не виноват, но такова уж его натура. А ты подумала, - сколь-
ко лет он вел беспутную жизнь? Это ведь неизбежно! Ты подумала об этом,
дочь моя? Ты ведь понимаешь, что значит выйти замуж.
Руфь содрогнулась, прижалась к матери.
- Я думала. - Руфь надолго умолкла. Для ее мысли не сразу нашлись
подходящие слова. - Это ужасно. Думать об этом неприятно. Я сказала те-
бе, это страшное несчастье, что я его полюбила, но я ничего не могу с
собой поделать. Ты могла не полюбить папу? Бот и я так. Что-то есть во
мне, в нем... я до сегодняшнего дня и не подозревала... но что-то есть,
и от этого я не могу не любить его. Я не собиралась влюбляться в него,
но вот видишь, люблю, - докончила Руфь с каким-то робким торжеством.
Они говорили еще долго, и почти ни к чему не пришли, и под конец сог-
ласились на том, что подождут некое неопределенное время, ничего не
предпринимая.
На том же согласились позднее в тот вечер и миссис Морз с мужем, ког-
да она призналась ему, какой неудачей обернулись ее планы.
- Едва ли могло быть по-другому, - рассудил мистер Морз. - Этот мат-
рос - единственный молодой человек, с которым она постоянно виделась.
Должна же была она рано или поздно проснуться, вот и проснулась, а тут
как раз этот матрос, единственный молодой человек поблизости, и конечно
же, она тут же в него влюбилась или вообразила, что влюбилась, разницы
никакой.
Миссис Морз предпочла не воевать с дочерью, а действовать медленно,
исподволь. Времени предостаточно, у Мартина не то положение, чтобы он
сейчас мог жениться.
- Пусть видится с ним сколько ей угодно, - посоветовал мистер Морз. -
Держу пари, чем лучше она его узнает, тем скорее разлюбит. И дай ей по-
больше возможностей для сравнения. Пускай в доме чаще бывает молодежь.
Приглашай девушек и молодых людей - пускай у нас бывают самые разные мо-
лодые люди, толковые, кто чего-то уже достиг или на пути к этому, люди
ее круга, джентльмены. Будет ей наглядная мера для сравнения. Станет яс-
но и понятно, что он такое. И в конце-то концов, он еще мальчишка, ему
всего двадцать один, Руфь тоже еще ребенок. У обоих это ребяческое увле-
чение, они его перерастут.
На том и порешили. В семействе признали, что Мартин и Руфь помолвле-
ны, но никому о помолвке не сообщили. Надеялись, что в конечном счете
это не понадобится. Подразумевалось также, что помолвка будет долгой.
Мартина не просили ни устроиться на службу, ни перестать писать. Они не
собирались подталкивать его на перемены к лучшему. А все поведение Мар-
тина было на руку его противникам, ибо меньше всего он думал устраи-
ваться на службу.
- Не знаю, одобришь ли ты мой поступок! - сказал он Руфи несколько
дней спустя. - Я решил, что жить и столоваться у сестры слишком дорого,
теперь буду жить отдельно. Я снял маленькую комнатку в Северном Окленде,
знаешь, там живет тихий народ, кто ушел на покой, и все такое, и я купил
керосинку, сам буду на ней готовить.
Руфь безмерно обрадовалась. С особенным удовольствием услышала о ке-
росинке.
- Мистер Батлер тоже так начинал, - сказала она.
Упоминание о сем достойном джентльмене несколько покоробило Мартина,
и он продолжал:
- Я наклеил марки на все свои рукописи и опять разослал их в, редак-
ции. Сегодня переселяюсь, а завтра начинаю работать.
- Подыскал место! - воскликнула она, и примостилась к нему, и сжала
ему руку, и заулыбалась, всем существом выдавая радостное удивление. - И
ничего мне не говорил! Что за место?
Мартин покачал головой.
- Я не о той работе, я опять буду писать. - Лицо у Руфи вытянулось, и
он поспешно продолжал: - Пойми меня правильно. Теперь я уже не строю ни-
каких воздушных замков. Это трезвый, прозаический, деловой шаг. Это луч-
ше, чем опять идти в море, и денег я заработаю больше, чем можно зарабо-
тать на любом месте в Окленде, не имея специальности.
Понимаешь, за каникулы, которые я себе устроил, мне многое стало яс-
но. Я не надрывался до бесчувствия на тяжелой работе и не писал - во
всяком случае, для печати. Была только любовь к тебе, да еще я много ду-
мал. И кое-что прочел, но это тоже значило думать, читал я главным обра-
зом журналы. Я размышлял о себе, о мире, о своем месте в мире, о своих
возможностях, о том, сумею ли завоевать положение, достойное тебя. А
кроме того, я читал "Философию стиля" Спенсера и понял многое, что прямо
касается меня - вернее, моих сочинений и, в сущности, почти всех сочине-
ний, которые каждый месяц появляются в журналах.
А все вместе - мои мысли, и чтение, и любовь - привело вот к чему: я
намерен заделаться литературным поденщиком. Я оставлю пока что шедевры и
займусь шутками, злободневными газетными заметками, сенсационными сооб-
щениями, стихотворными фельетонами, юмористическими стишками - всей этой
чепухой, на которую, видно, самый большой спрос. Кроме того, существуют
специальные агентства, они снабжают газеты материалами и рассказами и
всякой мелочью для воскресных приложений. Я могу наловчиться и постав-
лять им то, что им требуется, и зарабатывать на этом не меньше хорошего
жалованья. Иные литераторы, такие, знаешь, свободные художники получают
четыреста долларов в месяц, если не пятьсот. Я вовсе не жажду уподо-
биться этой братии, но я буду зарабатывать вполне достаточно и у меня
будет еще вдоволь времени для себя, а ни на какой службе это было бы не-
возможно. Конечно, у меня будет время для занятий и для настоящей рабо-
ты. В промежутках между ремесленными поделками я буду пробовать себя в
серьезной литературе, буду заниматься, и готовиться к серьезному литера-
турному труду. Мне и самому удивительно, какой я уже прошел путь! Пона-
чалу, когда я пробовал писать, мне писать было не о чем, разве что о ка-
ких-то пустячных случаях из моей жизни, и я не умел их толком понять и
оценить. Ведь мыслей у меня не было... В самом деле не было. Слов для
мыслей и то не было. Пережил я немало, но все это оставалось множеством
лишенных смысла картинок. А потом я стал набираться знаний и новых для
меня слов, и пережитое оказалось уже не просто множеством картин. Все
по-прежнему было ярко и зримо, но я еще и научился понимать то, что ви-
жу. Вот тогда я и начал писать по-настоящему, "Приключение", "Радость",
"Выпивка", "Вино жизни", "Толчея", любовный цикл и "Голоса моря" - это
настоящее. Я напишу и еще такое и лучше, но писать буду в свободное вре-
мя. Теперь я больше, не витаю в облаках. Сперва поденщина и заработок, а
уж потом шедевры. Я написал вчера вечером полдюжины шуточек для юморис-
тических еженедельников, просто чтобы показать тебе, а когда собрался
спать, мне вдруг вздумалось на пробу написать триолет, тоже шуточный, и
за час я их сочинил четыре. Оплачивают их, должно быть, по доллару за
штуку. Четыре доллара за то, что пришло в голову перед сном.
Этому, конечно, грош цена, работенка скучная и дрянная, но не скучней
и не дрянней, чем корпеть над бухгалтерскими книгами за шестьдесят дол-
ларов в месяц - до самой смерти складывать колонки бессмысленных цифр. И
потом, эта писанина все же как-то связана с литературой и оставляет мне
время писать настоящее.
- Но что пользы писать настоящее, эти твои шедевры? - требовательно
спросила Руфь. - Ты ведь не можешь их продать.
- Ну нет, могу, - начал Мартин, но Руфь его перебила:
- Вот ты назвал все эти вещи, ты считаешь их хорошими, но ведь ни од-
ну не напечатали. Нельзя нам пожениться и жить на шедевры, которые не
продаются.
- Тогда мы поженимся и станем жить на триолеты, они-то будут прода-
ваться, - храбро заверил он, обнял любимую и притянул к себе, однако
Руфь осталась холодна.
- Вот послушай, - с напускной веселостью продолжал Мартин. - Не ис-
кусство, зато доллар.
Отлучился я кстати,
А ко мне между тем
Заявился приятель,
Думал денег занять он -
И напрасно совсем:
Он явился некстати
И отбыл ни с чем. [1]
Веселенький ритм этих стишков никак не вязался с унынием, которое
проступило на лице Мартина, когда он кончил. Вызвать улыбку у Руфи ему
