он и позволяет себе бездельничать. Ему же, Мартину, есть ради чего рабо-
тать, и он будет работать. Завтра спозаранку отправится на поиски места.
И даст знать Руфи, что исправился и готов служить у ее отца.
Пять долларов за пять тысяч слов, десять слов за центвот она, рыноч-
ная цена искусства! Какое разочарование, какая ложь, какой позор - он
думал об этом непрестанно, а когда закрывал глаза, перед ним вспыхивали
огненные цифры - 3 доллара 85 центов, долг бакалейщику. Его пробирала
дрожь, болели все кости. Особенно донимала боль в пояснице. Болела голо-
ва - темя, затылок, самый мозг болел и, казалось, распухал, и лоб болел
невыносимо. А ниже, под сомкнутыми веками, безжалостно горели цифры -
3,85 доллара. Он открыл глаза, чтобы не видеть их, но белый свет в ком-
нате словно ожег глазные яблоки, и пришлось снова закрыть глаза, и снова
загорелись 3,85.
Пять долларов за пять тысяч слов, десять слов за цент - мысль эта
прочно засела в мозгу, и не мог он избавиться от нее, как не мог изба-
виться от цифры 3,85 под веками. Что-то менялось в цифре, он с любо-
пытством следил, и вот уже на ее месте загорелась цифра 2. Вот оно что,
подумал Мартин, это булочнику! Потом появились 2,5. Цифра озадачила,
Мартин стал лихорадочно гадать, что же она означает, словно дело шло о
жизни и смерти. Безусловно, он кому-то должен два пятьдесят, но кому?
Властная злобная вселенная требовала, чтобы он нашел ответ, и в напрас-
ных поисках он бродил по нескончаемым коридорам сознания, открывал заг-
роможденные старой рухлядью чуланы и кладовки с обрывками всевозможных
воспоминаний и сведений. Прошли века, и наконец легко, без труда, вспом-
нилось: это его долг Марии. С огромным облегчением Мартин обратился ду-
шой к мучителю-экрану под сомкнутыми веками. Задача решена, теперь можно
отдохнуть. Но нет, 2,5 померкли, и на их месте вспыхнуло 8. А это кому?
Опять предстоит безотрадный поход по закоулкам сознания в поисках отве-
та.
Долго ли он так бродил, Мартин не знал, но прошла, кажется, вечность,
и он очнулся от стука в дверь, от голоса Марии, она спрашивала, не забо-
лел ли он. Глухо, сам не узнавая своего голоса, он ответил, что просто
задремал. С удивлением заметил, что в комнате темно, уже ночь. А письмо
пришло в два часа дня, и тут он понял, что болен.
Под сомкнутыми веками опять медленно разгоралась цифра 8, и Мартин
вернулся к три же каторге. Но он стал хитрый. Незачем ему бродить по за-
коулкам сознания. Дурак он был раньше. Он потянул рукоятку, и само соз-
нание закрутилось вокруг него, чудовищное колесо судьбы, карусель памя-
ти, светило, что мчит по орбите мудрости. Быстрей, быстрей вращалось
оно, и вот уже Мартина затянуло воронкой водоворота и швырнуло в кружа-
щийся черный хаос.
Словно так и должно быть, он очутился у бельевого катка и подкладывал
под него накрахмаленные манжеты. И тут заметил, на манжетах напечатаны
цифры. Новая система метить белье, подумал он, но, вглядевшись, увидел
на одной из манжет цифру 3,85. Счет бакалейщика, догадался Мартин, на
барабане катка летают счета, не манжеты. Хитроумная догадка мелькнула у
него. Он бросит счета на пол, и тогда не надо платить. Придумано - сде-
лано. Он злорадно комкает манжеты, кидает на чудовищно грязный пол. Гру-
да все растет и растет, каждый счет повторяется тысячекратно, а вот счет
на два пятьдесят - его долг Мариивстретился только раз. Значит, Мария не
стребует с него платы, и он великодушно решил, что только ей и заплатит;
и среди груды на полу принялся искать ее счет. Он отчаянно искал сотни
лет, и вдруг появился толстый голландец, управляющий гостиницей. Лицо
его пылало гневом, и зычно, так, что разнеслось по вселенной, он заорал:
"Я вычту стоимость манжет из твоего жалованья!" А манжет высилась уже не
груда - гора, и Мартин понял: чтобы расплатиться, он обречен работать
здесь тысячу лет. Что ж, только и оставалось прикончить управляющего и
сжечь прачечную. Но здоровущий голландец опередил его - схватил за шиво-
рот и принялся дергать, как марионетку, вверх-вниз. Поволок над гла-
дильными досками, над плитами и катками в прачечную, над прессом для от-
жимки белья, над стиральной машиной. Мартин все двигался вверх-вниз, у
него застучали зубы, разболелась голова и он только диву давался, откуда
у голландца такая сила.
И опять он очутился перед катком, теперь он принимал манжеты, которые
с другой стороны подкладывал редактор какого-то журнала. Каждая манжета
была чеком, в лихорадочном ожиданье Мартин проглядывал их, но бланки не
были заполнены. Миллион лет стоял Мартин и принимал чистые бланки и ни
одного не упускал, боялся прозевать заполненный. И наконец такой нашел-
ся. Трясущимися руками Мартин поднес его к свету. На пять долларов.
"Ха-ха-ха!" - засмеялся редактор по ту сторону катка. "Что ж, тогда я
тебя убью", - сказал Мартин. Вышел в прачечную за топором и видит, Джо
крахмалит рукописи. Мартин попытался остановить его, замахнулся топором.
Но топор повис в воздухе, а Мартин вновь оказался в гладильне, и вокруг
бушевала метель. Нет, это не снег валил, а чеки на крупные суммы, каждый
не меньше чем на тысячу долларов. Мартин принялся их подбирать, и разби-
рал, и складывал в пачки по сто штук, и каждую пачку надежно перевязы-
вал.
Поднял он глаза от этой работы и видит: стоит перед ним Джо и жонгли-
рует утюгами, крахмальными сорочками и рукописями. И то и дело берет и
подкидывает еще и пачку чеков, и все это пролетает сквозь крышу, описы-
вает громадный круг и скрывается из виду. Мартин кинулся на Джо, но тот
схватил топор и пустил его по летящему кругу. Потом оторвал Мартина от
пола и швырнул туда же. Мартин пролетел сквозь крышу, хватаясь за руко-
писи, и. когда опустился, у него была их целая охапка. Но не успел опус-
титься, как опять его подкинуло, и второй раз, и третий, и снова, без
числа, кругами вверх и вниз. А где-то вдалеке детский тоненький голосок
напевал: "Закружи меня в вальсе, мой Билли, все кругом, и кругом, и кру-
гом".
Он схватил топор посреди Млечного Пути из чеков, крахмальных сорочек
и рукописей и собрался, как только окажется на земле, убить Джо. Но на
землю он не вернулся. Вместо этого в два часа ночи Мария услышала через
тонкую перегородку его стоны, вошла к нему в комнату и принялась согре-
вать его горячими утюгами и прикладывать влажные тряпки к измученным
болью глазам.
Глава 26
Утром Мартин Иден не пошел искать работу. Было уже за полдень, когда
он опамятовался и обвел взглядом комнату, глаза все еще болели. Восьми-
летняя Мэри, одна из семейства Сильва, которая несла подле него вахту,
увидела, что он очнулся, и пронзительно закричала. Из кухни поспешно
вошла Мария. Приложила натруженную руку к горячему лбу Мартина, пощупала
пульс.
- Ты поесть будешь? - спросила она. Мартин помотал головой. Что-что,
а есть ему вовсе не хотелось, даже странно, неужели он - когда-нибудь
бывал голоден.
- Я болен, Мария. - слабым голосом сказал он. - Что это со мной? Не
знаешь?
- Грипп, - ответила она. - Через два, через три дня проходит. Сейчас
лучше не ешь. После много можно есть, завтра можно.
Мартин не привык болеть и, когда Мария с дочкой вышли, попробовал
встать и одеться. Огромным усилием воли - голова кружилась, а глаза так
болели, что трудно было держать их открытыми, - он ухитрился подняться с
кровати, но тут же в изнеможении повалился на стол. Полчаса спустя он
ухитрился опять лечь в постель, и только и мог, что лежать, не открывая
глаз, прислушиваться к болям и слабости. Несколько раз входила Мария,
сменяла холодный компресс на голове. Но больше ничем не тревожила, у нее
хватало мудрости не донимать его болтовней. И он, благодарный, бормотал
про себя:
- Будет тебе молочное ранчо, Мария, будет, будет.
Потом вспомнился уже отошедший в далекое прошлое вчерашний день. Ка-
залось, с тех пор как он получил письмо из "Трансконтинентального",
прошла целая жизнь, целая жизнь прошла с тех пор, как он покончил со
всем прежним и начал новую страницу. Он из кожи вон лез и вот лежит по-
верженный. Не замори он себя голодом, ему бы никакой грипп нипочем. Он
ослабел, и у него не хватило сил перебороть микроб болезни, который про-
ник в его кровь. И вот что получилось.
- Что толку написать целую библиотеку и умереть? - спросил он вслух.
- Меня это не устраивает. Хватит с меня литературы. Я - за бухгалтерию,
за конторские книги, и за ежемесячное жалованье, и за скромный домик для
нас с Руфью.
Два дня спустя, съев яйцо с двумя гренками и выпив чашку чаю, он
спросил, какие ему пришли письма, но оказалось, читать он еще не может -
слишком болят глаза.
- Прочти мне, Мария, - попросил он. - Большие длинные конверты не на-
до. Кидай их под стол. Прочти мне маленькие письма.
- Не знаю читать, - был ответ. - Тереза знает, она ходит в школа.
Итак, Тереза Сильва, девяти лет от роду, вскрыла письма и принялась
читать их Мартину. Он рассеянно слушал длиннейшее требование от
агентства проката оплатить пользование машинкой, а сам ломал голову над
тем, как найти работу. И вдруг не поверил своим ушам, прислушался.
- "Мы предлагаем вам сорок долларов за право серийного выпуска Вашей
повести, - медленно по складам читала Тереза, - при условии, что вы сог-
ласитесь с предложенными поправками".
- Какой это журнал? - крикнул Мартин. - Дай-ка сюда.
Он мог читать и уже не чувствовал боли. Сорок долларов предлагала
"Белая мышь", рассказ назывался "Водоворот", тоже один из ранних "страш-
ных рассказов" прочел письмо от начала до конца, еще раз и еще. Редактор
прямо писал, что с идеей повести он, Мартин, не справился, но сама идея
оригинальна и ради нее они и покупают повесть. Если он разрешает сокра-
тить ее на треть, они по получении ответа вышлют ему сорок долларов.
Мартин попросил перо и чернила и написал редактору, что тот, если
угодно, может сократить хоть на три трети и пускай сразу шлет сорок дол-
ларов.
Тереза отнесла письмо в почтовый ящик, а Мартин лег и задумался. Зна-
чит, это все же не враки. "Белая мышь" платит по одобрении. В "Водоворо-
те" три тысячи слов. Отнять треть, получается две тысячи. При сорока
долларах получается два цента за слово. Платят по одобрении и но два
цента за слово - газеты писали правду. А он-то думал, "Белая мышь"
третьесортный журнальчик! Выходит, он не разбирается в журналах. Он во-
ображал, будто "Трансконтинентальный" первоклассный журнал, а он платит
цент за десять слов. "Белую мышь" он ни во что не ставил, а она платит в
двадцать раз больше "Трансконтинентального", и платит по одобрении.
Что ж, одно ясно: когда он выздоровеет, он не пойдет искать работу. У
него в голове полно рассказов ничуть не хуже "Водоворота", и при сорока
долларах за штуку можно заработать куда больше, чем на любом месте при
любой должности. Он уже подумал, что битва проиграна, а она выиграна.
Правота избранного пути доказана. Дальше все ясно. "Белая мышь" - только
начало, теперь он будет завоевывать журнал за журналом. Работу ради де-
нег побоку. Правду сказать, это была пустая трата времени, поделки не
принесли ему ни гроша. Он посвятит себя работе, настоящей работе, будет
изливать все лучшее, что в нем есть. Вот если бы Руфь была здесь и могла
разделить его радость... Просмотрев оставленную на постели почту, он на-
шел письмецо и от нее. Руфь нежно упрекала его не понимая, почему он так
надолго исчез. Мартин с обожанием перечитывал письмо, любовался ее по-
черком, каждой буквой, и наконец поцеловал ее подпись.
А в ответном письме он бесстрашно признался, что не бывал у нее отто-
го, что заложил свой лучший костюм. Написал, что был болен, но уже почти
поправился и дней через десять - пятнадцать (как только обернется письмо
в Нью-Йорк и обратно) выкупит костюм и примчится к ней.
