полнением. Надо же как-то привлечь в дом деловых серьезных мужчин.
- Когда разговариваешь, не горячись, - предостерегла Руфь Мартина пе-
ред тем, как началось тяжкое испытание знакомства.
Поначалу Мартин держался довольно скованно, его угнетала собственная
неуклюжесть, особенно он боялся, как когда-то, своротить плечом мебель
или задеть безделушку. К тому же его смущало это общество. Никогда еще
он те бывал в таком избранном обществе, тем более в таком многочислен-
ном. Больше всех его заинтересовал банковский кассир Хэпгуд, и Мартин
решил при первой же возможности разобраться, что это за человек. Ибо
хоть Мартин и робел и относился к этим людям с почтением, он был уверен
в себе и ему необходимо было помериться с ними силами, понять, что же
они узнали из книг и из жизни, чего не знает он.
Руфь опять и опять поглядывала на Мартина, проверяя, каково ему в об-
ществе, и с удивлением и радостью убедилась, что с ее кузинами он дер-
жится легко и непринужденно. Он и правда не волновался - стоило ему
сесть, и он уже не беспокоился, что невзначай своротит что-нибудь пле-
чом. Двоюродных сестер Руфь считала неглупыми, по-своему остроумными, и
никак не могла понять, почему позднее, перед сном, они так расхваливали
Мартина. Он же, среди своих известный остряк и весельчак, душа общества
на всех танцульках и воскресных пикниках, и в новом окружении довольно
легко развеселился и стал сыпать добродушными шуточками. А в этот вечер
подле него стояла удача, и похлопывала по плечу, и говорила, что он де-
лает успехи, - и можно было смеяться и смешить и не смущаться.
Но позднее опасения Руфи оправдались, Мартин и профессор Колдуэл
отошли в сторону и оказались у всех на виду, и, хотя Мартин теперь не
размахивал руками, Руфь с неудовольствием заметила, что он слишком воз-
бужден, слишком блестят и сверкают у него глаза, слишком быстро, горячо,
слишком напористо он говорит, не сдерживается и кровь уже прихлынула к
щекам. Не хватает ему воспитанности и самообладания, в этом он прямая
противоположность молодому профессору английской филологии, с которым у
него завязался разговор.
Но что Мартину приличия! Он тотчас отметил тренированный ум собесед-
ника, оценил его широкую образованность. И вдобавок профессор Колдуэл
оказался совсем не такой, каким Мартин представлял себе рядового анг-
лийского филолога. Мартин непременно хотел вызвать того на профессио-
нальный разговор. Колдуэл поначалу противился, но Мартин все-таки заста-
вил его уступить: не понимал он, почему в гостях человек не должен раз-
говаривать о своем деле.
- Нелепо это и несправедливо, - сказал он Руфи еще с месяц назад. -
Почему не полагается разговаривать о своем деле? Чего ради людям встре-
чаться друг с другом, если не обмениваться лучшим, что в них есть? А
лучшее в них то, чем они интересуются, чем зарабатывают на жизнь, на чем
специализируются, чем заняты день и ночь, что даже во сне им снится.
Представь-ка, вдруг мистер Батлер, соблюдая этикет, примется излагать
свое мнение о Поле Верлене, о немецкой драме или о романах д'Аннунцио.
Да мы помрем со скуки. По мне, уж если надо слушать Батлера, пусть уж он
рассуждает о своей юриспруденции. Это лучшее, что в нем есть, а жизнь
коротка, и я хочу взять от каждого лучшее, что в нем есть.
- Но разве мало тем, которые интересуют всех? - возразила Руфь.
- Ошибаешься, - горячо возразил Мартин. - Все люди и все слои общест-
ва или, вернее, почти все люди и слои общества подражают тем, кто стоит
выше. Ну, а кто в обществе стоит выше всех? Бездельники, богатые без-
дельники. Как правило, они не знают того, что знают люди, занятые ка-
ким-либо делом. Слушать разговоры о деле бездельникам скучно, вот они и
определили, что это узкопрофессиональные разговоры и вести их в общест-
ве, не годится. Они же определили, какие темы не узкопрофессиональные и
о чем, стало быть, годится, беседовать: это новейшие оперы, новейшие ро-
маны, карты, бильярд, коктейли, автомобили, скачки, ловля форелей или
голубого тунца, охота на крупного зверя, парусный спорт и прочее в том
же роде, - и заметь, все это бездельники хорошо знают. По сути, это -
узкопрофессиональные разговоры бездельников. И самое смешное, что многие
умные люди или те, кто слывет умными людьми, позволяют бездельникам на-
вязывать им свои дурацкие правила. А вот мне нужно от человека лучшее,
что в нем есть, и пусть меня обвиняют в пристрастии к узкопрофессио-
нальным разговорам, в вульгарности, в чем угодно.
И Руфь тогда ничего не поняла. Нападки Мартина на общепринятое пока-
зались ей лишь своенравием, вечно он упорствует в своих суждениях.
Итак, Мартин заразил профессора Колдуэла своей искренностью и вызвал
на серьезный разговор. Подойдя к ним, Руфь услышала слова Мартина:
- С университетской кафедры вы, конечно, не проповедуете такую ересь?
Профессор Колдуэл пожал плечами.
- Как всякий честный налогоплательщик, я, знаете ли, политик. Сакра-
менто дает нам средства, а мы раболепствуем перед Сакраменто, и перед
Попечительским советом университета, и перед нашей партийной прессой или
перед прессой обеих партий.
- Ну да, ясно, но сами-то вы как? - гнул свое Мартин. - Вы же там,
наверно, как рыба без воды.
- Пожалуй, в университетском кругу таких, как я, немного. Временами я
действительно чувствую себя рыбой, вытащенной из воды, понимаю, что мес-
то мне в Париже или среди пишущей братии, или в пещере отшельника, или
среди вконец одичавшей богемы - попивал бы кларет, у нас в Сан-Франциско
его называют итальянское красное, обедал бы в дешевых ресторанчиках Ла-
тинского квартала и громогласно излагал радикальнейшие взгляды на все
сущее. Право, я нередко почти уверен, что рожден был радикалом. Но на
свете слишком много такого, в чем я совсем не уверен. Я робею, когда ос-
таюсь один на один со своей человеческой слабостью, ведь она мешает мне
всесторонне осмыслить любой из вопросов - важнейших вопросов человечес-
кого бытия.
Мартин слушал Колдуэла и вдруг поймал себя на том, что с губ его го-
това сорваться "Песнь пассата":
Я в полдень сильней,
Но всего верней
При луне надуваю парус.
Слова так и просились на язык, и до Мартина дошло, что собеседник на-
поминает ему пассат, северо-восточный пассат, упорный, свежий и сильный.
Спокойный человек, надежный, однако что-то в нем сбивает с толку. У Мар-
тина было ощущение, что Колдуэл никогда не высказывается откровенно, до
конца, как раньше нередко бывало ощущение, будто пассат никогда не дует
в полную силу, всегда есть у него в запасе и еще силы, которые он никог-
да не пускает в ход. Живое воображение Мартина, как всегда, не дремало.
Мозг его был словно богатая кладовая, где память хранила множество фак-
тов и вымыслов, и доступ к ним всегда открытый, все в полном порядке,
все к его услугам. В любую минуту, что бы ни случилось, Мартин мигом на-
ходил в своих запасниках контрастный или схожий образ. Получалось это
само собой, и воображаемое неизменно сопутствовало тому, что совершалось
въяве. Как лицо Руфи в миг ревности вызвало перед глазами давно забытую
картину шторма в лунную ночь, а беседуя с профессором Колдуэлом, Мартин
снова увидел белые валы, гонимые северо-восточным пассатом по темно-ли-
ловому океану, так минута за минутой вставали перед ним, всплывали перед
глазами или возникали на экране сознания все новые образы-воспоминания,
не сбивая с толку, но скорее помогая разобраться в настоящем. Образы эти
- несчетное множество видений, рожденных то давними поступками или пере-
живаниями, то книгами, то обстоятельствами, событиями вчерашнего дня или
прошлой недели, - спал ли Мартин, бодрствовал ли, вечно толпились у него
в памяти.
Так и сейчас, слушая непринужденные речи профессора Колдуэла - разго-
вор умного, культурного человека, - Мартин все видел себя в прошлом. Вот
он - настоящий хулиган, в шляпе с широченными полями и в двубортном пид-
жаке по шикарной моде городской окраины, и его мечта стать уж вовсе ли-
хим парнем, да только из тех, кого еще не трогает полиция. Это прошлое
он не приукрашивает в собственных глазах, не думает отказываться от не-
го. Да, одно время был он обыкновенный хулиган, вожак шайки, которая
доставляла немало хлопот полиции и держала в страхе честный рабочий люд.
Но мечты его изменились. Он оглядел гостиную, которую наполняли превос-
ходно воспитанные, превосходно одетые мужчины и женщины, вдохнул дух
культуры и утонченности, а меж тем по комнате заносчиво прошелся призрак
ранней юности в шляпе с широченными полями и в двубортном пиджаке, лихой
и бедовый. И этот хулиган с городской окраины растворился в нем, собе-
седнике настоящего университетского профессора.
Ведь, в сущности, никогда у него не было постоянного и прочного места
в жизни. Он приходился ко двору везде, куда бы ни попал, всегда и везде
оказывался общим любимцем, потому что в работе ли, в игре ли он оставал-
ся верен себе, всегда был готов и умел воевать за свои права и требовать
уважения. Но нигде он не пустил корней. Им всюду были довольны те, кто
рядом, но сам он вполне доволен не бывал. Не было в нем покоя, вечно
что-то звало и манило его, и он скитался по жизни, сам не зная, чего
ищет и откуда зов, пока не обрел книги, творчество и любовь. И вот он
здесь, единственный из всех своих товарищей по былым приключениям, кто
стал вхож в дом Морзов.
Но все эти мысли и видения не мешали Мартину внимательно слушать про-
фессора Колдуэла. Он слушал, вдумывался, придирчиво оценивал и видел,
как основательно и широко образован его собеседник. А сам в ходе разго-
вора порой отмечал провалы и пробелы в своих знаниях, целые области, ему
неведомые. Однако, спасибо Спенсеру, он имеет представление о просторах
человеческого знания. И только дело времени заполнить белые пятна на
карте этих просторов. А тогда держитесь, вам всем несдобровать! Он будто
сидел у ног профессора, благоговел и внимал, но постепенно начал разли-
чать некую слабость в его суждениях - слабость настолько, неожиданную,
едва уловимую, что, не проскальзывай она в каждом суждении Колдуэла,
Мартин, пожалуй, и не приметил бы ее. Когда же он наконец поймал ее, он
сразу почувствовал себя ровней Колдуэлу.
Руфь подошла к ним во второй раз в ту самую минуту, как Мартин заго-
ворил.
- Я скажу вам, в чем вы неправы или, вернее, отчего ваши рассуждения
уязвимы. Вы не принимаете в расчет биологию, ту, что может полностью
объяснить жизнь всего живого на земле, от лабораторных опытов по превра-
щению неживого в живее до широчайших эстетических и социологических
обобщений.
Руфь ужаснулась. Она прослушала у профессора Колдуэла два курса и
смотрела на него снизу вверх, как на олицетворение всех на свете знаний.
- Я вас не совсем понимаю, - неуверенно вымолвил профессор.
Что-что, а понимает его Колдуэл прекрасно, в этом Мартин не сомневал-
ся.
- Тогда постараюсь объяснить, - сказал Мартин. - Помню, я читал в ис-
тории Египта что-то в таком роде: египетское искусство невозможно по-
нять, не изучив прежде состояние египетского земледелия.
- Совершенно верно, - профессор кивнул.
- И по-моему, - продолжал Мартин, - в свою очередь, разобраться в
земледелии невозможно, если не изучил сперва материю и основной закон
жизни. Как можно понять законы и устои, верования и обычаи, не понимая
не просто природу тех, кто их создал, но природу материи, из которой
созданы сами люди? Разве литература менее связана с жизнью общества, чем
архитектура и скульптура Египта? Разве найдется во вселенной хоть
что-то, не подвластное закону эволюции? Да, конечно, существует тща-
тельно разработанная теория эволюции различных искусств, но мне кажется,
она слишком механистична. Человека она оставляет без внимания. Эволюция
