ног пенятся волны, или далеко-далеко в тропиках на каком-нибудь острове
- детище вулкана, где низвергаются водопады и взлетает облако мельчайших
брызг и эта влажная завеса колышется и трепещет при каждом дуновенье
прихотливого ветерка и уносится к океану. Но на переднем плане всегда
они вдвоем, он и Руфь, властелины красоты, они неизменно читают и делят-
ся мыслями, всегда на фоне природы, а еще дальше в глубине всегда смут-
но, в дымке, видятся работа, успех, заработанные им деньги, которые дают
независимость от мира и от всех его сокровищ.
- Я бы посоветовала моей дочурке поостеречься, - сказала однажды Руфи
миссис Морз.
- Я знаю, о чем ты. Но это невозможно. Он не... Руфь покраснела, но
виной тому было девичье смущение - ведь ей впервые пришлось обсуждать
то, что в жизни свято, и обсуждать с матерью, которую она тоже свято
чтила.
- Не твоего круга, - докончила за нее мать. Руфь кивнула.
- Мне не хотелось так говорить, но это верно. Он неотесанный, грубый,
сильный... чересчур сильный... Его жизнь не была...
Она замялась, не могла договорить. Так ново было говорить на подобные
темы с матерью. И опять мать докончила ее мысль.
- Его жизнь была не безупречна, вот что ты хотела сказать.
Опять Руфь кивнула и опять залилась краской.
- Да, об этом, - сказала она. - Хоть и не по своей вине, но он слиш-
ком часто соприкасался с...
- С грязью?
- Да, с грязью. И он меня пугает. Иной раз я в ужас прихожу, с такой
легкостью он рассказывает о своих прежних безрассудствах, будто это со-
вершенные пустяки. А это ведь далеко не пустяк, правда?
Они сидели обнявшись, и, когда Руфь замолчала, миссис Морэ погладила
руку дочери, ждала, что она еще скажет.
- Но он мне ужасно интересен, - продолжала Руфь. - В каком-то смысле
он мой подопечный. И потом, он мой первый друг-мужчина... ну, не совсем
друг, вернее, сразу и друг и подопечный. А подчас, когда он меня пугает,
мне кажется, я завела бульдога, просто для развлечения, как иные заводят
подружек, но бульдог не игрушка, он тянет вовсю, показывает зубы, и
страшно, вдруг сорвется с поводка.
И опять мать ждала.
- Я думаю, он меня и занимает, почти как бульдог. И в нем много хоро-
шего... хотя много и такого, что мне не понравилось бы, ну, при других
отношениях. Вот видишь, я обо всем этом подумала. Он бранится, курит,
пьет, он дрался, он сам мне говорил, и ему это нравится... так и сказал.
Он совсем не такой, каким должен быть мужчина... каким я хотела бы ви-
деть (тут голос ее стал еле слышен)... мужа. И потом, он чересчур
сильный. Мой избранник должен быть высокий, стройный, темноволосый...
изящный, пленительный принц. Нет, мне не грозит опасность влюбиться в
Мартина Идена. Худшей участи я и представить не могу.
- Но я не это имела в виду, - уклончиво возразила мать. - А о нем ты
подумала? Видишь ли, он такой во всех отношениях неподходящий, и вдруг
он тебя полюбит?
- Но он... он уже полюбил! - воскликнула Руфь.
- Этого следовало ожидать, - мягко сказала миссис Морз. - Всякий, кто
тебя узнает, непременно полюбит. Как может быть иначе?
- А Олни меня терпеть не может! - горячо воскликнула Руфь. - И я его
тоже. При нем меня так и тянет язвить. Просто не могу его не поддеть, а
если почему-то не поддену, так все равно он меня подденет. А с Мартином
Иденом мне хорошо. Еще никто меня никогда так не любил... то есть, ни
один мужчина... такой любовью. А это чудесно - быть любимой... такой лю-
бовью. Сама понимаешь, мамочка, о чем я. Так приятно чувствовать себя
женщиной. - Всхлипнув, Руфь уткнулась лицом в колени матери. - Наверное,
по-твоему, я очень гадкая, но я честно тебе рассказываю, что чувствую.
Миссис Морз слушала со странной печалью и с радостью. Ее дочурка, де-
вочка, ставшая бакалавром изящных искусств, исчезла, уступила место до-
чери-женщине. Опыт удался. Странный пробел в натуре Руфи заполнился, за-
полнился безболезненно. Неотесанный матрос сыграл свою роль, и, хотя
Руфь не полюбила его, он заставил ее почувствовать себя женщиной.
- У него дрожат руки, - призналась Руфь, от смущения все не смея под-
нять голову. - Это так забавно, так смешно, но мне и жаль его. А когда
руки у него уж очень дрожат, а глаза уж очень сияют, ну, тогда я отчиты-
ваю его за то, что он живет не так, как надо, а, стараясь исправиться,
идет неверным путем, Но он, меня боготворит, я знаю. Его глаза и руки не
лгут. И при мысли об этом, при одной только мысли об этом я чувствую се-
бя совсем взрослой и еще чувствую, есть у меня что-то, что принадлежит
только мне... как у всех девушек... и... и молодых женщин. А еще я знаю,
прежде я была не такая, как все, я понимала, что тебя это тревожит. Ты
думала что не даешь мне заметить свою тайную тревогу, а я заметила и
очень хотела... "преуспеть", как говорит Мартин Иден.
То был заветный час для матери и дочери, они сумерничали и разговари-
вали со слезами на глазах, и Руфь была сама невинность и откровенность,
мать же, исполненная сочувствия и понимания, спокойно наставляла ее и
направляла.
- Он на четыре года моложе тебя, - сказала она. - И никак не обеспе-
чен. Ни положения, ни жалованья. Он непрактичен. Если он тебя любит, ему
во имя здравого смысла следовало найти место, что дало бы ему право же-
ниться, а он занимается пустяками - пишет рассказики и тешит себя мечта-
ми, как дитя малое. Боюсь, Мартин Иден никогда не повзрослеет. Ему не
хватает сознания ответственности. Он не способен взяться за дело, дос-
тойное мужчины, как твой отец и все наши знакомые... хотя бы как мистер
Батлер. Боюсь, Мартин Иден никогда не научится зарабатывать деньги. А
для счастья деньги необходимы, так устроен наш мир... не миллионные сос-
тояния нужны, нет, но достаточные средства, чтобы жить прилично и с ком-
фортом. Он... он никогда не заговаривал о своих чувствах?
- Ни слоном не обмолвился. Даже не пытался А если бы попытался, я бы
его остановила, понимаешь, мамочка, я ведь его не люблю.
- Очень рада. Не хотелось бы мне, чтобы моя дочь, моя единственная
дочь, воплощение чистоты и добродетели, полюбила такого человека. На
свете есть подлинно достойные мужчинычистые, преданные мужественные. На-
до только подождать. В один прекрасный день тебе встретится такой чело-
век, ты его полюбишь, и он полюбит тебя, и ты будешь счастлива с ним,
как были всегда счастливы друг с другом я и твой отец. И есть одно, о
чем всегда следует помнить...
- Да, мамочка?
Негромко, с нежностью в голосе миссис Морз сказала:
- Это дети.
- Я... я об этом думала, - призналась Руфь, вспоминая, как случалось,
досаждали ей эти нескромные мысли, и опять залилась краской девичьего
смущения оттого, что проходится говорить об этом вслух.
- Именно из-за детей мистер Иден тебе совершенно не подходит, - реши-
тельно продолжала миссис Морз. - Они не должны унаследовать ничего не-
чистого, а ему, боюсь, как раз чистоты недостает. Твой отец рассказывал
мне, как живут матросы, и... и ты сама понимаешь.
Руфь в знак согласия сжала руку матери; Ей казалось, будто она и
вправду поняла, хотя представлялось ей что-то смутное, непостижимое,
что-то ужасное, недоступное воображению.
- Ты ведь знаешь, я всегда обо всем тебе говорю, - начала она. -
Только иногда ты меня спрашивай, вот как в этот раз. Мне хотелось с то-
бой поделиться, но я не знала, как это сказать. Я знаю, это излишняя
стыдливость, но ты мне помоги. Иногда спрашивай меня, вот как в этот
раз... помогай мне с тобой делиться. Мамочка, ведь ты тоже женщина! -
восторженно воскликнула она, когда они встали, и, осознав странно сла-
достное равенство с матерью, сжала ее руки, выпрямилась, в сумерках пос-
мотрела ей в лицо. - Если бы не наш разговор, мне и в голову бы это не
пришло. Пока я не сознавала, что я женщина, я и о тебе так не думала.
- Мы обе женщины, - сказала мать, притянула Руфь к себе и поцеловала.
- Мы обе женщины, - повторила она, когда они, обняв друг друга за талию,
выходили из комнаты, радостно взволнованные, что они теперь по-новому
сроднились.
- Наша дочурка стала женщиной, - часом позже с гордостью сказала мужу
миссис Морз.
Он долгим внимательным взглядом посмотрел на жену.
- Другими словами, - сказал он, - другими словами, она влюбилась.
- Нет, но она любима, - с улыбкой возразила жена. - Опыт удался. На-
конец-то она пробудилась.
- Тогда надо от него отделаться, - быстро, сухо, деловито заявил
Морз.
Но супруга покачала головой.
- В этом нет необходимости. Руфь сказала, что он через несколько дней
уходит в плавание. А когда вернется, ее здесь не будет. Мы отошлем ее к
тетушке Кларе. И притом год на Востокев другой обстановке, среди других
людей, других представленийименно это ей и нужно.
Глава 20
Мартина опять одолело желание писать. Рассказы и стихи сими собой
возникали в голове, и он делал заметки на будущее, когда выложит все это
на бумагу. Но не писал. Устроил себе короткие каникулы, решил посвятить
их любви и отдыху, и в том и в другом преуспевал. Скоро жизнь уже опять
бурлила в нем, и каждый раз при встрече с ним Руфь в первую минуту
по-прежнему ошеломляли его сила и могучее здоровье.
- Будь осторожна, - снова предупредила ее мать. - Боюсь, ты слишком
часто видишься с Мартином Иденом.
Но Руфь смеялась - ей ничто не грозит. Она уверена в себе, и ведь че-
рез считанные дни он уходит в плаванье. А потом, когда возвратится, она
будет уже гостить на другом краю континента. Однако его сила и могучее
здоровье завораживали ее. Ему тоже сказали о ее предполагаемом отъезде,
и он чувствовал, что надо спешить. Но он понятия не имел, как ухаживать
за такой девушкой. Да еще мешал богатый опыт обращения с девушками и
женщинами нимало на нее не похожими. Они знали, что такое любовь, и
жизнь, и флирт, Руфь же ровно ничего об этом не знала. Ее поразительное
целомудрие страшило его, замораживало готовые сорваться с языка пылкие
слова, помимо его воли убеждало, что он ее недостоин. Мешало и другое.
Он никогда еще не любил. В его насыщенном событиями прошлом женщины нра-
вились ему, иные увлекали, а вот настоящей любви он не знал. Стоило неб-
режно, по-хозяйски свистнуть, и женщина уже тут как тут. То были просто
развлечения, эпизоды, часть игры, в которую играют мужчины, но почти
всегда далеко не самая важная для них часть. А теперь он впервые оказал-
ся в роли просителя - нежного, робкого, неуверенного. Он не знал, как
себя вести, не знал языка любви, а кристальная чистота любимой пугала
его.
Сталкиваясь с жизнью, в самых разных ее обличьях, кружась в изменчи-
вом ее водовороте, Мартин усвоил одно правило: когда играешь в незнако-
мую игру, первый ход предоставь другому. Правило это выручало его тысячи
раз, да в придачу отточило его наблюдательность. Он умел приглядываться
к тому, что незнакомо, и дождаться, когда обнаружится, в чем тут сла-
бость, где уязвимое место. Все равно как в кулачном бою пробными ударами
пытаться обнаружить слабину противника. И обнаружив ее, - этому его нау-
чил долгий опыт - использовать ее, использовать вовсю.
Так и теперь - он ждал, приглядывался к Руфи, ему отчаянно хотелось
заговорить о своей любви, но он не смел. Боялся ее испугать и не был
уверен в себе. И даже не догадывался, что ведет себя именно так, как на-
до. Любовь появилась на свете еще прежде членораздельной речи, с первых
же шагов научилась выражать себя самыми верными способами и уже никогда
не забывала их. Как повелось исстари, без затей, Мартин и ухаживал за
Руфью. Поначалу он даже не подозревал, об этом, но потом догадался. При-
косновенье руки к ее руке было куда красноречивее любых слов, а его сила
потрясала воображение Руфи и влекла неотразимей всех напечатанных в кни-
