Наверно, и теперь еще бежит! А когда он вернется в какой-нибудь свой
Милпитас или другую сонную дыру и расскажет, как его отделали парни в
Окленде, так вряд ли найдется какой-нибудь охотник занять наши места,
предложи ему хоть десять долларов в час.
- А все-таки это ужасно! - сказала Саксон и снова насильственно зас-
меялась.
- Но это ничего, - продолжал Билл, все более увлекаясь. - Сегодня ут-
ром наши парнишки поймали еще одного. Уж и обработали же они его! Мать
честная! Через две минуты они его привели в такой вид, что в госпитале
ужаснулись. Вечерние газеты поместили об этом отчет: нос сломан, на го-
лове три глубокие раны, все передние зубы выбиты, два ребра и ключица
сломаны. Словом, получил все, что ему причиталось. Но и это еще пустяки.
А знаешь, как возчики из Фриско расправлялись со штрейкбрехерами во вре-
мя большой забастовки перед землетрясением? Они хватали их и каждому ло-
мом перебивали обе руки, чтобы он не мог править. Больницы были полны. И
в этой забастовке возчики победили.
- Но разве непременно нужны такие жестокости, Билли? Я понимаю: они
штрейкбрехеры, они отнимают хлеб у детей забастовщиков, чтобы отдать его
своим детям, - и все это очень дурно... Но... неужели с ними все-таки
надо расправляться так... ужасно?
- Непременно, - отвечал Билл убежденно. - Мы должны пользоваться каж-
дым случаем, чтобы нагнать на них страх божий, лишь бы была уверенность,
что при этом не попадешься.
- А если попадешься?
- Ну, тогда союз наймет тебе защитников, хотя, по правде сказать,
пользы от этого никакой, потому что судьи не больно нас любят, а газеты
подзуживают их выносить все более суровые приговоры. И все-таки и в эту
забастовку, как бы она там ни кончилась, немало подлецов проклянут себя
за то, что стали штрейкбрехерами.
Саксон в течение получаса старалась осторожно выпытать у мужа, как он
относится к тем насилиям, которые себе позволяют и он и его товарищи
возчики. Но Билл был глубоко и непоколебимо уверен в своей и их правоте!
Ему никогда и в ум не приходило, что он, быть может, не совсем прав. Та-
ковы были условия игры. И, став ее участником, он не мог добиваться вы-
игрыша иными путями, чем все остальные. Правда, ни динамита, ни убийства
из-за угла он не одобрял. Впрочем, не одобряли этих способов борьбы и
союзы. Однако и здесь его мотивировка была весьма проста. Не нужно пото-
му, что не достигает цели; подобные способы восстанавливают общественное
мнение и способствуют провалу стачки; зато хорошенько поколотить такого
парня и нагнать на него "страх божий", как выражался Билл, это
единственно правильный и необходимый образ действия.
- Однако нашим отцам никогда не приходилось так поступать, - сказала
Саксон. - В те времена не было ни забастовщиков, ни штрейкбрехеров.
- Ну, еще бы, - согласился Билл. - Доброе старое время! Эх, жить бы
нам тогда! - Он глубоко и горестно вздохнул. - Да ведь прошлого не воро-
тишь.
- А ты бы хотел жить в деревне? - спросила Саксон.
- Конечно!
- Теперь очень многие живут в деревне.
- А я замечаю, что очень многие лезут в город на наши места, - отве-
чал он.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Билл нанялся к подрядчикам, строившим большой мост в Найлсе, и в жиз-
ни молодой пары настал некоторый просвет. Прежде чем взять это место, он
предварительно убедился, что все рабочие - члены союза. Но через два дня
бетонщики побросали свои инструменты. Подрядчики, видимо ожидавшие это-
го, тотчас же взяли на их место итальянцев, не членов союза. Тогда ушли
и плотники, каркасники, возчики. Биллу, у которого не было ни гроша,
пришлось идти пешком. И он только к вечеру добрался домой.
- Не мог же я стать штрейкбрехером, - закончил он свой рассказ.
- Нет, конечно не мог, - согласилась Саксон.
Но в душе она недоумевала: почему, если человек хочет работать и ра-
бота есть, он должен ее бросать, как только ему прикажет союз? И для че-
го существуют союзы? А если уже без союзов нельзя, то почему не все ра-
бочие в них входят? Тогда не было бы штрейкбрехеров и Билл мог бы рабо-
тать каждый день. Раздумывала она также и о том, где ей взять мешок му-
ки, - они уже давно отказались от роскоши покупать печеный хлеб. И
столько хозяек по соседству поступали так же, что валлиец-булочник вы-
нужден был прикрыть лавочку и уехать, прихватив с собой жену и двух ма-
леньких дочек. Куда Саксон ни обращала взгляд, она всюду видела разруши-
тельные следы промышленного конфликта.
Как-то раз, после полудня, к ним зашел незнакомый человек, а вечером
Билл принес очень странную новость: ему, как он рассказал Саксон, пред-
ложили работу; стоило дать согласие, и он мог вернуться к прежнему хозя-
ину старшим по конюшне, на сто долларов в месяц.
Возможность получить такую сумму подействовала на Саксон почти оше-
ломляюще. Они сидели за ужином, состоявшим из вареной картошки, разогре-
тых бобов и маленькой сырой луковицы. У них не было ни хлеба, ни кофе,
ни масла. Луковицу Билл вытащил из кармана, - он нашел ее на улице. А
тут вдруг - сто долларов в месяц! Она облизнула сухие губы, но постара-
лась быть спокойной.
- Почему они тебе это предложили? - спросила она.
- Очень просто. Причин немало. Во-первых, парень, которому хозяин до-
верил проезжать Принца и Короля, оказался ослом: Король захромал. А по-
том они, вероятно, догадываются, что я вывел из строя немало их
штрейкбрехеров. У них служил старшим по конюшне некий Маклин (я был еще
совсем мальчишкой, когда он к ним поступил). А теперь он болен, и им ну-
жен кто-нибудь на его место. Кроме того, я долго работал у них, а глав-
ное - я именно тот человек, какой там необходим. Они знают, что я в этом
деле собаку съел. Единственное, на что я способен, кроме мордобоя.
- Подумай только, - сказала Саксон, и сердце у нее забилось. - Сто
долларов в месяц! Сто долларов!
- И предать товарищей... - подсказал он.
Это был не вопрос, но и не утверждение. Саксон предоставлялось понять
его ответ как угодно. Они взглянули друг на друга. Она ждала, чтобы он
заговорил. Он же продолжал молча смотреть на нее. И вдруг она почувство-
вала, что наступила одна из самых критических минут в ее жизни, и собра-
ла все свои силы, чтобы встретить ее с возможным самообладанием. Она по-
нимала, что Билл не протянет ей руку помощи; как бы он ни относился к
этому делу, он сидел перед ней с равнодушным видом. Он скрыл от нее свои
мысли. Его глаза не говорили ничего. Он просто смотрел и ждал.
- Нет, ты... ты не можешь вернуться туда. Билли, - проговорила она,
наконец. - Ты не можешь предать товарищей.
Он порывисто протянул ей руку, его лицо мгновенно озарилось радостью.
- Давай! - воскликнул он, схватив руку Саксон и стискивая ее. - Ты
самая лучшая, самая преданная жена на свете! Будь у всех рабочих такие
жены, мы победили бы в любой забастовке.
- Как бы ты поступил, если бы не был женат. Билли?
- Послал бы это место к черту, конечно!
- Но это ничего не меняет. Я должна всегда и во всем тебя поддержи-
вать. Иначе какая же я жена?
Она вспомнила приходившего в тот день незнакомца; минута была благоп-
риятная.
- Билли, - начала она, - сегодня заходил один человек. Ему нужна ком-
ната. Я сказала, что поговорю с тобой. Он согласен платить за нашу ком-
нату за кухней шесть долларов в месяц. Мы могли бы отдать половину ме-
сячного взноса за мебель и купили бы мешок муки, а то у нас совсем нет
муки.
Но в Билли снова заговорила его мужская гордость. Ухон с тревогой
следила за выражением его лица.
- Наверно, какой-нибудь штрейкбрехер?
- Нет, он служит кочегаром на товарном поезде, который ходит в
Сан-Хосе, его зовут Джеймс Гармон. Он только что переведен сюда из Тра-
ки. Говорит, что днем почти всегда отсыпается и потому ищет тихий дом,
без детей.
Билл долго колебался, а она настаивала. Наконец, ей удалось убедить
его, что с жильцом у нее не будет больших хлопот, и получить согласие на
сдачу комнаты; однако он все еще продолжал возражать и, наконец, заявил:
- Только ты ни одному мужчине на свете не должна прибирать постель.
Это не годится, Саксон. Я обязан оберегать тебя от этого.
- А тогда, мой милый, - живо возразила она, - надо было принять пред-
ложение насчет работы. Но ведь ты не можешь. Это тоже было бы нехорошо.
Раз ты считаешь меня своей помощницей, не мешай мне помогать тебе, чем я
могу.
Однако Джеймс Гармон доставил Саксон меньше хлопот, чем она ожидала.
Для кочегара он был необычайно чистоплотен и всегда, прежде чем идти до-
мой после работы, тщательно мылся. Он брал ключ от кухни, уходил и при-
ходил с черного хода. Он едва успевал сказать Саксон "здравствуйте" и
"спокойной ночи", - днем спал, ночью работал. И прошла целая неделя,
прежде чем Билл впервые его увидел.
Сам Билл стал теперь являться домой все позднее и часто исчезал ку-
да-то даже после ужина. Куда - он не говорил. А Саксон не спрашивала. Да
и не много нужно было проницательности, чтобы угадать. В таких случаях
от него пахло виски. Его неторопливые, степенные движения делались еще
неторопливее - виски не действовало ему на ноги; он шагал твердо и уве-
ренно, как совершенно трезвый человек; его мышцы не становились вялыми и
слабыми. Виски ударяло ему только в голову, веки тяжелели, взгляд еще
больше затуманивался. Он не делался ни легкомысленнее, ни оживленнее, ни
раздражительнее. Наоборот, вино придавало его мыслям и суждениям особую
вескость и почти торжественное глубокомыслие. Говорил он мало, но если
уж изрекал что-нибудь, то с непреложностью оракула. Он не допускал ни
споров, ни возражений, и всякая его мысль, казалось, внушена ему самим
господом богом, - можно было подумать, что она плод глубочайших размыш-
лений и вынашивалась им с такой же обстоятельностью, с какой выражалась
вслух.
Саксон впервые сталкивалась с этой чертой его характера, и она ей не
нравилась; иногда ей чудилось, что в их доме поселился совершенно чужой
человек, и она невольно стала отдаляться от мужа. Мысль о том, что это
не его настоящее "я", служила плохим утешением: с тем большей грустью
вспоминала она его былую деликатность, внимательность и душевную тон-
кость. Раньше он всячески старался избегать какого бы то ни было повода
для ссор и драк. Теперь, наоборот, прямо-таки искал случая подраться,
словно находил в этом удовольствие. Изменилось и его лицо, - оно уже не
было приветливым и по-мальчишески красивым. И улыбался он редко. Черты
его стали чертами мужчины. Рот, глаза, все лицо казалось огрубевшим, как
и его мысли.
С Саксон он не был резок, но и ласковым бывал редко. Стена отчужден-
ности между ними вырастала с каждым часом. Он относился теперь к жене с
каким-то безучастием, словно она перестала для него существовать; хотя
она делила с ним все тяготы забастовки, в его мыслях она занимала очень
мало места. Когда он бывал с ней мягок, в этом чувствовалось что-то ав-
томатическое, и всякий раз, как он называл ее нежными именами и ласкал,
ей казалось, что это делается по привычке. Непосредственность и теплота
исчезли. В минуты протрезвления в нем еще вспыхивали проблески прежнего
Билла, но эти проблески мелькали все реже. Он становился все более оза-
боченным и угрюмым. Нужда и тяготы разраставшейся экономической борьбы
сделали из него другого человека. Особенно это было заметно ночью, когда
Билл под влиянием мучительных сновидений стонал и сжимал кулаки, скреже-
тал зубами: мышцы его тела напрягались, лицо искажалось бешенством, с
губ срывались брань и проклятия. Саксон, лежа рядом с ним, просто боя-
лась этого чуждого ей человека и невольно вспоминала то, что Мери расс-
казывала о Берте: он тоже сжимал во сне кулаки и скрежетал зубами, пере-
живая ночью те схватки, в которых участвовал днем.
