день, а Мери присмотрит и за хозяйством и за тобой - словом, сделает
все, что сделаешь для нее ты, если она окажется в твоем положении.
По мере того как проходили недели и грудь у Саксон наливалась, моло-
дую женщину все больше охватывала гордость материнства. Она была созда-
нием настолько нормальным и здоровым, что материнство давало ей лишь го-
рячую радость и внутреннее удовлетворение. Правда, и на нее минутами на-
ходила тревога, но так редко и мимолетно, что только обостряла ее
счастье.
Одно продолжало ее смущать: все осложнявшееся положение рабочих, в
котором, кажется, никто не мог разобраться, и меньше всего она сама...
- Вот все уверяют, что благодаря машинам товаров производится гораздо
больше, чем в прежние времена, - говорила она брату. - Тогда почему же
теперь, когда машин так много, мы нисколько не богаче прежнего?
- Ты ставишь вопрос совершенно правильно, - отвечал он. - Этак ты
скоро к социализму придешь!
Но Саксон смотрела на вещи практически:
- Том, ты давно социалист?
- Лет восемь.
- А много это тебе дало?
- Даст... со временем.
- Ты, пожалуй, раньше умрешь.
Том вздохнул:
- Боюсь, что ты права. Все развивается так медленно.
Он снова вздохнул. Она с грустью отметила терпеливое и усталое выра-
жение его лица, сутулые плечи, натруженные руки, - все это как бы подт-
верждало бессилие его социальных воззрений.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Началось с пустяков, как часто начинается непредвиденное и роковое.
Дети всех возрастов играли на Пайн-стрит, а Саксон сидела у открытого
окна и, глядя на них, грезила о своем ребенке, который должен был скоро
родиться на свет. Мягко светило солнце; и у свежего ветерка, дувшего с
моря, был легкий привкус соли. Вдруг кто-то из детей указал в сторону
Седьмой улицы. Все бросили игру и стали смотреть, показывая пальцами в
том же направлении. Затем они разбились на кучки: более взрослые мальчи-
ки, от десяти до двенадцати лет, образовали особую группу, а девочки
постарше испуганно привлекали к себе самых маленьких или брали их на ру-
ки.
Саксон не могла видеть того, что так встревожило ребят, но, заметив,
с какой поспешностью старшие мальчики бросились к канаве и, набрав кам-
ней попрятались в проходах между домами, догадалась о причине их волне-
ния. Мальчики поменьше подражали им. Девочки потащили малышей в дома,
они скрипели калитками и шумно взбегали на крылечки убогих хибарок. Две-
ри захлопали, улица опустела, хотя там и сям из-за приоткрытых ставней
выглянули встревоженные женские лица. Саксон услышала шипение и пыхтение
поезда городской железной дороги, отходившего с Центральной улицы. Затем
со стороны Седьмой раздался хриплый рев множества мужских голосов. Ей
все еще ничего не было видно, но, услыхав эти крики, она невольно вспом-
нила слова Мерседес: "Они грызутся, точно собаки из-за кости. Ведь рабо-
та, из-за которой они дерутся, - это та же кость".
Рев приближался, и Саксон, высунувшись в окно, увидела с десяток
штрейкбрехеров в сопровождении и под охраной десятка полицейских и сыщи-
ков. Они шли сомкнутым строем вдоль улицы, как раз по той стороне, где
стоял ее дом, а за ними, крича и ежеминутно нагибаясь за камнями, бежала
беспорядочная толпа, состоявшая примерно из сотни бастующих рабочих.
Саксон почувствовала дрожь, но, зная, что волнение ей вредно, постара-
лась овладеть собой. В этом ей отчасти помогла Мерседес Хиггинс: вытащив
стул, старуха поставила его на высокое крыльцо и преспокойно уселась.
В руках у полисменов были дубинки. Сыщики казались невооруженными.
Забастовщики, все время следуя сзади, видимо, пока довольствовались
бранью и угрозами. Ускорили события дети. Из прохода между домом Олсена
и домом Айшэма вдруг полетели камни. Большинство не долетело, но одному
из штрейкбрехеров угодило в голову, - его отделяло от Саксон не больше
двадцати шагов. Спотыкаясь, он подошел к ее воротам и выхватил из карма-
на револьвер. Одной рукой он отер с лица кровь, заливавшую ему глаза,
другой спустил курок и выстрелил в дом Айшэма. Сыщик схватил его за ру-
ку, чтобы удержать от второго выстрела, и потащил за собой. Тут в толпе
забастовщиков послышались еще более угрожающие крики, и из прохода между
домом Саксон и домом Мэгги Донэхью полетел град камней. Штрейкбрехеры и
их защитники остановились и вытащили револьверы. И Саксон поняла, глядя
на жесткие, решительные лица этих людей, для которых драка была профес-
сией, что от них можно ждать только кровопролития и смерти. Какой-то по-
жилой человек, по-видимому их предводитель, снял мягкую фетровую шляпу и
отер потную лысую голову. Он был большого роста, рыхлый и тучный и с ви-
ду довольно беспомощный. Он курил сигару, и его седые бакенбарды местами
пожелтели от табачной жвачки. Саксон заметила, что его покатые плечи су-
тулятся, а воротник осыпан перхотью.
Один из сыщиков указал на что-то рукой, и его спутники засмеялись.
Причиной тому был четырехлетний маленький Олсен: он каким-то образом ус-
кользнул от матери и теперь ковылял на кривых ножонках к своим классовым
врагам; в правой руке он тащил самый большой камень, какой был в силах
поднять, и тоже лепетал угрозы. Розовое личико было искажено гневом, и
малыш не переставая кричал штрейкбрехерам: "Пошли к черту! Пошли к чер-
ту! К черту!" Смех, которым они отвечали на его крик, еще больше обозлил
мальчугана. Он подбежал к ним, переваливаясь, и изо всех своих силенок
бросил камень, упавший тут же, в пяти шагах от него.
Все это Саксон видела; видела и миссис Олсен, которая кинулась на
улицу за ребенком. Треск револьверных выстрелов, донесшийся из толпы за-
бастовщиков, заставил Саксон обратить внимание на людей под ее окном.
Один из них свирепо бранился, разглядывая бицепс своей бессильно повис-
шей левой руки. Она видела, как кровь стекает по его пальцам на землю.
Саксон понимала, что ей не следует тут оставаться и смотреть на улицу,
но в ней пробудилась отвага - наследие воинственных предков - и заглуши-
ла остатки естественного женского страха. В пылу сражения, неожиданно
разыгравшегося на ее тихой улице, она забыла о своем ребенке, а при виде
того, что случилось с курившим сигару толстяком, забыла и о забастовщи-
ках и обо всем. Каким-то странным, непонятным образом его голова оказа-
лась втиснутой между кольями забора; тело свисало на улицу, колени почти
касались земли. Шляпа свалилась, и лысое темя лоснилось на солнце. Сига-
ра тоже исчезла. Она видела, что он смотрит на нее, одна из его рук,
застрявшая между кольями, казалось, делала ей знаки, - он даже как будто
игриво подмигивал ей, хотя она понимала, что это была судорога отчаянной
боли.
Саксон смотрела на него секунду, может быть две, и вдруг услышала го-
лос Берта. Он бежал по мостовой, как раз мимо ее дома; за ним неслось
несколько забастовщиков, которым он кричал: "Сюда, могикане, сюда! Мы им
покажем!"
В левой руке он держал кирку, в правой револьвер, уже без пуль, и на
бегу щелкал пустой обоймой. Вдруг Берт остановился и, выронив кирку, по-
вернулся лицом к Саксон. Он стал медленно оседать, потом на мгновение
выпрямился, швырнул револьвер в лицо подскочившему штрейкбрехеру. И тут
же пошатнулся. Колени его опять начали подгибаться. Медленно, с неимо-
верным усилием, ухватился он правой рукой за столб калитки и все так же
медленно стал опускаться, точно хотел сесть на землю; между тем толпа
забастовщиков пронеслась мимо него.
Битва была беспощадной, настоящее побоище. Окруженные рабочими,
штрейкбрехеры и их охрана, прислонившись спинами к забору Саксон, защи-
щались, как загнанные в угол крысы, но не могли устоять против напора
ста человек. Мелькали дубинки и кирки, щелкали сухие револьверные выст-
релы, булыжники летели с расстояния в два шага и разбивали головы. Сак-
сон видела, как молодой парень Фрэнк Дэвис, друг Берта и отец полугодо-
валого ребенка, приставил дуло револьвера к животу штрейкбрехера и выст-
релил. Она слышала хриплые угрозы и проклятья, крики ужаса и боли. Да,
Мерседес права. Это уже не люди. Это звери, грызущиеся из-за кости, уби-
вающие из-за нее друг друга.
"Работа - это кость, работа - это кость..." - повторяла про себя Сак-
сон. И, как бы она ни хотела, она была уже не в силах отойти от окна. Ей
казалось, что она парализована. Мозг больше не работал. Она сидела оне-
мев, с широко раскрытыми глазами, и следила не отрываясь за всеми этими
ужасами, проносившимися перед ней подобно киноленте, пущенной с сумас-
шедшей скоростью. Она видела, как падают сыщики, полисмены, забастовщи-
ки. Один тяжело раненный штрейкбрехер на коленях молил о пощаде, его
пнули ногой в лицо. Когда он повалился назад, другой рабочий, склонив-
шись над ним, стал стрелять ему в грудь - торопливо и беспрерывно - раз,
раз, пока не расстрелял всю обойму. Другому штрейкбрехеру стиснули гор-
ло, перекинули его головой через ограду и стали бить по лицу стволом ре-
вольвера. Рабочий бил ожесточенно, не останавливаясь. Саксон знала его.
Это был Честер Джонсон. Она встречалась с ним до замужества и не раз
танцевала. Он всегда казался ей мягким и добродушным. Она вспомнила, как
однажды в пятницу, после обычного концерта в городской ратуше, он повел
ее и еще двух девушек в ресторанчик к Тони Тэмельгротту на Тринадцатой
улице, а затем они отправились в кафе Пабста и выпили по стакану пива,
перед тем как идти домой. И теперь она не могла поверить, что это тот
самый Честер Джонсон. Вдруг она увидела, как толстяк, голова которого
все еще торчала между кольями забора, свободной рукой достал револьвер
и, зверски скосив глаза, прижал дуло к боку Честера. Она сделала усилие,
чтобы вскрикнуть и предупредить его. Она действительно вскрикнула, - он
поднял голову и увидел ее. В ту же секунду толстяк выстрелил, и Честер
упал на труп штрейкбрехера. На заборе остались висеть три тела.
Теперь уже ничто не могло ее поразить. Она смотрела почти равнодушно
на то, как стачечники перескочили в ее палисадник, растоптали скудные
кустики герани и виол и скрылись в проходе между ее домом и домом Мерсе-
дес. По Пайн-стрит, со стороны вокзала, приближался отряд железнодорож-
ной полиции и сыщиков, стрелявших на ходу. А с другого конца со звоном и
грохотом неслись три машины, набитые полисменами. Рабочие оказались в
ловушке, бежать можно было только через проходы между домами, а затем
через заборы задних дворов. Но в одном из проходов произошла давка и по-
мешала многим спастись. С десяток рабочих оказались зажатыми между
крыльцом Саксон и стеной дома, и полицейские этим воспользовались. За-
бастовщиков даже не пытались арестовать. Взбешенные стражи порядка пова-
лили их наземь и перестреляли всех до единого.
Когда расправа кончилась, Саксон, хватаясь за перила, как в полусне,
сошла с крыльца. Толстяк все еще подмигивал ей и размахивал рукой, хотя
два дюжих полисмена старались освободить его. Калитка оказалась сорван-
ной с петель, и Саксон очень удивилась, что не заметила, когда это прои-
зошло.
Глаза Берта были закрыты, губы в крови, в горле у него клокотало, и
казалось, он хочет что-то сказать.
Когда она наклонилась над ним, вытирая платком кровь со щеки, на ко-
торую кто-то наступил, он открыл глаза. В них горела все та же нена-
висть. Он не узнал ее. Губы его зашевелились, и он едва слышно прошеп-
тал, словно припоминая что-то:
- Последние могикане, последние могикане...
Потом он застонал, и его веки снова сомкнулись. Он был еще жив. Она
знала это. Его грудь бурно вздымалась, в ней по-прежнему клокотало.
Она подняла глаза. Рядом с ней стояла Мерседес, - ее глаза блестели,
на морщинистых щеках пылал румянец.
- Вы поможете мне перенести его в дом? - спросила Саксон.
