- Он просто дразнит тебя, - сказала Саксон. - Берт ведь любит пошу-
тить.
Но Мери покачала головой.
- Нет, уж позвольте мне знать. Я слышу, что он бормочет во сне. Руга-
ется, клянется, скрипит зубами. Вот опять!
Берт с ухарским выражением на красивом лице откачнул свой стул к сте-
не и снова запел:
Противен нам мил-ли-о-нер...
Том снова заговорил было о благоразумии и справедливости, но Берт,
оборвав пение, опять наскочил на него:
- Справедливость? Очередная дурацкая выдумка! Я вам скажу, какая для
рабочего класса существует справедливость. Помните Форбса? Аллистона
Форбса, еще он довел калифорнийский Альта-трест до банкротства и спокой-
но положил себе в карман два миллиончика чистоганом! Так вот, я видел
его вчера в шикарном автомобиле. А ведь он был под судом и получил во-
семь лет. Сколько же он просидел? Меньше двух - и был прощен по слабости
здоровья. Это он-то - по слабости здоровья! Мы и умрем и сгнить успеем,
пока он подохнет. А вот посмотрите-ка в окно. Видите задний фасад того
дома со сломанными перилами у крыльца? Там живет миссис Дэнэкер. Она за-
нимается стиркой. Ее мужа раздавило поездом, а вознаграждения от дороги
- ни шиша! Все дело обернули так, что будто он сам виноват, - небреж-
ность и прочий вздор. Суд так и постановил. Ее сыну Арчи было шестнад-
цать, он совсем от рук отбился - настоящий маленький бродяга, удрал во
Фресно и обокрал пьяного. И знаете, сколько он украл! Два доллара во-
семьдесят центов. Понимаете? Два восемьдесят! А к чему его приговорил
судья? К пятидесяти годам. Восемь он уже отсидел в Сен-Квентине. И будет
сидеть, пока не околеет. Миссис Дэнэкер говорит, что у него развивается
скоротечная чахотка, - заразился в тюрьме, - но у нее нет протекции, и
она не может добиться его освобождения. Арчи, мальчик, стибрил у пьяного
два доллара восемьдесят центов и получил пятьдесят лет тюрьмы, а Аллис-
тон Форбс нагревает Альта-трест на два миллиона - и сидит меньше двух
лет! Так вот, скажите, для кого эта страна - мать? Для вас и маленького
Арчи? Нет, простите! Для Аллистона Форбса - вот для кого, а нам она -
мачеха! О!..
Никто не любит мил-ли-о-неров...
Подойдя к раковине, у которой Саксон домывала посуду, Мери сняла с
нее фартук и поцеловала с той особой нежностью, какую каждая женщина пи-
тает к той, которая ожидает ребенка.
- Ты теперь посиди, милочка, тебе нельзя утомляться; они еще не скоро
кончат. Я принесу тебе твою работу, и можешь шить и слушать их разгово-
ры. Только не слушай Берта. Он сумасшедший.
Саксон стала шить и слушать, а на лице Берта, когда он увидел детские
вещицы, разложенные у нее на коленях, появилось выражение горечи и злос-
ти.
- Ну вот, - сказал он, - рожаете детей, а как вы их прокормите - не-
известно!
- Ты, должно быть, вчера вечером здорово хватил, - добродушно оскла-
бился Том.
Берт покачал головой.
- Да будет тебе ворчать, - добродушно заметил Билл. - Все-таки Амери-
ка - хорошая страна.
- Была, - возразил Берт, - и очень хорошая, когда все мы были могика-
нами. Но теперь? Нас скрутили в бараний рог, нас предали и загнали в ту-
пик. Мои предки боролись за этот край с оружием в руках и ваши тоже, мы
освободили негров, перебили индейцев, голодали, мерзли, сражались. Здеш-
няя земля понравилась нам. Мы ее очистили от лесов, мы вспахали ее, про-
вели дороги, построили города. И всем хватало с избытком. И мы продолжа-
ли сражаться за нее. У меня убили двух дядей при Геттисберге; все мы так
или иначе участвовали в той войне. Послушайте, что Саксон рассказывает
про своих предков, через какие трудности они прошли, пока, наконец, не
обзавелись усадьбами, скотом, лошадьми и прочим. И они всего этого доби-
лись. Мои предки тоже и предки Мери...
- И удержали бы и свои усадьбы и остальное, кабы поумнее были, -
вставила она.
- Несомненно, - продолжал Берт, - в этом вся соль. А мы все упустили,
позволили себя ограбить. Мы не умели играть краплеными картами и подта-
совывать их, как делали другие. Мы те белые люди, которые дали себя на-
дуть - и остались ни с чем. Да и времена уже стали не те. Люди раздели-
лись на львов и кляч. Клячи только работали, львы - пожирали. Они захва-
тили фермы, копи, фабрики и заводы, а теперь захватили и правительствен-
ную власть. Мы - те белые, вернее мы потомки тех белых, которые остались
честными себе в убыток. И мы проиграли. С нас содрали шкуру. Понимаете?
- Ты был бы хорошим оратором на митингах, - заметил Том, - если бы
отказался от кое-каких заскоков.
- Все это как будто и так, Берт, - заметил Билл, - да не совсем. Нын-
че каждый может стать богатым.
- И президентом Соединенных Штатов! - насмешливо подхватил Берт. -
Спору нет, если он ловкач. Только что-то не слышно, чтобы ты стал милли-
онером или президентом. А почему? Да потому, что ты не ловкач. Ты дура-
лей. Ты кляча. Ну и пропади ты пропадом! Да и всем нам туда же дорога!
За обедом, во время еды. Том рассказывал о радостях деревенской жиз-
ни, памятной ему с юных дней, и признался, что у него одна мечта: взять
себе где-нибудь участок казенной земли, как делали его деды. Но, к нес-
частью, объяснил он, Сара против, поэтому его мечта останется мечтой.
- Такова уж игра, которую мы зовем жизнью, - вздохнул Билл. - У нее
свои правила, кто-нибудь непременно должен потерпеть поражение.
Немного спустя, когда Берт снова увлекся и начал произносить обличи-
тельные речи, Билл поймал себя на ряде невольных сравнений. Этот дом был
не похож на его дом. Здесь не чувствовалось той приятной атмосферы, к
какой он привык у себя. Все, казалось, идет как-то негладко. Он вспом-
нил, что, когда они пришли, посуда от завтрака была еще не вымыта. Как
мужчина, он, конечно, многих хозяйственных недочетов не заметил, но все
утро размышлял и сравнивал и по тысячам примет убеждался, что Мери не
такая хорошая хозяйка, как его Саксон. Он с гордостью поглядел на жену,
и ему захотелось встать со стула, подойти и обнять ее. Да, вот это нас-
тоящая жена! Он вспомнил ее нарядное белье. Но в ту минуту, когда он
мысленно любовался ею, голос Берта грубо нарушил его раздумье.
- Ты, Билл, видно, думаешь, что я просто обозлился. И это верно. Я
злюсь. Ты не пережил того, что я. Ты всегда только и делал, что правил
своими лошадьми да зарабатывал легкие денежки боксом. Ты не знаешь, что
такое безработица, ты не участвовал в больших забастовках. У тебя не бы-
ло старухи матери, тебе не приходилось получать плевки и ради нее сми-
ряться и молчать. Только после ее смерти я поднял голову и почувствовал
себя свободным.
Возьми хотя бы то, как со мной поступили в Найлской электрической
компании, как там обращаются с нашим братом. Пришел я, управляющий огля-
дел меня с головы до ног, закидал нелепыми вопросами и дал, наконец,
бланк для подачи заявления. Я заполнил его и истратил доллар на доктора,
чтобы получить свидетельство о том, что я здоров. Затем пошел к фотогра-
фу и снял свою рожу для их портретной галереи. Отдал еще доллар. Потом
управляющий берет у меня заявление, медицинское свидетельство, фотокар-
точку и опять задает вопросы. Прежде всего - принадлежал ли я когда-ни-
будь к какому-нибудь рабочему союзу? Это я-то! Конечно, я не мог ему от-
ветить правду - работа была нужна до зарезу, в лавочке больше в долг не
давали, а тут мать...
"Ну, - подумал я, - наконец-то мне подвезло. Теперь я вагоновожатый.
Стой себе на передней площадке да перемигивайся с хорошенькими девочка-
ми". Однако ничего подобного! Плати еще два доллара - два доллара за
дрянной оловянный значок! Потом за форменную куртку, - здесь за нее надо
было отдать девятнадцать с половиной долларов, а в другом месте я бы ку-
пил точно такую же за пятнадцать. Правда; они соглашались подождать до
первой получки. Кроме того, оказывается, надо иметь в кармане пять
собственных долларов мелочью. Я занял их у знакомого полисмена Тома До-
нована. А потом? Потом они заставили меня работать две недели бесплатно,
пока я будто бы обучался.
- Девушки-то хоть интересные попадались? - смеясь, спросила Саксон.
Берт мрачно покачал головой.
- Я проработал там всего месяц. Мы сорганизовались в союз, и всех нас
вышвырнули вон.
- Если вы в мастерских объявите забастовку, с вами поступят так же, -
вмешалась Мери.
- Вот это я тебе все время и твержу, - ответил Берт. - У нас нет ни
одного шанса на успех.
- Зачем же тогда затевать? - удивилась Саксон.
Он несколько мгновений смотрел на нее потухшим взором, потом ответил:
- А зачем мои дяди были убиты при Геттисберге?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Саксон с тяжелым сердцем теперь вела хозяйство. Она уже не занималась
шитьем изящных вещиц: материал стоил денег, а она не решалась их тра-
тить. Стрела, пущенная Бертом, попала в цель, она засела в ней, колола и
не давала покоя. Ведь они с Билли несут ответственность за жизнь их бу-
дущего ребенка! Разве они уверены, что смогут его прокормить, одеть и
подготовить к жизненной борьбе? Где ручательство? Ей смутно вспоминались
тяжелые времена, пережитые в детстве, и жалобы матерей и отцов приобре-
тали для нее новый смысл. Теперь ей становилось понятным даже постоянное
нытье Сары.
По соседству, у забастовавших рабочих железнодорожных мастерских, на-
чалась нужда. Владельцы лавчонок, куда Саксон бегала по утрам за прови-
зией, уже впадали в уныние. Все ходили мрачные. Особенно угрюмы были ли-
ца женщин-матерей. Когда они по вечерам болтали на своих крылечках или у
калиток, их голоса звучали подавленно и смех раздавался все реже.
Мэгги Донэхью, бравшая обычно у молочника три пинты молока, теперь
ограничивалась одной. Люди уже не ходили целыми семьями в кинематограф,
и стало труднее доставать мясные обрезки. Нора Дилэйни, жившая за три
дома от Саксон, перестала покупать по пятницам свежую рыбу; теперь она
подавала на стол соленую треску, да и то не первого сорта. Румяные ребя-
тишки, выбегавшие прежде на улицу между обедом и ужином с огромными лом-
тями хлеба, густо намазанными маслом и посыпанными сахаром, теперь выхо-
дили с маленькими ломтиками, на которых было очень мало масла, а сахара
не было совсем. Даже самый обычай этот постепенно отмирал, и многие дети
уже ничего не получали в неурочное время.
Везде сказывалось стремление сократить расходы, сжаться, урезать себя
во всем до последней возможности. И всеобщее раздражение росло. Женщины
стали гораздо чаще ссориться между собой и обращаться с детьми гораздо
грубее, чем раньше. Саксон знала, что Мери и Берт бранятся целыми днями.
- Надо, чтобы она хоть когда-нибудь поняла, что у меня есть свои за-
боты и огорчения, - жаловался он Саксон.
Она пристально взглянула на него и почувствовала вдруг какой-то смут-
ный, неопределенный страх за него. В его черных глазах, казалось, тлел
огонь безумия. Смуглое лицо исхудало, и резче выступили скулы; губы
слегка кривились, словно на них застыла горькая усмешка. В том, как он
лихо сдвигал шляпу на затылок, и во всей его манере держаться чувство-
вался еще более бесшабашный вызов, чем обычно.
Иногда, сидя в долгие послеобеденные часы без дела у окна, Саксон ри-
совала в своем воображении великий переход ее предков через степи, горы
и пустыни к обетованной земле у Западного моря. И она представляла себе
то идиллическое время, когда они жили простой жизнью, близкой к природе,
и никто понятия не имел ни о каких рабочих союзах и объединениях предп-
ринимателей. Она вспоминала рассказы стариков о том, как они сами добы-
вали себе все нужное для жизни: охота и домашний скот давали мясо, каж-
дый выращивал овощи на своем огороде, каждый был сам себе кузнецом и
плотником, сам шил себе обувь и одежду и даже ткал ткань для этой одеж-
ды. И глядя на брата, она понимала, о чем он тоскует и почему мечтает
