взять участок казенной земли и поселиться в деревне.
А хорошо, вероятно, быть фермером, думала она. И зачем людям понадо-
билось непременно жить в городах? Почему времена изменились? И если
раньше всем хватало, то почему не хватает теперь? Зачем людям спорить и
ссориться, бороться и бастовать - и все только для того, чтобы получить
работу? Почему работы не хватает на всех? Еще сегодня утром у нее на
глазах стачечники поколотили двух штрейкбрехеров, которые шли в мастерс-
кие, - рабочих этих она знала, кого в лицо, кого по фамилии, они жили
неподалеку. Начали дети - они принялись кидать в штрейкбрехеров камнями
и выкрикивали такие слова, каких детям и знать-то не следует. На шум
драки прибежали полисмены с револьверами, и забастовщики попрятались в
домах и узких проходах между домами. Одного штрейкбрехера унесли в амбу-
латорию - он был без сознания; другой под охраной железнодорожной поли-
ции все же добрался до мастерских. Мэгги Донэхью, стоявшая на своем кры-
лечке с ребенком на руках, проводила штрейкбрехера таким потоком брани,
что Саксон сгорела от стыда. Когда побоище было в разгаре, Саксон увиде-
ла на крыльце соседнего дома Мерседес, - старуха смотрела на эту сцену с
загадочной усмешкой; она жадно следила за всем происходившим на улице, и
ее ноздри вздрагивали и раздувались. Однако Саксон была поражена ее пол-
ным спокойствием, - в старухе говорило только любопытство.
И к ней-то, столь мудрой в любви, Саксон пришла за разрешением мучив-
ших ее вопросов о жизни. Но оказалось, что и на экономику и на рабочий
вопрос Мерседес смотрит как-то дико и странно.
- О-ля-ля, дорогая, все это очень просто. Люди в большинстве прирож-
денные дураки, - это и есть рабы. Ум дан только очень немногим, - это и
есть господа. Мне кажется, сам бог создал людей такими.
- А как же бог допустил эту ужасную драку сегодня утром?
- Боюсь, что он такими вещами не интересуется, - улыбнулась Мерседес.
- Едва ли он даже знал о ней.
- Я перепугалась до смерти, - сказала Саксон, - мне чуть дурно не
сделалось. А вы... я ведь смотрела на вас, - вы глядели на эту драку так
равнодушно, точно на какое-то представление.
- Это и было представление!
- О! Как вы можете...
- Ну, знаете, у меня на глазах людей убивали. Ничего особенного. Все
люди умирают. Дураки умирают, как скот, не зная почему. Даже смешно. Ко-
лотят друг друга дубинками и кулаками, проламывают друг другу головы,
грызутся, точно собаки из-за кости. Ведь работа, из-за которой они бьют-
ся, - это та же кость. Если бы они еще убивали друг друга из-за женщин,
из-за идей, золота, сказочных брильянтов! Но нет - они только голодны и
дерутся ради каких-то крох, лишь бы набить желудок!
- О, если бы только я могла понять, - прошептала Саксон, стиснув ру-
ки. Ее томила тоска неведения и жажда знания.
- Тут нечего и понимать. Все ясно, как день. Всегда существовали ду-
раки и умники, рабы и господа, мужики и принцы. И всегда будут существо-
вать.
- Но почему же?
- Почему мужик - мужик, моя дорогая? Потому, что он мужик! Почему
блоха - блоха?
Саксон огорченно качала головой.
- Но я же вам ответила, милочка. Ни один философ в мире не даст вам
более ясного ответа. Почему вы выбрали себе в мужья именно этого мужчи-
ну, а не другого? Потому что именно он вам понравился. А почему? Понра-
вился, и все! Почему огонь жжет, а мороз морозит? Почему есть дураки и
умные? Хозяева и рабы? Предприниматели и рабочие? Почему черное - черно?
Ответьте на это - и вы ответите на все.
- Но разве правильно, что люди голодают и не имеют работы, когда они
только и хотят работать, лишь бы их труд оплачивался по справедливости,
- возразила Саксон.
- Это так же правильно, как то, что камень не горит, что морской пе-
сок не сахар, что терновник колется, а вода мокрая, что дым поднимается
кверху, а вещи падают вниз.
Но такое объяснение действительности не убедило Саксон. Откровенно
говоря, она просто не постигала смысла того, что говорила Мерседес. Это
казалось ей нелепым.
- Тогда, значит, у нас нет ни свободы, ни независимости! - пылко
воскликнула она. - Люди неравны, и мой ребенок не имеет права жить так,
как живет дитя богатой матери!
- Конечно, нет, - отозвалась Мерседес.
- Но ведь весь мой народ именно за это и боролся, - возразила Саксон,
вспоминая уроки истории и саблю отца.
- Демократия - мечта глупцов. Ах, милочка, поверьте, демократия - та-
кая же ложь, такой же дурман, как религия, и служит лишь для того, чтобы
рабочие - этот вьюченный скот - не бунтовали. Когда они стонали под бре-
менем нужды и непосильного труда, их уговаривали терпеть и нужду и труд
и кормили баснями о царстве небесном, где бедные будут счастливы и сыты,
а богатые и умные - гореть в вечном огне. Ох, как умные смеялись! А ког-
да эта ложь выдохлась и у людей возникла мечта о демократии, умные пос-
тарались, чтобы она так и осталась мечтой, только мечтой. Миром владеют
сильные и умные.
- Но ведь вы же сами принадлежите к рабочему люду, - заметила Саксон.
Старуха почти гневно выпрямилась.
- Я? К рабочему люду? Да, но только потому, что я неудачно поместила
деньги, что я стара и уже не могу покорять смелых молодых людей, потому
что я пережила всех друзей моей молодости и у меня никого не осталось,
потому что я живу здесь, в этом рабочем квартале, с Барри Хиггинсом и
готовлюсь к смерти. Но я родилась, дорогая моя, среди господ и всю жизнь
топтала ногами дураков. Я пила редчайшие вина, я веселилась на празд-
нествах, которые стоили столько, что на эти деньги можно было бы прокор-
мить наших соседей в течение всей их жизни. Мы с Диком Голденом - прав-
да, эти деньги принадлежали ему, но они были все равно что мои, - мы
спустили за неделю в Монте-Карло четыреста тысяч франков. Он был еврей и
мот отчаянный. В Индии я носила такие драгоценные камни, что, продав их,
можно было бы спасти жизнь десяти тысячам семейств, умиравшим у меня на
глазах.
- Вы видели, как они умирают, и... ничего для них не сделали? - спро-
сила Саксон задыхаясь.
- Я сберегла свои драгоценности... да, а в том же году их у меня ук-
рал русский офицер... такая скотина!
- И вы дали этим людям умереть?.. - снова повторила Саксон.
- Это жалкое людское отребье, они гниют и размножаются, как черви.
Просто ничтожество, ничтожество, ничтожество, моя дорогая, как и ваши
здешние рабочие, самая непростительная глупость которых состоит в том,
что они беспрерывно плодят такое же глупое потомство и поставляют рабов
для господ.
И вот Саксон, жаждавшая получить от других хоть какое-нибудь объясне-
ние окружавшей ее действительности и слышавшая так мало вразумительного
от этой страшной старухи, так и не получила ничего. Теперь она поняла,
что и многое другое, о чем рассказывала Мерседес, лишь игра ее воспален-
ного воображения.
По мере того как проходили недели, забастовка в железнодорожных мас-
терских принимала все более острый и угрожающий характер. Билл только
качал головой и сознавался, что он просто голову теряет, когда думает о
том, что ждет рабочих.
- Никак я не разберусь во всем этом, - жаловался он Саксон. - Все
как-то перепуталось. Точно драка в полной темноте. Взять хотя бы нас,
возчиков. Ведь - и у нас уже поговаривают о том, чтобы объявить забас-
товку из сочувствия заводским рабочим. Они не работают больше недели,
многие из них уже уволены, и если мы не прекратим работать для их заво-
да, они проиграют дело наверняка.
- Однако вы и не подумали бастовать, когда вам самим урезали заработ-
ную плату, - заметила Саксон, нахмурившись.
- О, тогда мы были не готовы. А теперь нас поддержат и возчики из
Фриско и союз портовых рабочих. Но это пока только разговоры. Конечно,
если уж мы решимся, то непременно попытаемся вернуть и те десять процен-
тов, которые у нас отняли.
- А все эти негодяи политиканы, - сказал он ей как-то в другой раз, -
нет ни одного порядочного. Хоть бы мы, рабочие, когда-нибудь поумнели и
сговорились выбирать только честных людей!
- Но если даже вы трое - ты, Берт и Том - не можете сговориться, то
как же вы надеетесь, что сговорятся все остальные? - спросила Саксон.
- Сам не знаю, - сознался Билл. - Начнешь думать - и голова идет кру-
гом. А вместе с тем ведь ясно, как дважды два: найти честных людей - и
все пойдет как следует. Честные люди создадут честные законы, и тогда
каждый честный человек получит то, что ему причитается. Но Берт хочет
все разрушить, а Том покуривает себе трубочку и мечтает, мечтает, как
люди помаленьку да полегоньку придут в конце концов к таким же взглядам,
как у него, и будут голосовать за его программу. Но с этим "помаленьку
да полегоньку" ничего не добьешься. Нам надо, чтобы хорошо было уже сей-
час. Том говорит, что мы пока ничего не добьемся, а Берт - что не
добьемся никогда. Ну, как тут быть, если у каждого свой взгляд? Посмот-
ри, даже социалисты вечно спорят, откалываются, выставляют друг друга из
партии. Прямо сумасшедший дом, я сам теряю разум, когда об этом думаю.
Одно мне ясно: нужно, чтобы уже сейчас жить стало легче.
Вдруг он остановился и взглянул на Саксон.
- Что с тобой? - спросил он прерывающимся от волнения голосом. -
Ты... больна или... или... это...
Она прижала руку к сердцу; внезапный испуг в ее глазах постепенно пе-
решел в выражение скрытой радости, а на губах заиграла легкая загадочная
улыбка. Казалось, она не видит стоящего перед ней мужа и прислушивается
к чему-то идущему издалека, что ему слышать не дано! Но вот ее лицо про-
сияло радостью и удивлением, она взглянула на него и протянула ему руку.
- Это жизнь! - прошептала она. - Это - он!.. Я так счастлива, так ра-
да!
Когда Билл на следующий день вернулся домой с работы, Саксон застави-
ла его серьезнее, чем когда-либо, задуматься над его родительскими обя-
занностями.
- Я все решила. Билли, - начала она. - Я такая здоровая и крепкая,
что особых расходов не потребуется. Можно позвать Марту Скелтон. Она хо-
рошая акушерка.
Но Билл покачал головой.
- Нет, Саксон, это невозможно. Мы позовем доктора Гентли. Он принимал
у жены Билла Мэрфи, и Билл за него ручается. Правда, он старый ворчун,
но в своем деле собаку съел.
- А она принимала у Мэгги Донэхью, - возразила Саксон, - и посмотри,
какие здоровые и мать и ребенок.
- Нет, уж одна она во всяком случае у тебя принимать не будет.
- Но ведь доктору придется заплатить двадцать долларов, - продолжала
Саксон, - и он заставит меня, кроме того, взять сиделку, ведь у меня нет
родственницы, чтобы побыть у нас. А Марта сделает все, и выйдет гораздо
дешевле.
Билл нежно обнял ее, однако настоял на своем:
- Послушай меня, моя милая женушка. Мы, Робертсы, за дешевизной не
гонимся. Запомни это раз навсегда. Ты должна родить ребенка. Это твое
дело - и хватит с тебя. Мое дело достать денег и заботиться о тебе. В
таких случаях излишняя осторожность не помешает. Я и за мильон долларов
не соглашусь на малейший риск для тебя. Все дело в тебе. А деньги что?
Деньги - мусор. Как по-твоему, разве я уже не люблю малыша? Конечно,
люблю. Он у меня целыми днями не выходит из головы. Если меня прогонят,
то по его милости. Я совсем дурею от мысли о нем. И все-таки, даю слово,
Саксон, я бы лучше согласился видеть его мертвым, чем допустить, чтобы
ты повредила себе хотя бы мизинчик. Теперь ты понимаешь, как ты мне до-
рога?
Прежде я думал, что, когда люди женятся, - это они просто хотят за-
жить своим домом. Проходит какое-то время, и им в пору только думать о
том, чтобы кое-как друг с другом поладить; да так оно и бывает у других.
Но не у нас с тобой. Я с каждым днем люблю тебя сильнее. И вот сейчас,
например, я люблю тебя сильнее, чем когда говорил с тобой пять минут на-
зад. И сиделку тебе брать незачем. Доктор Гентли будет приходить каждый
