Шооран выбрал край вана. Чтобы попасть туда ему пришлось несколько раз
пересекать область старейшин, сбивая со следа тех, кто захотел бы
угадать выбор илбэча. Разбросав в течение трёх дней пять островов,
Шооран поздним вечером, когда охрана убралась с мокрого ближе к
лагерю каторжников, перешел на соседний материк и удалился от
перешейка на безопасное расстояние. Никакой охраны он не встретил,
решив, что перехитрил сторожей, не ожидавших, что илбэч в один день и
поставит оройхон, и уйдёт из страны.
Истекали дни плохого, неурожайного года. Как и предвидел Моэртал,
последний месяц оказался голодным. Ручьи пересохли, бовэры беспомощно
хлопали короткими лапами по камню и недовольно разевали пустые пасти.
Хлебная трава на полях скукожилась и пожелтела. Скупо текущей из
расщелин воды едва хватало на питьё. На мокром вновь появился народ.
Это были не изгои, а добропорядочные земледельцы, которых неурожай
погнал за чавгой. Страшно подумать, что было бы, случись такое в те
времена, когда оройхоны были перенаселены.
Все ждали мягмара и новой воды.
В положенный час далайн вскипел, покрывшись пеной и щедро кидая свои
дары пришедшим людям. Шооран к тому времени был на центральном мысе.
Там они с Ай и провели весь мягмар, занимаясь привычным ремеслом:
охотой и разборкой завалов. Жаль, что никто пока не соглашался менять
кожу и кость на хлеб.
Едва опали пенные тэсэги, мокрый край опустел. Женщины круглые сутки
заготавливали наыс, мужчины правили инструмент и караулили урожай.
Шооран и Ай остались на берегу одни. Через неделю-другую, когда
схлынет грибная страда, здесь снова появятся люди, а пока
можно работать безбоязненно.
За четыре дня Шооран поставил девять оройхонов, а потом, уступая
уговорам Ай, ушёл на запад, в землю изгоев. Ему и самому хотелось
узнать, как там обстоят дела, а может быть и помочь знакомым, которые
ещё оставались в тех местах. Хотя, чем он мог помочь? Только строить
землю, как и всюду. А потом снова идти вокруг сужающегося далайна. И
снова строить, и идти дальше, не зная, куда приведёт его кружение на
месте.
* * *
Со времён великой битвы за алдан-тэсэг не было у бессмертного
Ёроол-Гуя большей мечты, чем поймать и пожрать илбэча Вана. Но когда
бы ни выныривал Многорукий из мутных волн, Ван был наготове и
успевал уйти от жадных рук, перепрыгнув через неприступный для владыки
далайна поребрик. И однажды, устав от бесплодной погони, Ёроол-Гуй
сказал:
-- Зачем ты убегаешь от меня, илбэч Ван? Разве ты не видишь, что
победа всё равно останется за мной? Ведь я вечен, а ты скоро умрёшь.
Зато в моих руках смерть будет быстрой и не такой мучительной, как от
старости и болезней.
-- Может быть ты и прав, -- возразил Ван, -- но я пока не собираюсь
умирать. И вообще, я не хочу, чтобы ты меня ел.
-- Тогда давай заключим договор, -- предложил Ёроол-Гуй. -- Что бы ты
хотел получить в обмен на то, что позволишь себя сожрать?
-- Ты полагаешь, такая вещь есть? -- воскликнул удивлённый Ван.
-- Конечно, -- подтвердил Многорукий. -- Надо только вспомнить, что
ты хочешь сильнее, чем прожить до конца свою бесконечно короткую
жизнь.
-- Что же, -- воскликнул Ван. -- Я согласен. Я всегда хотел знать,
правда ли, что у далайна нет дна?
-- Конечно, нет, -- сказал Ёроол-Гуй. -- Я свидетельствую тебе об
этом.
-- Нет, так дело не пойдёт. Сплавай и узнай, правда ли там нет дна, а
если его нет, то что там есть?
-- И тогда ты сам пойдёшь в мою пасть?
-- Да. Клянусь!
И Ёроол-Гуй нырнул, думая про себя:
"Если старик вырыл бездонный далайн, что мне стоит проплыть его из
конца в конец?"
Месяц Ёроол-Гуй не появлялся у берега, а когда приплыл, то сказал
Вану:
-- У далайна нет дна. Я нырнул так глубоко, что догнал камень,
брошенный мне в жертву самым первым человеком в самый первый день
далайна. Камень всё ещё падает в бездну.
И Ёроол-Гуй разинул свой самый большой рот.
Но Ван проворно отскочил за поребрик и сказал:
-- А может быть, дно находится ещё ниже? Ведь камень не кончил
падать, и глубина далайна не иссякла. Ты не смог доказать, что у
далайна нет дна. Ступай и нырни как следует.
Разметав горы влаги, Ёроол-Гуй упал в глубину, и его не было год. Но
по исходе года он вынырнул и позвал илбэча.
-- У далайна нет дна! -- возгласил он. -- Я нырнул так глубоко, что
влага там сгустилась как плотное тело. Когда камень достигнет тех
глубин, он повиснет, не в силах падать дальше.
-- Так может быть, это и было дно? -- спросил Ван.
-- Нет! -- объявил бог далайна. -- Камень не сможет падать дальше, но
я поплыл сквозь эту густую влагу и спускался ещё двенадцать недель,
но не видел никакого дна.
-- Я думаю, ты просто его не достиг, -- сказал Ван. -- Ведь глубина
далайна не иссякла.
-- Что же мне, так и плавать взад-вперёд, кружа словно подбитая
тукка? -- вскричал Ёроол-Гуй. -- Найти можно только то, что есть, а
если дна нет, как я докажу тебе это?
-- Ты должен проплыть всю бездну далайна, -- сказал Ван.
-- Но ведь у него нет конца! Чтобы проплыть его, потребны бессчётные
века! За это время ты успеешь умереть своей смертью. Только вечность
ещё глупее дурной бесконечности. О них славно думать, сидя на
алдан-тэсэге, но нырять в угоду тебе я больше не стану!
-- В таком случае, тебе не придётся меня съесть, -- сказал Ван,
спрыгнул с поребрика и ушёл на дальние оройхоны, насвистывая песню и
сбивая пыльцу с метёлок цветущего хохиура.
ГЛАВА 11.
Наступил странный год.
Никогда прежде Шооран не строил так много и не жил так пусто. Когда он
создавал свою страну, он знал, чего хочет достичь. Кроме того, в те
времена создание оройхона представлялось новым и трудным делом, и если
в какой-то день он ставил два оройхона, то потом приходилось долго
отдыхать. Теперь и три оройхона не казались сложными, но не ставить же
себе ближайшей целью застроить весь далайн?.. Конечно, задача
выполнима, но пока за десять лет он не решил её и наполовину.
В детстве и потом, потеряв Яавдай, он подолгу жил отшельником, но так
происходило оттого, что людей не было рядом. Теперь вокруг были толпы
народу, но он оставался один. Бессловесная Ай заменяла ему всё
человечество. Хотя на одиночество Шооран не жаловался: может быть,
просто привык или боялся потерять единственное близкое существо. Со
времени освобождения из тюрьмы Шооран ни разу не взглянул ни на одну
женщину. Те ночи, когда не надо было спешить к далайну, он проводил
рядом с Ай, и иногда, проснувшись среди ночи, прислушивался в темноте
к дыханию уродливого бесполого существа и с нежностью думал, что
вопреки всем проклятиям, он не одинок.
Месяц они провели в земле изгоев. Пока не был снят первый урожай, и
люди жили впроголодь, Шооран не появлялся у Тамгай и вообще старался
не выходить на сухое, тем более, что такое хождение могло обернуться
плетьми. Зато строил он чуть не ежедневно.
Дело облегчалось тем, что как только начали появляться оройхоны,
жители стали беспрекословно выполнять введённый ещё Суваргом закон, и
в запрещённые дни на мокром никого не было. К тому же, и Ёроол-Гуй за
месяц не появился ни разу, очевидно махнул на эти гиблые места всеми
своими руками и предоставил илбэчу творить здесь всё, что угодно.
Вскоре почти не оставалось мест, куда можно было бы пристроить новый
участок суши. Тогда взор Шоорана обратился на оконечности заливов. Два
узких рукава по-прежнему отделяли страну изгоев от вана и
разорённых добрых братьев. Конечно, на границе давно не было огненных
болот, но всё же перешейки оставались довольно узкими. Когда-то это
позволяло стране уцелеть. Теперь ей предстояло научиться жить.
Последние месяцы война на севере замерла, хотя мира никто не
заключал. Просто братья были уже неспособны вести войну, их отряды
превратились в банды, грабящие собственную страну и согласные помогать
любому, кто даст хлеб, мясо и вино. Но ни изгои, ни Моэртал не спешили
захватывать всю страну. Правители прекрасно понимали, что эту землю
надо не завоёвывать, а осваивать. Мирные жители, развращённые
"ничейностью" земли, были здесь гораздо опаснее, чем воинская сила.
Ээтгон вернул угловые земли, когда-то потерянные Жужигчином, оттеснил
братьев ещё на пару оройхонов вглубь и остановился. Теперь граница
проходила как раз по развалинам каторжных мастерских. Идти дальше, на
широкий простор, который было невозможно оцепить солдатами и хоть
как-то изолировать, Ээтгон не решился. И Шооран задумал подтолкнуть
его на этот шаг. Всё равно, рано или поздно, узкие заливы придётся
уничтожать.
К тому времени созрел первый урожай, и Шооран позволил себе выйти на
сухое и объявиться у Тамгай. Вдова сушильщика пережила голодное время
довольно благополучно. Неделю Шооран отдыхал, работая на поле, помогая
управиться с первым после мягмара и потому обильным урожаем. Вечерами
пел для живущих в округе земледельцев, рассказывал сказки и правду о
том, что творится на другом конце мира, который он обошёл кругом.
Возился с сынишкой Тамгай и даже смастерил подрастающему тёзке
маленький, но вполне настоящий суваг. А потом выбрал время и с мешком
сырого харваха отправился к аварам. Ведь уже наступил новый год и
вновь надо платить огненный налог.
Как и в прошлый раз он изготовил четыре ямха порошка, аккуратно
разделив его на две равные части. При виде харваха Тамгай
расплакалась, а вечером долго вспоминала Койцога и всё старалась
угостить чем-нибудь вкусненьким Ай. Ай сидела неестественно прямо,
время от времени поворачивала голову, словно и здесь высматривала
грозящую опасность. Рассказы выслушивала молча со всегдашним
сосредоточенным видом, а к угощению не притронулась. Тамгай вздыхала и
гладила Ай по голове, пытаясь расчесать редкие бесцветные волосы.
Со вторым пакетом харваха Шооран пошёл ночью на соседний оройхон. В
полной темноте прокрался к палатке, приподнял угол навеса и замер,
услышав негромкий и очень спокойный голос Яавдай:
-- Не надо это. Забери.
В первое мгновение Шооран даже не понял, что ему говорят. Им вдруг
овладело чувство, что всё это уже было однажды: ночь, найденная
наощупь палатка, и неестественно спокойный голос неспящей женщины.
Лишь потом он вспомнил, что такое было не с ним. Это Энжин тайно
возвращался домой в ночь после казни Атай.
-- Это харвах, -- невпопад произнёс Шооран.
-- Я знаю, -- донеслось из темноты. -- Мне не надо, я уже насушила
свою долю сама. Это подари кому-нибудь другому.
-- Я его сделал для тебя, -- сказал Шооран. -- С ним ничего не
случится, оставь, пусть он лежит до будущего года. Ты не думай, я
ничего не потребую от тебя. Я скоро опять уйду и не знаю, когда сумею
вернуться. Но я хочу быть спокойным за тебя. Возьми это хотя бы ради
дочери.
Темнота долго молчала, потом снова донёсся ровный голос:
-- Я, наверное, причинила тебе много горя. Прости меня, но иначе я не
могла.
-- Ничего, -- сказал Шооран. -- Так и должно быть.
Он положил пакет на землю, бесшумно шагнул в сторону и через минуту
уже шёл, привычно нащупывая ногой кромку поребрика.
Через день он совершил набег на северный залив. К вечеру вышел на его
дальнюю оконечность, дождался темноты и начал строить. Мысль, что
каждый оройхон создаёт за его спиной три сухих, подстёгивала и
без того возбуждённую психику. Вновь он напоминал себе безумного
Энжина, когда тот бежал вслед за отступающим далайном, грозя ему и
уничтожая. Энжин упал, создав три острова, Шооран справился с
четырьмя, а потом торопливо ушёл, попросту убежал, даже не
прислушиваясь к шуму, не думая, заметили его работу или же
изменившийся мир предстанет изумлённым глазам лишь завтра.
На следующий день набег повторился, хотя на этот раз сил хватило лишь
на три оройхона. Через день узкий залив уступил место ещё трём
участкам суши. Шооран хотел идти туда и четвёртый раз, но вовремя
передумал. Надо было считаться с тем, что Тамгай может сопоставить
ночные путешествия гостя с возникновением цепи оройхонов, о чём уже
трубили по всей стране.
Теперь северная граница тянулась на дюжину оройхонов -- расстояние
