когда-то, вылечил и выкормил, а потому что Чаарлах был Чаарлахом;
голос его заставлял сердце плакать и радоваться одновременно. Ээтгон
заучивал наизусть долгие легенды и бесхитростные сказки, мучился сам
и мучил струны сувага, но Чаарлах лишь улыбался снисходительно и
повторял: "...ты замечательный мальчик, но это -- не твоё. Займись
чем-нибудь другим". А едва появился Шооран и произнёс два слова,
Чаарлах назвал его поэтом. Не было в жизни большей муки, и Ээтгон
мстил удачливому сопернику, как умел. И в то же время, когда они
плечом к плечу дрались против солдат Моэртала, Ээтгон оберегал Шоорана
больше чем себя самого. Возможно, поступал так желая победить в
честной борьбе, а, может быть, оттого, что имя Шооран будило иные
воспоминания, пришедшие из невообразимо далёкого детства. Хотя, имя
могло просто совпадать.
Покои Суварга находились на этом же оройхоне в соседнем алдан-шаваре.
Суварг, натужно дыша, лежал в большой светлой комнате на широкой
кровати, когда-то принадлежавшей Хооргону. Вздувшийся за последние
дни живот горбом выпирал вверх. Ээтгон присел возле постели, выдержал
необходимую паузу и сказал:
-- Я иду на два дня на юг. Проверять мастерские.
Лицо лежащего не изменилось, казалось, он вовсе не слышал обращённых к
нему слов.
"А ведь когда вернусь, он уже умрёт," -- подумал Ээтгон.
Суварг открыл глаза.
-- Ты... -- сказал он. -- Хорошо, что пришёл. Слушай. Скоро страна
твоя будет, больше некому, так ты запоминай. Страна маленькая,
молодая, обычаев ещё нет. Не дай сожрать... Главное -- государство
сберечь. С ваном мирись, с ним торговать лучше, у него кремень.
Мирись, а сам братьев науськивай, пусть они друг с другом дерутся.
-- Я знаю, -- сказал Ээтгон.
-- И ещё. Поймай илбэча.
-- Зачем?.. -- изумился Ээтгон. -- Он же...
-- Знаю! -- Суварг произнёс это слово резко, своим обычным грубым
голосом. -- Он создал нашу страну, но он же её и убьёт. Может быть
Тэнгэр научил его думать о вечном, но о людях он не думает. Это он
начал войну, когда сломал границу. И никто не знает, что он сделает в
следующий раз. Поймай и убей.
-- Я не смогу издать такого указа. Меня самого убьют.
-- И не издавай. Прославляй его вовсю, а сам усиль охрану
побережья. Чтобы илбэчу, мол, не мешали. Рано или поздно, он
попадётся.
-- Людей нет. Война.
-- Не будет илбэча, и война кончится. Запомнил? А остальное ты сам
сообразишь. Иди.
Ээтгон вышел от умирающего правителя в смятении. В словах Суварга был
смысл, но всё же Ээтгон не собирался им следовать. Куда вернее говорил
мудрый Чаарлах: "Илбэч меняет мир, и это хорошо. В непостоянном мире
людям труднее заплесневеть". Суварг был удачлив и умён, но он давно
покрылся рыжим харвахом, и ему хочется постоянства.
Охрана ожидала возле выхода из алдан-шавара. Дойти к угловым землям
можно было часа за четыре, а Ээтгон славился быстрой ходьбой. Ни
носилок, ни паланкинов, в каких путешествовало начальство соседних
стран, у изгоев не полагалось. Да Ээтгон счёл бы оскорблением, если
бы ему предложили такой экипаж. Только больного Суварга несли с
фронта на руках.
Маленький отряд двинулся в путь по жаркой сухой полосе. Через полчаса
Ээтгон заметил, что сзади семенит Ай. Её никто не гнал, обиженный
безумец отнимает удачу. Видно судьба, чтобы за ним, словно дух шавара
бродил этот уродец.
К цели Ээтгон добрался, когда небесный туман ещё вовсю сиял белым.
Можно было успеть в мастерские, взглянуть, как роют и смолят ванны,
монтируют макальник, но Ээтгон первым делом прошёл в ближайший
алдан-шавар. Всё оказалось, как он и подозревал. В светлых залах жили
семьи бывших цэрэгов, девки, существующие вольным промыслом, ещё
какие-то подозрительные личности, чуть ли не дальние родственники
вана. Разумеется, никто из них не собирался освобождать помещение.
Зато склады содержались идеально. Нашлось и вино, и всё остальное.
Другое дело, для кого берёг наместник это добро.
Прибежал запыхавшийся, вызванный с соседнего оройхона Боройгал.
Принялся путано объяснять, что помещения освободит, как только
появятся первые рабочие.
-- Где они будут мыться? -- перебил Ээтгон.
-- Что? -- не понял Боройгал.-- Как мыться?
-- Шесть дюжин людей должны после работы где-то мыться и
переодеваться. Или они так и пойдут в алдан-шавар перемазанными в
нойте?
-- Я... не подумал, -- пробормотал Боройгал.
-- Надо было думать, раз взялся за это дело.
Вокруг правителя и растерянного Боройгала собралось не меньше дюжины
цэрэгов и всякого мелкого начальства. Ээтгон выговаривал наместнику
прямо при них, Боройгал потемнел, но слушал, кланялся и соглашался. А
что можно сделать, если Суварг болен, вся власть у этого мальчишки, а
подчинённые ненавидят выскочку-одонта и за глаза называют палачом?
-- Алдан-шавар освободить, -- приказывал Ээтгон. -- Выделить место в
устье одного из ручьёв, того, что возле мастерских, поставить навес...
-- Будет исполнено... завтра же... прямо сейчас... немедленно...
Осмотрев склады, они поднялись наверх.
-- А-адонт! -- раздался знакомый крик.
Нет, с этим надо что-то делать. Сколько ещё будет позорить его перед
страной тронутая страхолюдина!
Но тут же Ээтгон сообразил, что на этот раз Ай кричит иное:
-- Вот адонт! Это он схва-атил Шаарана!
-- Что это значит? -- Ээтгон повернулся к Боройгалу.
-- Н-не знаю... -- попятился тот. -- Первый раз её вижу.
-- Врё-ёшь! -- торжествующе крикнула Ай. -- А кто тибя кусил?
-- Где была темница у прежних властей? -- потребовал Ээтгон.
Несколько рук с готовностью указало дорогу. Боройгал был чёрен.
Они спустились во второй ярус соседнего шавара. Здесь почти не
оставалось теплиц с грибами, а тоже располагались кладовые,
сокровищница, какие-то пустые комнаты, выложенные гладкой костью.
Ээтгон поморщился: в подземельях должен расти наыс, и нечего зря
тратить место.
Дальняя дверь бесконечного тупика была заложена мощной дверью, сквозь
которую просачивалось какое-то невнятное бормотание.
-- Ключ! -- потребовал Ээтгон.
-- Нету, -- пряча глаза ответил Боройгал.
-- Ломайте дверь!
-- Сейчас ключ принесут, -- сдался Боройгал и побежал за поворот.
Вынырнул он оттуда через пару секунд, размахивая вытащенным ключом.
Ээтгон вставил выточенную кость в скважину, замок щёлкнул, дверь туго
поддалась. Шум в камере смолк, затем хриплый, но полный язвительности
голос произнёс"
-- Приполз? Не можешь прожить без кутузки? Давай, переселяйся сюда,
тебе тут самое место.
-- Свет! -- выдохнул Ээтгон.
Несколько человек помчались за светляками, стражник высек искру и
запалил факел.
В камере за решёткой на полу, превратившемся в сплошной слой
нечистот, сидело существо, меньше всего напоминающее человека. Оно
прикрывало чёрной лапой отвыкшие от света глаза и силилось подняться
с пола. Но голос, осипший и потерявший звучность, оставался голосом
сказителя.
-- Ээтгон?.. Ты долго шёл. Но всё равно, спасибо.
Ээтгон шагнул к решётке, бешено рванул её. Почему-то ему казалось, что
прутья сломаются от рывка, словно стебли хохиура, но рыбья кость
видывала и не такое и устояла.
-- Ломайте! -- рявкнул Ээтгон.
-- Вот ключ, -- робко сказал Боройгал.
-- Ломайте, говорят! Хотя -- стоп! Ты сам будешь сидеть здесь, пока не
сгниёшь. Давай ключ.
Шооран наконец сумел выпрямиться и стоял, держась за решётку, всё ещё
отделяющую его от воли.
-- Не надо, -- сказал он. -- Он недостоин. Пусть возвращается в
палачи.
Решётка упала, открыв проход, и вместе с ней упал Шооран, который уже
не мог сам стоять на ногах. Шоорана вынесли из камеры, затем и из
алдан-шавара. На воле уже сгущался вечер, но всё же багровые облака
показались Шоорану нестерпимо яркими. Он застонал, загораживая лицо.
-- В тень отнести, в комнату? -- быстро спросил Ээтгон.
-- Нет, к воде.
Шоорана отнесли к ручью, опустили на берегу. Взбаламутив ленивые
струи, Шооран влез в воду. Сначала лежал неподвижно, потом
принялся стаскивать намокшую одежду, тереть чёрную кожу илом, словно
пытался смыть самое воспоминание о подземной клетке. Подбежал слуга,
притащивший еду: миску каши и горячего, только что сваренного наыса.
-- Потом, -- отказался Шооран. -- Сначала отмыться.
Ээтгон обвёл взглядом собравшихся. Те с серьёзными лицами наблюдали за
мытьём узника, словно перед ними происходило действо, от которого
зависит будущее государства. Лишь один воин, на панцире которого
виднелся след плохо содранного значка, стоял спокойнее других.
-- Кто такой? -- спросил молодой правитель.
-- Дюженник Цармуг! -- отрапортовал воин.
В следующе мгновение он сообразил, что произнёс запретное слово, но не
стал ни поправляться, ни извиняться, а продолжал неподвижно стоять,
глядя в лицо Ээтгону.
-- Отвыкай! -- произнёс Ээтгон и добавил: -- Будешь на этих оройхонах
старшим. Хозяйство знаешь? -- Цармуг молча кивнул. -- Ну и хорошо. А
с этим... -- Ээтгон повернулся, ища глазами Боройгала, но того не
было. Зато с соседнего оройхона, от границы донёся взвизг раковины.
Трубили тревогу.
-- Ишь-ты, где он уже, -- подал голос Шооран. -- Через полчаса у вана
будет. Вану палачи нужны. Так что, всё-таки, выйдет по-моему.
* * *
На следующий день правитель Ээтгон покинул угловые оройхоны. Перед
уходом он зашёл проведать Шоорана. Сказитель категорически отказался
ночевать в алдан-шаваре, после долгого заключения вид тесных стен
мучил его. Для Шоорана поставили палатку неподалёку от поребрика,
откуда был виден мокрый оройхон. Возле локтя больного стояло блюдо с
мясом, прозрачная фляга с тёмным вином и чашечка с густо уваренным
сладким соком туйвана. Власти оройхона не могли понять, кого
освободил из заточения правитель Ээтгон, но на всякий случай спешили
проявить заботу о пленнике.
Неподалёку от расставленных яств лежала горка перемытой чавги,
собранной наконец-то прорвавшейся к Шоорану Ай. Сама Ай сидела в
ногах постели, ревниво посматривая на каждого, подходившего близко.
Ээтгон присел напротив приподнявшегося Шоорана, некоторое время молча
разглядывал его, словно сравнивая с каким-то сложившимся в душе
образом. Лицо молодого правителя было непроницаемо, и Шооран подумал,
что ещё два года назад все чувства Ээтгона можно было с лёгкостью
прочитать по глазам. Но тогда это был загнанный одиночка, которому
удар хлыста заменял любую политику. Теперь к Шоорану склонился
государственный муж, умеющий многим поступиться ради главной цели, и
невозможно сказать, какие чувства подавляет он в душе в эту минуту.
-- На севере война, -- произнёс Ээтгон, -- и я не могу держать на
южной границе большой отряд. Мне нужен здесь командир, который хорошо
дерётся, но ещё лучше сохраняет мир. Я хочу, чтобы это был ты.
Шооран покачал головой.
-- Я бродяга. Мои ноги привыкли быть мокрыми, а в каменные стены меня
больше не заманишь и сдобной лепёшкой. Я привык к чавге. Она для меня
слаще, чем самый густой сироп.
-- Прежде ты был цэрэгом, -- напомнил Ээтгон, -- и не жаловался на
судьбу.
-- Это было давно. Тогда я хотел от жизни иного... -- Шооран запнулся
на мгновение, но спросил: -- Ты знаешь, что Яавдай живёт в двух
оройхонах от тебя?
Ээтгон кивнул.
-- Почему ты не женишься?
-- Зачем?
Они снова молчали, вглядываясь друг в друга -- два человека с
одинаково искалеченными лицами, но разными судьбами, и одна Ай, строго
взиравшая из-под насупленных бровей, могла видеть это странное
зеркало, где не было отражений, а только живые люди.
Потом Ээтгон произнёс:
-- Не можешь простить?
-- Не в этом дело, -- покачал головой Шооран. -- Я думаю, как поступил
бы отец? Понравилась бы ему такая страна?
Шооран долго ждал ответа на свою двусмысленную фразу. Наконец Ээтгон
произнёс:
-- Ты выбрал лёгкий путь. Проще всего -- уйти. А я этого не могу. Тебе
кажется, что мне сладко жить, сытому, в сухости и тепле. А я должен
отвечать за всех людей. Каждое моё слово, сказанное и несказанное,
может стоит жизни дюжинам дюжин народу. Думаешь, я не вижу, что
