Других выручил, а сам... -- Тамгай, очевидно уже не замечая того,
снова повела в сторону пальцем.
-- Вот значит как... -- сказал Шооран. -- Ясно. Построили, значит,
страну счастья... С земли вас, хотя бы, не гонят?
-- Нет, у нас всё-таки не царство вана, женщины тоже могут землю
иметь, а за этот год у нас заплачено. До конца года нас никто не
тронет.
На первое время Шооран и Ай остановились у вдовы сушильщика. Тамгай
предложила Шоорану одежду, оставшуюся от Койцога, так что Шооран
снова был полностью экипирован. Через пару дней, почувствовав себя
сносно, Шооран отправился на промысел. Год назад, увеличивая страну
изгоев, он создал узкий и довольно длинный выступ, который должен был
мешать Ёроол-Гую. Там, на землях, отделённых от прочего мира двумя
рядами мокрых оройхонов, вряд ли часто встречаются люди. Изгои,
разбогатев, потеряли вкус к ходьбе по грязи. Шооран предупредил Ай,
что вернётся на следующий день, взял самую большую торбу и отправился
в путь. За день он наскрёб полную торбу харваха, а вечером и
утром выстроил пару оройхонов, стремясь, по возможности, рассечь
далайн на части и затруднить жизнь своему многорукому противнику.
Подходя к палатке Тамгай, Шооран услышал тихий стонущий скрип. Такие
звуки издавала Ай, когда Шооран смазывал язвы на её больных ногах
жгучей настойкой из смолы туйвана. Шооран откинул полог, вошёл. Ай
лежала на животе, Тамгай влажной губкой протирала ей спину. На серой
коже густо вздувались багровые, сочащиеся сукровицей рубцы.
-- Что с ней? -- быстро спросил Шооран.
-- Плеть, -- ответила Тамгай, не разгибаясь. -- Её поймали, когда она
возвращалась с чавги, а сегодня день илбэча, простым людям выходить на
мокрое нельзя.
-- Тоже новый указ?.. -- проскрипел Шооран.
-- Новый. Оройхоны перестали рождаться, так Суварг объявил, что это
оттого, что люди продолжают шататься по побережью, когда им
заблагорассудится, и мешают илбэчу. С тех пор, пойманных на мокром в
непоказанные дни, начали пороть.
-- Чушь! -- крикнул Шооран. -- А если им встретится сам илбэч, они его
тоже?
-- Сказали, что илбэч предпочтёт быть поротым, но живым, -- пояснила
Тамгай.
-- Что они знают об илбэче?.. -- гневно начал Шооран, но тут же
поспешил поправиться: -- О нём вообще ничего не известно кроме того,
что он ходит один. Я чуть не всю жизнь провёл на мокром, и, кто
знает, может быть и илбэч сидел среди моих слушателей, но я не взялся
бы ничего решать за строителя оройхона. А эти гады жирхоголовые... --
Шооран не договорил и, присев на корточки принялся легонько гладить по
волосам скулящую Ай.
На следующий день он собрал несложный инструмент Койцога, подхватил
суму с харвахом и ушёл к аварам. Глазомер не подвёл Шоорана, за день
страшной, на грани гибели работы он изготовил ровно шесть ямхов
взрывчатого порошка. Вряд ли ему удалось сделать столько, если бы не
"лёгкая рука" и бесшабашное сознание, что так просто он погибнуть не
должен. Хотя, когда новоявленный сушильщик возвращался к дому, его
лёгкие руки болтались словно усы у обожравшегося парха, и, чтобы
двинуть ими, надо было сделать заметное усилие.
Три ямха харваха Шооран отдал Тамгай. -- Мягмар близок, и вряд ли на
будущий год Суварг с Ээтгоном отменят налог, -- а второй пакет отнёс
ночью к палатке, стоящей возле соседнего поля. Он легко преодолел
наивные хитрости самодельных заграждений и долго сидел в темноте
возле палатки, слушая дыхание спящих. Потом сунул свёрток под полог и
ушёл.
От Тамгай он знал, что Яавдай так и живёт вдвоем с дочкой. Бутай уже
подросла и вместе с другими детьми бегала на вытоптанной площадке
возле суурь-тэсэга. Шооран видел её издали, и, хотя сразу признал,
но подходить не стал, мучаясь и не зная, что он может ей сказать.
Сутки после огненной работы Шооран отдыхал: спал и отъедался хлебом,
затем стал собираться в путь.
-- Я ухожу, -- сказал он Ай, -- а через две недели вернусь за тобой.
Ай завозилась, стараясь подняться.
-- Я тоже пайду...
-- Нет. Тебе нельзя. Сначала ты должна выздороветь. Я вернусь,
и мы пойдём вместе.
-- Я с табой...
-- Я действительно вернусь...
Шооран беспомощно оглянулся, не зная, как уговорить уродинку. Потом
достал тщательно спрятанный голубой материнский жемчуг, осторожно
надел ожерелье на шею больной.
-- Теперь ты веришь?
Ай провела пальцами по неожиданному украшению, покорно закрыла глаза:
-- Ты только прихади скаре-е...
Две недели Шооран провёл на мысе, уводя его дальше в далайн. Ёроол-Гуй
обитал где-то неподалёку и то и дело появлялся, мешая работе, но даже,
когда он успевал разрушить недостроенное, Шооран всего-лишь переходил
на другую сторону мыса и ставил оройхон там. Он уже не мучился так
тяжело от ударов Многорукого, порой ему даже казалось, что натиск бога
ослабел, в нём нет прежней силы. А может быть, он просто привык к
ежедневной боли.
Всякий день ему удавалось создать кусок земли, а в иные дни и по два,
так что к концу второй недели он смог обозначить на карте дюжину и три
оройхона, пара из которых оказались даже сухими. С противоположных
концов полуострова можно было разглядеть берега добрых братьев и
земли, принадлежащие вану, но Шооран давно потерял интерес к такого
рода экскурсиям, и на оконечность оройхонов не ходил, стараясь
держаться привычного поребрика.
Назад Шооран вышел в день, разрешённый для всех людей. Добыча у
возвращавшихся была невелика, и Шооран ничем не выделялся среди прочих
искателей чавги. Правда, нёс большой моток живого волоса и изогнутую
кость, годную для нового сувага.
Ай уже оправилась от экзекуции, но Шооран прежде отпросился ещё на
день и, сбегав на крайний юг страны, уничтожил последнюю границу и
последний во вселенной участок огненных болот. С этого дня
ничто не прикрывало государство изгоев от соседей, держать границу
стало невозможно, всякая армия могла свободно идти, куда только
пожелают её командиры. Впрочем, Шооран уже понял, что безупречно
храбрые цэрэги не пылают желанием атаковать таких же воинов, как они
сами. Так что большая война вряд ли вспыхнет, даже если позволить
солдатам вцепиться друг в друга. К тому же, он не видел причин, по
которым должен был заботиться о безопасности и сохранении власти
Суварга, Жужигчина и даже Ээтгона.
Шооран выждал несколько дней, чтобы помочь Тамгай с уборкой урожая,
и, едва на заставах утихла беготня, взял Ай и ушёл, продолжая
бесконечное кружение около сужающегося далайна. До очередного мягмара
оставалось совсем немного времени, и надо было успеть выйти на
восточное побережье и поставить там хотя бы полдюжины островов.
* * *
Мозолистая Пятка не зря получил своё прозвище. Среди всех бродяг он
был самым неугомонным. Он и в детстве был таким: бегал на соседний
оройхон в том возрасте, когда другие дети ходить не умеют. Его и
ругали, и наказывали, и буйи отняли -- так он босиком бегал. От этого
ступни его покрылись мозолями, грубыми и твёрдыми, словно кость, и не
было такой колючки, которая могла бы причинить ему боль. Даже на
мокрое Мозолистая Пятка выходил босиком и разгуливал там словно в
башмаках на двойной подмётке.
Родители Мозолистой Пятки умерли, оставив сыну поле и здравый смысл,
но бродяга не сумел распорядиться наследством. Здравый смысл
подсказывал: "Надо жить возле своего поля и есть свой хлеб", -- но
Мозолистая Пятка собрался в дорогу, а поле досталось чужим людям.
Потеря не огорчила Мозолистую Пятку.
-- Я всё видел на родном оройхоне, -- сказал он, -- а теперь хочу
посмотреть остальные чудеса, слухи о которых живут под небесным
туманом.
Он обошёл все оройхоны в стране и повидал всякие диковины, что есть на
них, и здравый смысл сказал ему:
-- Ты видел всё, теперь остановись и отдохни.
Но Мозолистая Пятка лишь усмехнулся и пошёл дальше. Он обошёл все
мокрые оройхоны, босиком спускался в каждый шавар, потому что боялся
пропустить интересное, а твари, шевелящиеся в нойте, ничего не могли
сделать с ним. Перья гвааранза ломались о крепкие мозоли и иглы тукки
не причиняли бродяге вреда. Наконец ему надоело дразнить зверей, а
в шаваре не осталось неисхоженных закоулков. Тогда снова подал голос
здравый смысл.
-- Вернись домой, -- сказал он, -- и живи, как все люди.
Но Мозолистая Пятка не согласился, ведь на свете были ещё огненные
болота. Он обошёл дымные царства, где нет ничего, кроме огня и грязи,
где тлеют на ходу и рассыпаются самые крепкие башмаки, но босые ноги
не знали усталости и не боялись дороги. В последнем путешествии он не
встретил ничего любопытного и вернулся недовольным.
-- Вот видишь, -- уговаривал здравый смысл, -- ты зря не послушал
меня. Теперь-то, когда вселенная исхожена, ты, может быть,
угомонишься?
-- Нет, -- сказал Мозолистая Пятка, -- раз у человека есть ноги, он
должен идти. Раз у человека есть глаза, он должен видеть новое. Я
пойду дальше.
-- Куда? -- воскликнул здравый смысл. -- Ведь ты обошёл все земли!
-- Я поворачивал и ходил по кругу, -- сказал Мозолистая Пятка, -- а
человеку следует ходить прямо, иначе недолго сбиться с пути.
И он пошёл прямо, никуда не сворачивая.
Вскоре тропа кончилась, впереди замаячили авары.
-- Стой! -- встрепенулся здравый смысл. -- Дальше пути нет!
-- Значит, я пойду без дороги, -- сказал Мозолистая Пятка и ступил
босой ногой на авар.
-- Остановись! -- заклинал здравый смысл. -- Туда нельзя идти! Если уж
так неймётся -- сверни в сторону!
-- Я не жирх, -- ответил Мозолистая Пятка. -- Я хожу прямо.
И он пошёл вглубь огненной страны, где не бывал ни один человек.
Здравый смысл скулил и плакал, авары жгли тусклым пламенем, но
Мозолистая Пятка продолжал идти, ибо постиг смысл своей жизни: не
останавливаться, не сворачивать и не возвращаться. Обугливалась грубая
кожа натруженных ног, и султан дыма отмечал его путь. С каждым шагом
вокруг становилось страшнее, здравый смысл потерял от испуга
остатки разума и мог лишь молиться и твердить:
-- Бог создал это, чтобы ты не ходил.
-- Значит, я должен идти, -- усмехался Мозолистая Пятка, -- иначе не
нужен ни бог, ни его запреты.
Наконец, перед ним встала стена, выстроенная в незапамятные времена
многомудрым Тэнгэром. Стене не было края ни в одну, ни в другую
сторону, а вершина её купалась в небесном тумане.
-- Это конец! -- зарыдал здравый смысл.
-- У дороги нет конца, -- возразил Мозолистая Пятка. -- Это лишь
преграда на пути.
-- Это твой конец, дурень! -- возопил здравый смысл. -- Взгляни на
свои ноги -- мозоли больше не помогут тебе, их нет, они превратились
в уголь! Ты не сможешь вернуться назад и скоро сгоришь тут, не
доказав ничего и никому!
-- До стены ещё три шага, -- сказал Мозолистая Пятка. -- Я должен
пройти их. Но и там я не поверну, а буду биться в эту стену, потому
что сильнее боли и страха желание знать, что впереди!
Мозолистая Пятка не вернулся к людям, и вскоре истаял одинокий дымный
султан над дальними аварами. Нетрудно догадаться, что произошло там,
возле стены Тэнгэра. Но неисправимые бродяги врут, будто иногда с той
стороны тянет ветром, словно сквозняк дует в распахнутую дверь. И
тогда им кажется, будто Мозолистая Пятка всё ещё идёт куда-то, за
гранью мира, по ту сторону бесконечности.
ГЛАВА 10.
"Счастье государства в руках поваров", -- дюжину раз прав мудрец,
изрекший эту истину! Изысканный повар ублажает желудок государя и
веселит его сердце. А из веселия государя напрямую проистекает
благоденствие подданных и счастье государства. Горе народу, если
изделия дворцовых кулинаров отягощают царственное нутро и вызывают
колики и помрачение чувств. И что делать мудрому правителю, если
царство его оскудело мастерами кухни, и вокруг одни неучи, от стряпни
которых урчит в кишечнике? В таком случае, монарх, пекущийся о благе
подданных, сам берётся за миски, ножи и вертела.
Невежды полагают, будто хороший вертел можно выточить из кости. Мол
мясо и прежде было на костях... Чужая кость сушит мясо! Шампур должен
