бывало людей. Правда, от Ёроол-Гуя здесь вряд ли удалось бы сбежать,
но к этой опасности путешественники притерпелись и не принимали её в
расчёт. Лишь на ночь они устраивались поближе к поребрику, и тогда
вечером или рано утром Шооран мог полюбоваться страной всеобщего
равенства.
За прошедшие годы страна обнищала окончательно. Те из общинников, кто
был хоть на что-то годен, бежали в землю изгоев или устроились в
отряды цэрэгов. Остальные вовсе махнули рукой на сохранность урожая,
тем более, что после захвата страны старейшин налоги на общинников
были снижены. Шооран, поднявшись на тэсэг, разглядывал проплешины
вытоптанных полей и старался представить, что начнётся здесь через
месяц, когда старшие братья поймут, что склады пусты, а потерянные
завоевания назад не вернуть. Но пока нелепое государство беспечно
доживало последние отпущенные судьбой недели, бодро проедая остатки
своих богатств.
За три дня Шооран и Ай прошли больше половины страны, приближаясь к
западным границам. Сначала Шооран остерегался строить в этих местах,
представляя, как закипит взбудораженный известием народ. Но потом
понял, что если не высушивать землю, то ещё много времени ни одна
живая душа не заметит его работы. Ведь к самому далайну не выходят
даже сборщики харваха.
На четвёртый день Шооран оставил Ай пастись неподалёку от поребрика,
строго наказав прятаться, если поблизости появятся люди, а сам,
вернувшись на пару оройхонов назад, начал работу. Он находился
напротив того места, где страна вана узким мысом рассекала далайн.
Два месяца назад встреча с воровкой не дала ему сжать пролив до
одного оройхона. Сегодня рядом не было никого, и Шооран поставил два
острова, а затем ушёл, не опасаясь ни людей, ни бога. Ай ожидала его
возле кучи отобранной и перемытой чавги, и, пока он ел, сидела рядом,
держа его за рукав жанча и негромко гулила, словно полугодовалый
младенец, что служило признаком самой искренней радости.
Неделю они кочевали вполне довольные жизнью и друг другом. На
нетронутой чавге Ай легко кормила Шоорана, а тот постепенно превращал
ровный прежде берег в сплошную цепь шхер и узких мысов. Наконец
Шооран настолько осмелел, что начал работать, оставив Ай поблизости.
Он лишь запретил ей приближаться к далайну, зная, что запрет она не
нарушит. Действительно, Ай ковырялась в грязи там, где он оставил её,
и даже, когда гулко хлопнул далайн, и недостроенный оройхон
превратился в фонтан крутящейся влаги, Ай не кинулась бежать, а лишь
встала возле вещей, готовясь защищать их от незваного гостя.
Разрушение недостроенного оройхона било по Шоорану так, словно все
камни нерожденного острова падали на него разом. Превозмогая дурноту
и боль, Шооран отступал по поребрику. Он уже видел, на какой оройхон
поднимается Ёроол-Гуй, но не торопился отбегать, зная, что Многорукий
может вдруг переметнуться на соседний остров, и тогда вновь придётся
бежать. Бросив мгновенный взгляд в сторону, Шооран увидел Ай. Она
стояла, гневно сжав кулачки и вовсе не собиралась отступать перед
каким-то там Ёроол-Гуем.
Ёроол-Гуй наползал лавиной, повсюду с сочными шлепками падали
извивающиеся руки, вцеплялись в камень, пружинисто тащили
зелёно-прозрачную массу бесконечного тела. И хотя соваться на
занятый оройхон было чистым самоубийством, Шооран соскочил с
поребрика, в три прыжка долетел к Ай, подхватил её и ринулся обратно.
Ему оставалось сделать не больше шага, когда резкий рывок опрокинул
его. Шооран упал грудью на спасительный поребрик, Ай скатилась на
безопасную сторону, но самого Шоорана потащило назад. Истончившийся до
невидимости отросток щупальца вцепился в ногу и волок Шоорана прочь от
поребрика, туда, где выплясывали, ожидая, другие руки, готовые
передраться из-за его растерзанного тела. Шооран, не глядя полоснул
ножом, хотя знал, что волосяной щупалец так просто не перережешь.
Нож скользнул словно по струне, не причинив никакого вреда.
Свободной рукой Шооран отчаянно хватался за поребрик, Ай, покраснев от
натуги, тянула его за ворот жанча. И неожиданно безжалостная хватка
разом исчезла, Шооран вместе с Ай перевалились на другую сторону
поребрика.
Лишь потом, когда вернулась способность соображать, Шооран заметил,
что остался босым. На буйе лопнул подгнивший ремень, и Многорукий
содрал обувь с правой ноги. Что же, бог далайна всё сгрызёт -- не
сумел сожрать илбэча, позавтракает старым буйем. Шооран разобрал
уцелевший буй на отдельные кожаные чулки и смастерил из них какое-то
подобие обувки. Потом осмотрелся, раздумывая, как жить дальше.
Жадный бог не пощадил ничего из барахла, у них не осталось ни запасной
одежды, ни инструментов, ни постелей. Даже оброненный нож был подобран
и пожран Ёроол-Гуем. Сохранился лишь сунутый за пазуху хлыст, карта
и спрятанные драгоценности: заколки и мамино ожерелье.
Прожить на мокром голышом -- невозможно. Даже безумцы вроде Нарвай или
Ай в те годы, когда она жила одна, таскали за спиной изрядные тюки.
Случалось, изгой терял своё добро, но и в этом случае оставался
выход. Что-то можно было смастерить заново, что-то выменять на
чавгу или харвах. Иной раз, другие изгои делились с неудачником
обносками. Здесь не было других изгоев, показаться общинникам было
равносильно гибели, а голыми руками нельзя добыть и обработать ни
кожу, ни кость.
Ай, у которой хотя бы рукавицы уцелели, беспечно возилась невдалеке от
поребрика, на нетронутой Ёроол-Гуем стороне, добывая горы бесполезной
чавги. Шооран размышлял. Выходило, что надо либо возвращаться к кресту
Тэнгэра, либо быстро идти вперёд, пробиваясь в землю изгоев. Страна
изгоев была гораздо ближе, но там предстояло пересекать огненное
болото. Вряд ли то, что у него на ногах, выдержит такое путешествие.
Но и дальнюю дорогу к старейшинам ему тоже не одолеть.
Решила всё мысль о Ёроол-Гуе. Дорога назад шла вдоль открытого
побережья, где хозяин далайна мог явиться в любую минуту. А в узкий
залив, отделяющий землю изгоев, он сунется вряд ли.
Шооран подозвал Ай и, ничего не говоря, показал рукой, в какую сторону
им надо идти.
* * *
Всего в мире оставалось два участка огненных болот, ограничивающих на
севере и юге землю изгоев. В этих двух местах некогда безбрежный
далайн касался уже не стены Тэнгэра, а всего-лишь пограничных
оройхонов. Болота простирались на три оройхона каждое, но, подойдя со
стороны мокрых краёв, можно было сократить путь до одного оройхона.
Впрочем, Шооран знал, что именно там всегда стоят дозоры и секреты, и
потому заранее свернул в дымную и влажную преисподнюю. Ай, не
колеблясь пошла за ним и лишь покашливала время от времени, зажимая
рот.
Привычный путь среди кипящего нойта показался в этот раз особенно
тяжким. Шооран ощущал, как ненадёжна его обувь, горячая земля жгла
ноги сквозь тонкий чулок, а любое неловкое движение могло разорвать
рыхлую, потерявшую прочность кожу. И когда впереди показались завалы,
за которыми стояли пикеты изгоев, Шооран не стал скрываться, а пошёл
прямо, стремясь поскорее уйти со смертельной тропы.
-- Назад! -- раздался голос от завала. -- Убирайтесь вон, вы здесь
не нужны!
-- Я сказитель Шооран! -- крикнул Шооран. -- Это моя земля. Я ходил
странствовать, обошёл вокруг света, а теперь вернулся домой!
Над костяным валом появилась фигура цэрэга. В свободной стране не
любили слово "цэрэг", воинов никто так не называл, но сейчас Шооран
обратил внимание, что перед ним именно цэрэг. Прекрасная одежда,
отличное вооружение и привычная жестокость. Цэрэг скинул прикрывающую
глаза маску, сдвинул с лица губку, и Шооран увидел Жужигчина.
-- А я тебя сразу узнал, -- сказал Жужигчин. -- Здравствуй, парень.
Вот и встретились. Думаешь, я забыл, каков вкус игл с твоего башмака?
Пришла пора поквитаться... -- Жужигчин хотел спрыгнуть вниз, но
увидев,что Шооран сунул руку за пазуху, на всякий случай остался
наверху. -- Мотай отсюда! -- крикнул он злобно. -- Топай обратно,
там тебя очень ждут!
Из-за частокола хитиновых колючек донёсся хохот.
-- Идём, -- сказал Шооран Ай и, осторожно переставляя ноги, двинулся в
обратный путь.
Они сумели второй раз пересечь тлеющий ад и выйти живыми, не попав на
глаза беспечной страже добрых братьев. Хотя последние шаги Шооран
делал через силу, едва выдерживая боль. Раскалённый нойт просачивался
сквозь стоптанную подмётку и разъедал ноги.
К вечеру они выбрались к сухой полосе и переночевали в развалинах
разорённых каторжных мастерских. Там же прятались и следующий день.
Шооран разодрал на части свой жанч и навертел на ноги чудовищного
вида опорки. И речи не могло быть о том, чтобы пройти в них
сколько-нибудь приличное расстояние даже просто по мокрому, не говоря
уже о гиблых краях, но Шооран и не собирался совершать дальних
походов. Он хотел всего-лишь пройти в свою страну, не взирая на
жужигчинов, не желающих его туда пускать.
Ночью они перебрались ближе к проходу, к самой кромке мокрых
оройхонов. Два года назад этот участок был высушен, но всё же вдоль
поребрика валялись кучи сора, а вдалеке нелепо торчал разбитый остов
макальника. Подобные вещи уже не удивляли и не возмущали Шоорана.
Разумеется, в нормальной стране всё было бы давно убрано, на месте
свалки рос хлеб или стояли палатки, но здесь не нормальная страна.
Здесь всё общее и, значит, некому убирать.
Ай сползала на мокрое, принесла чавги. Зарывшись в мусор они провели
остаток дня, а когда начало темнеть, на мокрое ушёл Шооран. Обрывки
жанча плохо защищали и без того ошпаренные стопы ног, но всё же
Шооран вышел к далайну. Первый поставленный им оройхон уничтожал
огненные болота в этой части мира, второй высушивал три оройхона
разом, открывая широкую дорогу в страну изгоев.
На заставах по обе стороны границы тревожно ревели раковины, метались
огни факелов. Две армии готовились отражать нападение. Спокоен
оставался только Шооран. Окончив работу он вернулся за Ай. Та спала,
свернувшись калачиком под иссохшим рыбьим панцирем, где Шооран оставил
её. Шооран осторожно поднял Ай, и она, не просыпаясь, выпростала
из-под накинутого жанча руку и обхватила его за шею. Опорки свалились
с ног Шоорана, он шагал по щиколотку в выступившей воде, бережно,
словно младенца прижимая к груди маленькое бесполое существо, которое
заменило ему жену, дочь, а пожалуй, и всё человечество.
* * *
Попасть в страну изгоев мог ныне далеко не каждый, но внутри нравы
были ещё достаточно вольными. Если не бросать нескромного взора
на чужое имущество, то всякий мог, не сходя с поребрика, шагать в
любую сторону. А сухая полоса так и вовсе была открыта для всех
желающих. Шооран и Ай легко добрались к своему оройхону -- бывшему
"своему", где прежде находилось поле Шоорана, и где остались немногие
друзья.
Однако, на крошечном участке Маканого возились какие-то незнакомые
люди. Шооран не стал ни о чём расспрашивать их и отправился к дому
Койцога. Остановился у палатки, постучал по колышку. На стук появилась
Тамгай. Мгновение она, не узнавая, смотрела на Шоорана, потом тихо
охнула, произнесла: "Ты? Вернулся..." -- и вдруг заплакала.
-- Вернулся, -- сказал Шооран. -- А где Койцог?
Тамгай подняла покрасневшие глаза и движением, ставшим, верно,
привычным за последнее время, указала в сторону далайна.
-- Взорвался.
-- Как?! -- не понял Шооран. -- Зачем? Он же не хотел больше
заниматься этим поганым ремеслом!
-- Так вышло, -- произнесла Тамгай. -- Он не хотел, а пришлось. Ты,
наверное, не знаешь, ты уже ушёл, а тут -- указ. Границу держать
нечем, сушильщиком быть никто не соглашается, вот совет и решил: с
каждого поля -- налог: три ямха высушенного харваха в год. Это вроде и
немного, но где его взять? А он, -- Тамгай запнулась, не решаясь
назвать умершего по имени, -- он умел, это все знали. И пошли к нам
люди, все с детьми маленькими. В ногах валялись, плакали в голос,
последнее отдавали. А он на малышей спокойно смотреть не мог, вот и
согласился это зелье сушить. У Хооргона на службе он так не работал.
