Чаарлаху, старался обойтись без сувага. Пел о том, что слышал в чужих
землях, порой придумывал своё. Но в конце всякий раз звучала история о
смерти Чаарлаха, певца, выдававшего себя за илбэча, чтобы илбэч мог
спокойно жить.
Известность Шоорана росла, его и крошку Ай узнавали издали, и теперь
они могли бы спокойно идти через сухие земли, не боясь
предусмотрительной ненависти мужиков. Но зато и строить становилось
всё тяжелее. Сказитель всегда на виду. Чтобы отвести от себя
подозрения, Шооран дожидался, пока утомлённые люди разойдутся, потом,
вслепую совершал ночной бросок, куда-нибудь в сторону, в предутренние
часы ставил оройхон и возвращался к Ай, покорно караулившей уложенный
в колыбель суваг. После этого приходилось день или два отсыпаться, а
затем можно было начинать всё с начала.
Единственное место, где Шооран старался не останавливаться надолго,
был мыс около владений Моэртала. Здесь помнили, что он беглый цэрэг и
объявлен вне закона. Зато именно сюда чаще всего прибегал Шооран
ночами, увеличивая новую провинцию, которой управлял Ыуртак --
взрослый сын зажившегося на свете одонта Ууртака. Полуостров рассекал
далайн на две приблизительно равные части, пролив, соединявший их, с
каждой неделей становился всё уже, так что скоро можно было надеяться
увидеть вдали берег -- проклятую страну добрых братьев.
Безумный илбэч за два года не принёс стране вана ни единого сухого
оройхона, Шооран создал их больше полутора дюжин. И это не считая
собственной страны и работы в плену у общинников. Лишних земель
по-прежнему не было, но всё же всякий здоровый мужчина мог найти
себе место. Изгоями оставались калеки и женщины. Им не давали земли
здесь и не пускали в новую страну, позволяя умирать на мокром.
Впрочем, облав на них тоже не устраивали -- калеки не опасны, а
выловить их, прочесав изрезанное и бесконечно растянутое побережье --
непросто. Среди этого однообразно-пёстрого люда Шооран становился всё
более заметен, так что начинал подумывать, а не бежать ли ему обратно
в свою страну или, напротив, поближе к кресту Тэнгэра. Но пока
продолжал изображать сказителя, а ночами работать, надеясь, что Ай
ничего не поймёт.
-- Я ухожу по делам, -- ему больше не приходилось добавлять, что он
скоро вернётся, это подразумевалось само собой.
Ай кивнула, соглашаясь, и он исчез в сгущающейся багровой тьме. В
разобранной колыбели остался лежать суваг. Шооран знал, что пока он не
вернётся, Ай не ляжет в постель и будет спать, соорудив гнездо из
каких-то обрывков.
Шооран спешил на север. Сейчас, когда стало известно, что Ёроол-Гуй
плавает по другую сторону мыса, надо успеть нанести удар с этой
стороны, сузив пролив до крайнего предела. Шооран бежал, привычно
нащупывая почти невидимую дорогу. Перешагивал камни, старался
обходить слишком глубокие лужи -- берёг башмаки, изрядно стоптанные за
последнее время. И чуть не упал, наступив на что-то мягкое.
В темноте вскрикнули. Шооран наклонился, стараясь понять, не поранил
ли он человека, неосторожно улёгшегося спать поперёк дороги. Высек
искру на свитый из соломенной пряжи фитиль, раздул огонь. Тлеющее
пятно расползлось по концу фитиля, смутно осветив лицо Шоорана и
женщину, приподнявшуюся на локте из похожей на корыто плохо
разложенной колыбели. Это была воровка, которая пыталась ограбить Ай
пару месяцев назад.
-- Ты? -- произнесла женщина. -- Пришёл... Я знала, что никуда ты не
денешься.
Невозможно было сказать, будто он спешил по делам и споткнулся об неё
случайно. Женщина, двумя руками обхватившая его за шею, не поверила
бы, да и сам он в эту минуту не верил в такую случайность. Вместо
этой ничтожной правды вспыхнула другая истина: никакая самая адская
работа не сможет погасить зов крови, жарко застучавшей в висках.
Женщина откинулась назад, притягивая Шоорана к себе. Тлеющий фитиль с
шипением упал в грязь.
От никогда не мытого тела кисло пахло застарелым потом, но это Шооран
заметил лишь когда умолк стук крови в ушах и вернулась способность
понимать.
-- Ну вот, видишь, как хорошо, а ты меня гнал, глупый, -- шептала
женщина, прижимаясь к нему. -- Ведь хорошо, правда?
Шоорану было противно и стыдно, и очень хотелось оказаться сейчас
где-нибудь далеко.
-- Знаешь что, -- сказала женщина, -- давай останемся здесь? Этот
оройхон может быть уже сегодня высохнет, и мы получим землю. Тебе
дадут, я знаю.
-- С чего ты взяла, что он высохнет? - произнёс Шооран.
Ещё утром он колебался, работать ли здесь или бежать на оконечность
мыса и лишь в последнюю минуту выбрал второй вариант. А теперь
выясняется, что здесь его ждали.
-- Это проще, чем чавгу съесть, -- улыбнулась невидимая собеседница.
-- Думай сам: Многорукий у восточного берега -- значит илбэч -- тут.
Не станет же он к Многорукому в пасть прыгать. В центре он строил, на
юге -- строил. Там сейчас землю делят, там шумно. Что ему, жить
надоело? Значит, он или мыс дальше двигать станет, или наш оройхон
сушить. Ясно?
Шоораном овладел страх. Воровка дословно повторила все его недавние
рассуждения. Казалось, она вот-вот скажет: "А ведь илбэч -- это ты".
Но по счастью, последнего шага женщина не осилила. Слишком уж
заманчиво маячило перед нею будущее счастье. Она принялась гладить
Шоорана по голове, плечам и быстро, боясь, что её прервут, зашептала:
-- Землю получим, поставим палатку, будем хорошо жить, как люди. Ты не
думай, я молодая, во всяком случае, моложе тебя. Мне ещё трёх дюжин
нет. Я сильная, я всё буду делать для тебя, а ты станешь рассказывать
свои истории. Я же знаю, ты сказитель, я тебя слышала, хоть ты меня и
не замечал. У тебя славные истории, ты хорошо поёшь. А я буду тебя
лелеять...
-- Нет, -- выдавил Шооран, чувствуя, как скручивает его чужая воля.
-- Ну что ты?.. -- всполошилась женщина. -- Если хочешь, мы и
коротышку твою возьмём. Пусть живёт -- жалко, что ли? Я ведь тогда
не со зла её ударила, я же не знала, что это твои вещи...
Шооран лежал неподвижно, но мысль его металась, словно загнанная
тукка.
Бежать отсюда как можно скорей! Бежать и никогда не возвращаться,
пока его не вычислили и не раскололи будто пустую скорлупку. Только
как вырваться из чужой, провонявшей потом постели, куда его
зашвырнуло одиночество и собственная глупость? Почему-то другие
умеют легко находить себе женщин, а потом легко бросать их и не
узнавать при встрече, а он чувствует себя связанным, хотя ничего не
обещал. Но если он хочет остаться собой, эти ремни должны быть
разорваны.
-- Нет! -- повторил он громче, разжал обхватившие его руки и сел. --
Это было случайно и больше не повторится. Я не останусь, и мне не надо
ни земли, ни твоего счастья.
Он ждал слёз, жалоб или язвительного смеха и оскорблений, но ничего
этого не было. Женщина тихо сказала:
-- Ну, как знаешь... -- и молчала всё время, пока он наощупь
натягивал одежду, лишь на прощание произнесла: -- Если надумаешь
вернуться -- приходи.
Шооран ничего не ответил. Он поднялся и быстро пошёл назад. Тяжёлое
чувство не оставляло его. Почему-то казалось, что Ай звериным чутьём
уловит чужой запах и скажет: "Больше по таким делам не уходи". Но Ай
безмятежно спала, устроившись неподалёку от устроенной для неё
постели.
Едва забрезжил свет, они собрались и по тропе между сухими и мокрыми
оройхонами поспешили на восток. Несколько раз им приходилось прыгать
в грязь и пережидать, пока мимо пройдут тянущиеся к восточной границе
отряды цэрэгов.
* * *
Дальновидные старейшины не зря притесняли в своих владениях илбэчей.
Они-то прекрасно понимали, что устойчивой монолитной власти илбэч не
принесёт ничего, кроме смут и расстройства. И всё же, зараза, которую
с таким трудом удавалось обуздать внутри страны, проникла извне и
разрушила государство. Чужие, чудно вооружённые цэрэги и чужие
старейшины, которых приказано было величать братьями, заменили
привычное начальство. Если бы дело ограничилось этим, да порками за
поминовение запрещённого отныне Ёроол-Гуя, то можно было бы считать,
что ничего не изменилось. Но с приходом новой власти сломался весь
старый порядок. Уцелели лишь баргэды, присягнувшие захватчикам и
переименованные в старших братьев. Добро Ёроол-Гуя было объявлено
общим, но как и прежде распоряжались им баргэды, выдавая инструмент
свободным отныне служителям, когда те направлялись на работы. А вот
выдача еды прекратилась. На жалобы голодных людей баргэды разводили
руками: "Ничего нет, всё вывезли братья", -- и беззвучно шептали,
призывая на головы обидчиков гнев опального бога.
Первыми взбунтовались резчики камня. Эта удивительная профессия
процветала только на кресте Тэнгэра. Даже здесь далеко не каждый
камень годился в дело, и мастера из поколения в поколение передавали
секреты: как расколоть упругий кремнёвый желвак, чем сточить
мешающий выступ и каким образом смастерить наконечник копья, чтобы им
одинаково удобно было и высекать искру и протыкать врага. Камнерезы
составляли особый клан и жили по своим законам. В незапамятные времена
их потомки заселили крест Тэнгэра, и старейшины разумно не вмешивались
в их жизнь. Здесь были свои баргэды, свои обычаи и чуть ли не своя
вера. Мастера недолюбливали Ёроол-Гуя и кланялись большущей глыбе
полосатой яшмы, которую называли алдан-тэсэгом.
Прокормить себя древнейшие оройхоны не могли, поскольку земля изрытая
на много локтей вглубь, давно потеряла плодородие. Во втором ярусе
алдан-шавара тоже ломали камень, так что и здесь плодородный слой был
снесён. Но, поскольку добыча и обработка камня составляли богатство
всей страны, то мастера не знали недостатка ни в чём, справедливо
полагая, что шесть с лишком дюжин сухих оройхонов смогут прокормить
их. За стеной из вульгарного легковесного камня всегда было много
огня, вина и мяса. Но зато и старейшины никогда не знали нужды в
кремне.
Ничего подобного добрые братья не пожелали принимать во внимание.
Закон один для всех, исключений из него быть не должно. И со всей
твёрдостью, на какую способна лишь военная власть, крест Тэнгэра был
превращён в каторжные мастерские. Камнерезов принялись выстраивать по
ранжиру, загонять в штреки и к шлифовальным станкам под рёв раковины и
кормить раз в сутки нарочно испорченной кашей. Семьи мастеров -- жёны,
малолетние дети и прочие "посторонние" были выставлены за стены и
распиханы по сельским оройхонам. Тогда и произошло первое возмущение,
подавленное быстро и решительно. Обглоданные ыльками тела зачинщиков
были повешены над воротами, и порядок в мастерских восстановился.
Правда, вдруг оказалось, что погибли или были "охлаждены" в далайне
все мастера-оружейники до единого. Поставки кремнёвого оружия
практически прекратились, а те ножи, кистени и копья, что с грехом
пополам были изготовлены, разлетались вдребезги при первом же ударе.
Впервые старшие братья задумались: правильно ли они ведут себя в
завоёванной стране. Но предпринять ничего не успели -- в одну ночь
крест Тэнгэра опустел. Лишь к вечеру сбившаяся с ног охрана поняла,
что непокорные мастеровые ушли под землю.
Ломка камня на кресте Тэнгэра длилась много поколений и подземные
выработки уходили на неведомую глубину. Под вторым ярусом алдан-шавара
располагался третий и четвёртый, а наклонные штольни уходили ещё
глубже, но там не бывал никто из чужих, а сами работники ревниво
оберегали тайны подземелий, так что всякая выдумка могла оказаться
правдой, а самые правдоподобные рассказы не имели никакого отношения к
истине. Но видимо там оказался не только камень, но и вода, а может
быть, и какие-то харчи, во всяком случае, ни сдаваться, ни помирать с
голоду бунтовщики не собирались. А вот из цэрэгов, пустившихся следом,
почти никто не вернулся.
Немногие уцелевшие рассказывали о камнях, неожиданно срывавшихся с
потолка, про обвалы, погребающие разом дюжину воинов, о тёмных
колодцах под ногами, где не умолкает крик падающего, и ещё о дюжине
дюжин страхов подземного царства. Лишь непокорных камнерезов цэрэги
так и не видели.
В ту пору ещё были возможны переговоры и примирение, но братья
