это не обязательно, но так привычней и проще -- глубоко вздохнул,
сосредотачиваясь, и... опустил руки. Нет, он не будет ничего
строить в тюрьме. Вернее, будет, но только для того, чтобы
выбраться отсюда.
Далайн, который он за два года сократил на пятую часть,
безучастно соглашался: "да, можно и не строить". Среди бугров
влаги Шооран заметил качающийся мешок плавающего моллюска.
Случайный всплеск выкинул его на берег. Шооран натянул рукавицы,
подошёл и поднял подарок. Костяной палочкой извлёк склизкую
плоть, заглянул в розовое нутро раковины. Если сточить у раковины
острый конец, а потом сильно дунуть в него -- раздастся
неприятный, но очень громкий звук. Интересно, что подумают
стражники, когда услышат сигнал? Хотя, прежде раковину надо
вымыть. Шооран спрятал будущую трубу, достал карту и начал
выбирать, где он поставит отвлекающий оройхон.
Ему пришлось построить два оройхона, прежде чем Ёроол-Гуй явился.
Второй из оройхонов был юбилейным, он завершал двойную дюжину, но
об этом Шооран вспомнил много времени спустя. А тогда он
сначала привычно удирал от Ёроол-Гуя, а потом шёл через мыс,
строить ещё один остров. Теперь, когда Ёроол-Гуй был заведомо
далеко, Шооран мог ставить оройхон и не отходить назад, а идти,
не опасаясь ни цэрэгов, ни глупого бога. С собой Шооран нёс
корзину, где под слоем харваха были спрятаны все его вещи. Едва
оройхон встал, Шооран подхватил корзину и поспешил наискосок
через новую землю. Путь его лежал вглубь страны, подальше от
слишком беспокойного побережья.
Пройдя чуть больше восьми оройхонов, Шооран присел отдохнуть.
Крестьянин возившийся неподалёку, поглядывал недружелюбно, но
ничего не сказал, решив, верно, не связываться с Шоораном, раз
тот не сошёл с поребрика.
-- Эгей! -- окликнул земледельца Шоорана. -- Купи раковину. Мне
нужна вода, -- Шооран показал пустую флягу, -- и полдюжины
хлебцев.
Мужчина подошёл, взглянул на раковину, молча кивнул и пошёл за
водой. Конечно, витой рог стоит много дороже, и после мягмара
владелец легко сбудет его цэрэгам, но Шооран предпочитал
держаться от цэрэгов подальше.
Крестьянин вернулся с бурдюком и хлебцами. Делали хлебцы, круто
замешивая муку на перебродившей каше, а потом высушивая. Если
размочить такой хлебец в воде, через полчаса получится полная
миска каши.
-- Харвахом промышляешь? -- спросил мужик.
-- Есть-то надо, -- ответил Шооран.
-- Ох, дела шаварные! -- земледелец, очевидно, был не прочь
поболтать. -- Весь мир перевернулся. Раньше харвах скребли бабы
да детишки, а мужики, коли прижмёт, в сушильщики шли, но с
хохиуром дела не имели. А теперь всё наоборот! Этакий бугай
харвах собирает, а баба -- сушильщик! Каково?..
-- У меня мать была сушильщиком, -- сказал Шооран. -- Ты что, её
знал?
-- Да не!.. -- отмахнулся земледелец. -- Это тут поблизости. Ещё
дура нашлась, кроме твоей мамаши. Сушильщица!.. Ходит гордая,
словно жена вана, на человека и не взглянет. Тьфу! Хоть бы
подорвалась скорее -- не жалко.
-- Трепло ты, -- сказал Шооран, вставая. -- Смотри, как бы
тебе чего не оторвало.
-- Эгей! -- воскликнул мужик. -- А меняться? Вот, я принёс.
-- Не буду я с тобой меняться, -- сказал Шооран. -- Хлеб у тебя
вонючий.
-- Раковина твоя вонючая! -- злобно крикнул вслед хозяин. --
Сушильщице отнеси, она тебя приголубит!
Шооран уходил, кусая губы. Больше всего сейчас хотелось выдернуть
из-под харваха хлыст, чтобы сволочь, походя плюнувшая в память
матери, превратилась в булькающий кровью кусок мяса. Хотя, какая
он сволочь? Он просто тупая тварь, мелкий зогг, что задрав
ядовитое жало, оберегает перед входом в норку доставшийся ему
кусочек снеди. Но совет эта тварь дала хороший: он действительно
пойдёт к сушильщице и расскажет про землю, что лежит на западе. А
потом, как и обещал, возьмёт Койцога и тоже уведёт его. Не дело,
что люди занимаются смертельным и ненужным промыслом, особенно
женщины -- в этом тот тип прав.
За очередным оройхоном открылась выжженная приаварная полоса.
Шооран приостановился и решительно пошёл направо. Кислый смрад
сушащегося харваха лучше любых объяснений подсказывал, куда надо
идти.
Как всегда, сушильщик занимал самый большой авар, что дальше
прочих вдавался в свободное пространство. Сушильщица была за
работой. Столбом поднимался пар, пучился, шевелясь, харвах, пел,
сгорая, хитин, и женщина тоже пела медленную печальную песенку,
никак не соотносящуюся с мгновенными движениями рук, спасающими
её от неизбежной смерти:
Мой милый ушёл на охоту,
По далёким ушёл оройхонам
И оставил меня одну.
Уулгуй, тонкорукий и светлый,
Отнеси ему сочную чавгу,
Передай привет...
Кончился харвах на аваре и на полуслове оборвалась песня.
-- Здравствуй, Яавдай, -- сказал Шооран.
Она повернулась, взглянула на него безо всякого удивления.
-- Нашёл, -- голос прозвучал бесцветно.
-- Я тебя искал, -- произнёс Шооран, чувствуя, что происходит
совсем не то, о чём он думал, представляя, как найдёт Яавдай.
-- Я даже к добрым братьям ходил, потому что ты так Киирмону
сказала. Смешно, правда?
Шооран говорил, стремясь словами заглушить нарастающее
беспокойство, а Яавдай стояла, праздно опустив обожжённые руки, и
молчала.
-- ...зато я нашёл место, где можно жить. Не цэрэгом быть, не
сушильщиком, а просто жить, как люди. Я не знаю, кто тебя
заставил так поступить, но ты теперь не бойся, мы уйдём туда,
там нас никто не сможет тронуть...
Яавдай медленно покачала головой.
-- Я не пойду.
-- Почему? -- глупо спросил Шооран.
-- Потому что я никогда тебя не любила. Я любила тогда и люблю
до сих пор другого человека.
-- Почему же ты сразу не сказала? -- мёртво прошептал Шооран.
-- А ты спрашивал?
-- Да! И ты сказала, что согласна!
-- А что я могла ответить? Убить мать, брата, сестёр? Прости,
мне надо было уходить раньше, сразу, как только Яавдалу
исполнилось двенадцать.
Шооран повернулся, шагнул, чтобы уйти. Куда угодно, подальше от
себя самого. Значит он, словно наворовавший добра баргэд, просто
купил девушку, не поинтересовавшись даже, что у неё на душе... Но
неужели он должен был спрашивать: "Дорогая, а не влюблена ли ты
в кого-то другого?" Какая бессмыслица! Хотя это уже ничего не
меняет.
-- Подожди, -- сказала Яавдай. -- Я должна... В общем, подожди
минуту.
Она подхватила корзину с высушенным харвахом и пошла к
поребрику, где подальше от аваров теснились палатки. Шооран
покорно двинулся следом. Яавдай нырнула под навес, принялась
развязывать какой-то узел. Шооран не смотрел, что она делает, он
глядел туда, где неподалёку на горячей сухой земле возилось
несколько детей. Девочка лет полутора поднялась с земли,
преувеличенно твёрдо ступая, как ходят недавно научившиеся дети,
подбежала к Яавдай, ухватила за край жанча, спрятала лицо, потом
повернулась, и снова на Шоорана глянули любопытные серые глаза.
Это лицо Шооран много раз видел, когда после смерти старика,
оставшись один, часами сидел над ручьём, разглядывая своё
отражение.
-- Яавдай, -- перехваченным голосом произнёс Шооран. -- А как же
она? Это же наш ребёнок.
Яавдай вскинула голову. Глаза её зло блеснули.
-- Ну уж нет! Я согласна была спать с тобой, но ребёнок не твой.
Он от того человека, которого я люблю.
-- Неправда! -- выкрикнул Шооран. -- Я же вижу. Она похожа на
меня.
-- А вы с тем человеком вообще похожи, -- Яавдай невесело
усмехнулась, -- только ты красавчик... был, а он -- мужчина.
-- Дядя! -- сказала девочка, указывая на Шоорана.
-- Да, дядя, -- быстро согласилась Яавдай. -- Чужой дядя. Иди,
Бутай, к девочкам, поиграй с ними. Я сейчас. -- И ты не найдёшь
этого человека, -- повернулась она к Шоорану. -- Я знаю о нём
всё, даже его настоящее имя, но тебе не скажу ничего.
-- Я его тоже знаю, -- проговорил Шооран. -- Я же слышал, как ты
назвала девочку. Но я не буду его искать.
-- Вот, -- сказала Яавдай, выпрямляясь. -- Это твоё.
На протянутой ладони свернулось лазоревое ожерелье.
-- Я ни разу не надевала его. И не продала. Я знала, что мы
встретимся, и его надо будет отдать. Когда ты рассказывал о
своей матери, я долго не могла поверить, что тебя, оказывается,
тоже можно любить. Это её вещь. Возьми и уходи.
Ожерелье перетекло из узкой ладони Яавдай в его горсть. Под ноги
покорно легла плывущая дорога. Здесь, на сухой полосе, она была
широкой, иначе он не смог бы пройти по ней непослушными ногами.
Шооран не смотрел по сторонам, не видел куда идёт. Смотрел лишь
на ладонь, и пальцы одну за другой перебирали голубые жемчужины.
Каждая из них казалась живой. Жемчужина -- отец, погибший
слишком рано. Вторая жемчужина, пронзительно голубая и с чёрной
крапиной ожога -- это мама. Третья, словно тронутая сединой, но с
негаснущим огнём, пробивающимся наружу -- старый илбэч и его
подарок. "Ты ещё устанешь проклинать меня". Да, ничего не знать,
быть никем куда проще. Новая жемчужина, чистая, почти прозрачная
-- Чаарлах. Наивный слепец! Кого ты считал прозорливым? Не так
трудно увидеть второе дно в сказке, куда сложнее понять самого
простого человека. Жемчужина Ээтгон. Блестящая, в неё смотришь
словно в зеркало. "Мы уже сделали себе всё зло, какое могли. Оно
ещё долго будет всплывать". Ещё жемчужина, сияющая холодным
отрешённым блеском -- это Яавдай, а следом крохотная, но горящая
ярче других -- чужая, не его дочь. Сколько ещё в ожерелье
жемчужин-бед, жемчужин-слёз, жемчужин-вопросов? Долго тянется
нить жизни и жестоко проклятие Ёроол-Гуя.
* * *
Вновь своё спасение Шооран нашёл в работе. К утру он вышел к
побережью, в то самое место, откуда уходил. Даже копье,
оставленное в хохиуре, оказалось цело. И заграждение, окружающее
пустые оройхоны, всё ещё стояло. Народу на мокром не было. Все,
имеющие или не имеющие право, сейчас делили землю. Что же, тем
больше чавги достанется голодному илбэчу.
Шооран за спинами дежурящих цэрэгов вышел к далайну и поставил
оройхон. Это был знак Моэрталу, что илбэч ушёл из окружения. На
первом же суурь-тэсэге новой земли Шооран водрузил моэрталово
копьё, наколов на остриё большую чавгу.
-- Ты меня угостил туйваном, -- бормотал он под нос, -- а я
тебя, извини, чем могу. Ты меня запер, а я -- убежал.
На следующий день оцепление исчезло, но и облав тоже не было
-- Моэртал понял, что илбэча лучше оставить в покое.
Нагрузившись чавгой и сменяв-таки раковину на хлеб, Шооран
вернулся на мыс, с которого так стремился бежать два дня назад.
Первым же ударом он создал там сухой оройхон, отделённый от
остальной страны лентой в два мокрых оройхона. Поскольку эта
местность была опустошена Ёроол-Гуем, а илбэч отсюда ушёл, можно
было надеяться, что недели три его никто не потревожит.
Устраиваясь на житьё, Шооран громко разговаривал сам с собой о
чавге, тэсэгах, Ёроол-Гуе -- обо всём на свете кроме Яавдай,
маленьких детей, счастье и других несущественных предметах.
В тот же день Шооран поставил ещё два оройхона, повторив давний
подвиг Энжина. С рассветом круг начал повторяться. Шооран
выстроил один оройхон, потом увидел Ёроол-Гуя и, перейдя на
другую сторону мыса, следующий остров соорудил там, высушив ещё
один ненужный ему участок. Лишь после этого странная истерика
погасла.
Шооран сидел на умывающемся оройхоне среди потоков слёз Бовэра и
думал, как жить дальше. В мире оставались лишь человека,
которые относились к нему по-людски: сказитель Киирмон и
сушильщик Койцог. Но Киирмон благополучен, его чаша не бывает
пустой. Значит, остаётся Койцог, если, конечно, он ещё жив.
Шооран собрался и без сожаления покинул мыс и сухие оройхоны, где
скоро начнётся столпотворение: делёж земли и власти. Он шёл на
запад по стыку сухих и мокрых оройхонов, по самому опасному
месту, потому что здесь обычно больше всего стражи. Но сегодня
цэрэги отдыхали, обрадованные уходом ночных пархов, а земледельцы
не трогали бродяг, поскольку вся страна жила ожиданием чудес.
Он пересёк владения Ууртака и крошечную провинцию, где некогда
