отчасти из-за того, что ровная береговая линия не оставляла им
достаточно места, в основном же потому, что большинство
разбойников легко находили себе место в рядах цэрэгов.
Страна добрых братьев была самой обширной в далайне, но всё же
не могла прокормить ни себя, ни своё войско. И войско нашло выход
в войне. Если граница между царством вана и старейшинами была
относительно мирной, а Торговый оройхон оправдывал своё название,
то на другой границе у старейшин война не утихала. Цэрэги братьев
атаковали противника чуть не ежемесячно. Чаще всего их атаки
бывали отбиты, но иногда отрядам удавалось прорваться через
заслоны. Тогда они сбрасывали в далайн вражеские ухэры и грабили
идолопоклонников до тех пор, пока старейшины не подтягивали
подкрепления. Удержаться в чужой стране, снабжаясь через длинную
полосу мёртвых земель, братья не могли -- и уходили. Но даже
обречённый на неудачу, но поначалу успешный поход делал его
участника обладателем множества запретных, но таких
притягательных вещей. Поэтому каждый новый набор солдат
стремился на войну.
Отряды стражников не только воевали и поддерживали порядок, они
брали на себя заботу об изгнанных общинами, не допуская, чтобы те
становились бродягами, давали им еду и работу. В царстве доброты
редко наказывали людей. Шооран лишь через неделю с удивлением
узнал, что он не был осуждён за шпионаж, а напротив, получил
права гражданства, устроен на работу и теперь вместе с остальными
возлюбленными братьями всего-лишь отрабатывает свой хлеб.
Однако, как её ни называй, каторга оставалась каторгой. Выяснив
всё, что хотел, и поняв, что Яавдай он здесь не найдёт, Шооран
начал готовиться к побегу. Для бегства ему была нужна только
обувь. Босиком по огненному болоту не побежишь, а буйи, в которых
они работали возле аваров, на ночь отбирались. Вообще, в стране
одни цэрэги имели право носить обувь, остальные ходили босиком, и
Шооран не раз думал, что такой запрет куда действенней запретов
на ножи или хлысты. Хорошо, что сияющий ван не додумался до
такого или же не смог вести новшество из-за всеобщего
злоупотребления башмаками и буйями.
Разрешить вопрос с обувью Шооран не успел, судьба распорядилась
иначе.
В тот день начинали макать новый ухэр. Казалось, всё было готово:
клевой раствор вонял на аварах, бревно, хоть и старое, но годное
в дело, заново отполировано и густо смазано салом, но Маканый был
недоволен. Он размахивал руками и злобно свистел:
-- Уеёфки тъянь! Тууха!
Прибежал оружейник, ведавший хозяйством. Взглянул, куда указывал
Маканый, и приказал начинать.
Но Маканый заартачился.
-- Офоуётша! -- твердил он.
Всем было ясно, что Маканый недоволен верёвками и требует их
заменить, но, или у оружейника не было в запасе верёвок, либо,
что вероятнее, он посчитал ниже своего достоинства понимать
шипение и бульканье калеки, но он презрительно отвернулся и
махнул котельщикам, чтобы те лили клей в ванну. Макальник
поклонился раз, другой, потом с резким струнным звуком одна из
верёвок лопнула, бревно нырнуло в ванну, сверху посыпались
обломки, и полуразрушенный накренившийся механизм замер.
Оружейник -- немолодой апоплексического типа мужчина тоже замер,
перекосившись, ловя ртом воздух и наливаясь багровой краской..
-- Ты что, гад недомаканый, сделал? Я тебе покажу, тварь вонючая,
отучишься ломать!..
Маканый пятился, шипя неразборчиво. Обломок рухнувшего механизма
полетел ему в голову, но Маканый быстро пригнулся, и массивная
кость, просвистев над ним, ударила в висок одного из подручных.
Это был придурковатый парнишка, почти мальчик, выгнанный за
ненадобностью общиной и за это попавший на каторгу. Не издав ни
звука, он покачнулся и рухнул в ванну. Шооран и ещё один
котельщик, мрачный человек, о котором Шооран знал лишь, что его
зовут Куюг, кинулись к ванне. Крюками, которыми двигали котлы,
нащупали в мутной жиже тело, выдернули наверх. Признать человека
в том, что они вытащили, было непросто.
Оружейник, кажется, и не заметил гибели одного из каторжников. Он
продолжал наступать на Маканого, вслепую ища какое-нибудь оружие.
Куюг аккуратно положил багор, не торопясь обошёл ванну и саданул
не ожидавшему нападения оружейнику в зубы. Подавившись криком,
оружейник свалился на землю.
Двое цэрэгов, с любопытством наблюдавшие с поребрика за
происходящим, перехватили копья и с воплем ринулись вперёд.
"Только не вмешиваться, -- подумал Шооран. -- Моя жизнь дороже их
всех."
Затем он шагнул, встав на пути у бегущих воинов.
Устрашающему боевому крику цэрэги были обучены превосходно, а
вот, что безоружный каторжник может знать приёмы рукопашного боя,
в голову им прийти не могло. Иначе они не действовали бы так
прямолинейно. Шооран легко ушёл от нацеленного копья, ударом по
ноге опрокинул одного воина, а второго крутанул, ускоряя его бег
и изменив направление. Боевой крик на мгновение сменился
отчаянным взвизгом, затем жарко хлюпнул нойт, и вопль оборвался.
Остальные каторжники как по команде бросились на упавшего цэрэга,
принялись топтать его. Шооран подхватил валяющееся копьё.
-- Надо уходить! -- крикнул он.
На ближнем суурь-тэсэге выла раковина.
Беглецам не дали даже выйти с сухой полосы. Полторы дюжины
вооружённых лишь крюками каторжников не могли оказать
сопротивления обученному, снаряжённому и превосходящему числом
противнику. Несколько каторжников были убиты, прочих связали и
повели обратно в лагерь.
Суд был коротким. Вызванный из алдан-шавара старший брат выслушал
рассказ забытого в суматохе и потому уцелевшего оружейника, затем
обратился к связанным бунтовщикам:
-- Возлюбленные братья! -- такое обращение обычно предшествовало
порке. -- Я не осуждаю вас. Кто я такой, чтобы осуждать хоть
кого-то? Один вечный Тэнгэр может судить людей за их дела и
мысли. Я вас прощаю. Но вы сами понимаете, что погорячились
сегодня, и ваш пыл следует охладить. Всем по шесть, зачинщикам --
дюжина, -- добавил он деловым тоном.
Зачинщиками были Шооран, Куюг и Маканый.
Шооран не обманывался относительно прощения. Он понимал, что эта
фраза сродни надежде благополучно пройтись босиком по шавару. Не
знал лишь к дюжине чего их приговорили, но спрашивать у собратьев
по несчастью не стал. Скоро он узнает это и так. В своём поступке
Шооран не раскаивался. Потом, если у него останется для этого
время, он, может быть, и пожалеет о сделанном, а сейчас было
только обидно, что всё так бездарно кончилось.
Преступников подняли и повели через сухой оройхон к далайну. По
дороге к процессии присоединилась толпа народу, очевидно, зрелище
обещало быть увлекательным. У кромки оройхона все дружно вытащили
буйи и принялись обуваться. Шооран усмехнулся. Ну конечно, как
иначе попасть к далайну в мягмар? А без кости на оройхоне не
проживёшь. Вот только зачем нужен закон, который никем не
исполняется? Разве только для того, чтобы все были виноваты.
Мокрый оройхон был угловым. На крошечном кусочке побережья Шооран
увидел знакомый силуэт макальника. Теперь всё стало ясно.
Приговорённых раздели до нага и привязали к костяным крестовинам,
стоявшим на берегу, чтобы ожидающие экзекуции тоже могли
наблюдать за процедурой.
Вперёд вышел старший брат.
-- Мы не осуждаем вас, братья, мы любим вас и молимся за ваше
исправление. Но сегодня вы погорячились, и излишний жар следует
охладить. Пусть грех вернётся к своему родителю!
Далайн размеренно колыхал ледяную влагу.
Первого из возлюбленных братьев подвели к макальнику, начали
обвязывать под мышками верёвкой. Маканый, распятый рядом с
Шоораном, наклонил голову, прижал изуродованную щёку к голому
плечу и сказал:
-- Шешть раж -- это терпимо. Можно выжить. На шебе жнаю. Когда
опушкают, надо жжатша, а когда вытащат -- дёргатша шильнее, штобы
ыльков штряхнуть. А потом шнова ушпеть жжатша в комошек. Главное
-- мушшкие чашти шберечь. Они и не понадобятша больше, а беж них
вшё одно иждохнешь. Нет, шешть раж -- по-божешки. А вот дюжина
-- это конетш.
-- Замолчи, будь добр, -- попросил висящий слева от Шоорана Куюг.
Макальник с долгим скрипом разогнулся и начал наклоняться к
далайну. Каторжник, висящий в петле, поджал ноги. Возможно, он
делал это инстинктивно, а может быть, как и все, знал, как
следует вести себя во время макания. Макальник склонялся всё
ниже.
-- Не-е!.. -- выкрикнул несчастный, затем влага сомкнулась над
ним.
Также неторопливо адский механизм начал распрямляться. Вскоре
человек показался над поверхностью. Он бился, извиваясь,
размахивал руками и невнятно выкрикивал что-то вроде: "Хы! Хы!.."
Впившийся в мясо ыльк отлетел в сторону, упал на берег, запрыгал
на камнях, разевая усаженный тонкими зубами рот. Макальник пошёл
вниз.
-- Не выживет, -- тоном знатока сказал Маканый. -- Не жжалша.
После третьего раза казнимый уже не кричал и не извивался. Он
мёртво висел в петле, лишь изъеденные руки слегка подёргивались.
Но всё же его продолжали макать.
На шестой раз вниз пошло тело без всяких признаков жизни. Оно
ушло в глубину, но наверх уже не показалось. Могучий рывок
натянул канат, внутри макальника что-то хрустнуло, и он завалился
на бок. Канат, внезапно отпущенный, спружинив, подлетел в воздух.
В разорванной петле никого не было.
Трое палачей удручённо разглядывали поломанную машину. В толпе
раздались крики, многие показывали пальцами на далайн. Там, между
бугров влаги появилось что-то похожее на частокол из костяных
гарпунов, обтянутых серой кожей. Плавник быстро двигался, вздымая
пенистые буруны. Маарах -- огромная костистая рыба, желанная
добыча во время мягмара, барражировала вдоль берега, явно не
собираясь уходить.
-- Никто не выживет, -- сказал Маканый. -- Шажрёт вшех. Вишь, как
ходит.
Палачи, понукая добровольных помощников, подняли упавший
механизм, кто-то полез наверх заменять поломанную деталь.
Маканый, на которого напал бес болтливости, что-то возбуждённо
шипел, но Шооран не слушал. Несмотря на шум и толпу вокруг, он
вдруг ощутил далайн. В конце концов, он илбэч и должен умереть
как илбэч, а не быть проглоченным глупой рыбой! Работать,
напустив на лицо отсутствующее выражение, не выдав себя ни единым
жестом, было страшно трудно, но всё же у него получалось. Оройхон
начал возникать.
Сначала берег взорвался испуганными голосами, потом упала мёртвая
тишина, потом кто-то завыл, некоторые бросились бежать, словно
увидели Многорукого, другие молились, иные лежали, упав лицом в
нойт и не смея подняться. Шооран не замечал ничего, кроме
далайна. Влага кипела, клубились шапки пены, зазевавшийся маарах
выметнулся на воздух и остался монументом самому себе, навеки
впаянный в камень. Далайн схлынул, отступая перед новым
оройхоном.
"Вот и всё, -- подумал Шооран. -- Жить мне осталось один день. Но
этим придётся строить новый макальник."
Наконец пришёл в себя и кто-то из начальства. Послышались
команды, общинников погнали вон, оправившиеся цэрэги сняли с
крестовин каторжников и повели их назад через умывающийся,
залитый выступившей водой оройхон.
Ночь пленники провели запертые в алдан-шаваре. Никто не
разговаривал, лишь Маканый время от времени тряс шишковатой
головой и повторял:
-- Ну-у?.. Да-а...
Наутро в алдан-шавар прибыл старший брат. Не тот, что
распоряжался в каторжных мастерских, а другой, очевидно, из
самого высшего командования. Он остановился на пороге, оглядел
повернувшиеся к нему серые лица и медленно, подчёркивая каждое
слово, начал говорить:
-- Я ни о чём вас не спрашиваю. И я не буду вас спрашивать. Вы
понимаете, о чём я говорю. Больше с вами об этом не будет
говорить никто. И вы не должны говорить об этом друг с другом.
Вас, всех без исключения, будут кормить и ухаживать за вами.
Потом вас приведут на берег и оставят одних. Если захотите,
можете висеть там, пока не высохнет далайн. Но я бы хотел иного.
Так что ваша жизнь в руках одного из вас. А теперь собирайтесь.
Брат вышел. Женщины с испуганными глазами принесли чистую одежду
