делать! -- Хлыст рубил хрипящую плоть. -- Вы не знаете, что может
он, и ничего не можете сами! -- Новый разрез прошёл по бьющемуся
телу. -- Так оставьте его в покое! -- на этот раз рука не
отдёрнулась, милосердно добив лежащего.
Убийства среди изгоев были делом обычным, но такая казнь
возымела действие. Толпа затихла и покорно сгрудилась на
поребрике, где теперь стало вольготно жить. Результаты
послушания сказались довольно быстро: в течение недели
появилось ещё три оройхона, и узкий мыс превратился, по выражению
Чаарлаха в благодатнейшую болотину. Бандиты, бродяги, сборщики
харваха, женщины, овдовевшие и выгнанные с сухих мест -- все были
довольны своей предусмотрительностью и втайне ждали сухих
оройхонов. Ах, если бы ещё не было солдат Моэртала, грозящих
будущему благополучию!..
Единственный, кто чувствовал себя несчастным, был Чаарлах.
Подозрение, павшее на него три года назад, теперь превратилось в
уверенность. На сказочника смотрели с ужасом и благоговением, ни
один человек, кроме Ээтгона и Шоорана не осмеливался подойти и
заговорить с ним. Даже присутствие на вечерних представлениях,
которые продолжал давать Чаарлах, превратилось для большинства из
удовольствия в немного жутковатую обязанность. Чаарлах не мог не
видеть этого и молча переживал, хотя внешне не выдавал себя
никак, разве что сказки его становились всё язвительней или,
напротив, печальней.
Вечером после атаки, так удачно отбитой, изгои собрались на
совет. Никакой особой иерархии у них не было, все они равно
ходили под смертью, и потому те, кому было что сказать --
говорили, а прочие -- слушали. Первым начал говорить немолодой
мужчина, которого все звали Суваргом. Несмотря на музыкальное
имя, он был вспыльчив и жесток, и прославился как опытный и
безжалостный боец. Подобно Шоорану он был некогда цэрэгом,
чем-то не угодил благородному Ууртаку, но вместо того, чтобы
покорно сносить немилость, взбунтовался и едва сумел унести
ноги, бросив на произвол судьбы двух жён и кучу детей. Год
Суварг охотился за осторожным Ууртаком, да и сейчас не оставил
планов мести, хотя изрядно поостыл.
-- Надо решать, что станем делать, -- произнёс он. -- Сейчас,
когда у Моэртала не осталось пушек, можно легко пробиться и
уйти. Раньше, когда тут были гиблые места -- так бы и сделали.
Как поступим теперь? Лучшего места всё равно не найдём. Если бы
не цэрэги, тут можно год сидеть.
-- Как же! -- возразил незнакомый Шоорану изгой.. -- От цэрэгов
можно отмахаться, а вот Ёроол-Гуй со всех сторон обложил. У нас
один охотничий оройхон остался, всё остальное пожрано. Завтра
Ёроол-Гуй туда вынырнет -- что есть станем? Уходить надо.
-- Может здесь скоро сухой оройхон будет? -- подал голос кто-то.
-- Жди, -- ответили ему. -- Рассчитывай на себя.
-- Это верно, -- согласился тот же голос. -- Чаарлах совсем
плох стал.
-- Замолкни, падаль, -- процедил Ээтгон. -- Размажу как зогга,
следа не останется.
-- Если уходить, то только к Ууртаку, -- высказался давний
шооранов знакомец Жужигчин. -- На востоке сейчас гибло, туда
пол армии стянуто. Что-то ван со старейшинами повздорил.
-- Нет больше старейшин, -- поделился новостью Шооран. -- Их
добрые братья слопали. А теперь сюда лезут.
-- Братьев нам ещё не достаёт...
-- Хватит болтать! Думайте: здесь торчим или к Ууртаку уходим?
Шооран расположился чуть в стороне от остальных. Сидел на
корточках, мастерил, вспоминая рассказы Маканого, маску из рыбьей
кожи и убеждал себя не вмешиваться в спор. Зачем, спрашивается,
ляпнул про старейшин? Только привлёк к себе ненужное внимание. И
без того он слишком заметен. Лишний риск ни к чему. Он и так
будет рисковать, когда поползёт через авары в царство
толстощёкого дурня Хооргона, чьи кости уже без остатка сгрызены
жирхами, а потом пойдёт огненным болотом в свою землю. Огромную
и пустую. Там больше трёх дюжин пустых оройхонов, и каждый из них
может прокормить всех этих и ещё многих иных людей. Только, во
что они превратят его землю? Это сейчас, загнанные словно звери,
они напоминают людей, а так... дай им волю и из Жужигчина
получится превосходный старший брат, Суварг вновь станет цэрэгом,
дюженником, а то и одонтом. Шооран вспомнил изгоев, первыми
пришедших на оройхоны старика, вспомнил бегущую толпу и
дребезжащие стоны бесполезно убиваемых бовэров. Нет, он не может
отдать людям свою землю, они сожрут её. Ведь это изгои образовали
когда-то нищую страну всеобщего братства.
Правда, здесь же, среди грязи и смерти бегает чуть не две дюжины
детишек, забывших, что значит быть сухими, и никогда не
пробовавших хлеба. Это им он обещал показать дух шавара и теперь
готовит страшную маску. И ещё, где-то бродит Яавдай, которую он
так и не нашёл.
-- Не надо уходить к Ууртаку, -- сказал Шооран. -- Есть другое
место.
Все лица повернулись к Шоорану.
-- Пройти вдоль мёртвой полосы на земли Хооргона, -- в
последнюю минуту Шооран решил не говорить о новых землях,
понимая, что в этом случае ему просто не поверят.
Кто-то присвистнул.
-- Здесь пройдём, а дальше -- как? Хооргон вана боится, он
границу держит. У него же ухэры! Хрустнем, как чавга под каблуком
-- и все разговоры.
-- Можно пройти, -- сказал Шооран. -- Ночью. На авары кожи
накидать и пройти, пока они горят. Я ходил, ближние авары не
такие горячие.
-- Чего ж тогда ван не прошёл?
-- А ему зачем? Ну, поставит он нового одонта, так тот опять
отделится.
Ненадолго все замолкли, обдумывая сказанное. Потом Жужигчин,
словно радуясь чему-то, крикнул:
-- Не-е! Ну, пройдём мы туда, а дальше? Там же и прятаться
негде, всего побережья -- пять оройхонов. Я там был, когда тот
край только нашли. А потом еле убёг, когда Хооргон пришёл. Я
знаю, там негде прятаться.
-- Мы и не будем прятаться, -- решив что-то, произнёс Суварг. --
Мы станем в алдан-шаваре жить. Пусть Хооргон прячется.
-- С ума сошёл! -- закричал незнакомый Шоорану изгой с вмятиной
от кистеня над бровью. -- У Хооргона две двойных дюжины солдат,
а нас втрое меньше, да увечных половина. Перебьют!
-- Найдём людей, -- успокоил Суварг. -- Для такого дела люди
будут. Выходим послезавтра. Завтра всем собраться, оружие чтобы
было в порядке, бабам чавги заготовить. Будем прорываться, пока
Моэртал палить не может.
Никто не возразил. Каждый знал, что если захочет, сможет
остаться здесь или отстать от отряда прежде чем он дойдёт до
границы, например, во владениях того же Ууртака. Поэтому спор
сразу прекратился, изгои начали расходиться, устраиваясь на
ночь. Шооран незаметно отошёл в сторону. Он хотел осуществить
одну мысль, пришедшую в голову на совете.
Прежде, остерегаясь ночного нападения, изгои ставили на подходах
к своему оройхону дозорных. Но теперь, когда цэрэгов шуганул
Ероол-Гуй, вылазки явно не произойдёт, и посты не были
выставлены. Но это значит, что шпионы, а их наверняка немало
среди толкущегося вокруг банды сброда, побегут с докладом именно
сегодня.
Шооран притаился неподалёку от поребрика и стал ждать. Прошло
от силы полчаса, и на фоне потухающих облаков появилась спешащая
фигура. Женщина! Что же, тем лучше. Шооран, прикрывшись полой,
натянул на лицо готовую маску и неожиданно вырос перед
доносчицей.
-- Узнаёшь ли ты меня?! -- прорычал он, раздув живот, чтобы голос
звучал гулко и незнакомо.
Увидав нависшую над собой уродливую светящуюся харю, женщина
издала короткий нутряной вскрик и повалилась без памяти. К этому
Шооран был готов. Он подхватил падающую женщину и правой рукой
хлестнул по щеке. Почувствовав, как в обмякшее тело вернулась
жизнь, Шооран вновь разинул усаженную иглами зубов пасть и,
играя призрачной личиной, зарокотал:
-- Так ты узнала меня, несчастная?
-- В-ва-а... -- невнятно загундосило из темноты.
Шооран едва не прыснул со смеху. Он второй раз изловил одну и ту
же шпионку! Только тогда он был блестящим цэрэгом, а сегодня --
злым духом, демоном шавара или ещё неясно кем, за кого могла
принять его перепуганная баба. Интересно было бы взглянуть на
неё, чтобы потом признать на свету.
Добавив в голос хрипа, Шооран принялся вещать:
-- Иди к своему одонту и скажи, что если он хочет получить то,
что просил у сказочника, пусть немедленно уведёт войска и две
недели не смеет подходить сюда, а на суурь-тэсэге поставит знак
-- копьё с цветком туйвана. Если же он не послушает, то из одонта
станет моей тенью! Ты всё поняла?
-- В-ва-а...
-- Ну так ступай!
Доносчица умчалась так быстро, словно оройхон был залит дневным
светом. Шооран скатал маску и пошёл спать.
Наутро никакого знака на суурь-тэсэге он не увидел. Впрочем, ему
рано появляться: вряд ли Моэртал выслушивает доносы и днём, и в
ночи. Хотя, может быть, он просто не поверил шпионке и
по-прежнему хочет извести изгоев и поймать илбэча. Впрочем,
Моэртал умён, и даже не веря в духа шавара, может согласиться
отвести войска.
Шооран вернулся в лагерь. На полпути ему встретилась девчонка,
одна из сирот, что были выкинуты на мокрое. Увидав Шоорана, она
крикнула:
-- Иди скорее! Там Чаарлах помирает!
Последние дни Чаарлах чувствовал себя худо и поднимался из
колыбели лишь вечером, чтобы рассказать очередную историю. Но
Шоорану и в голову не приходило, что старик, пять дюжин лет
ходивший по мокрому, может умереть.
Вдоль поребрика царила суета. Народ сбегался со всех сторон.
Ээтгон, сжимая рукоять хлыста, стоял возле постели Чаарлаха,
цепким взглядом перебирая собравшихся и, очевидно, выискивая, кто
мог произнести запретное слово. А сам Чаарлах с безмятежным
видом сидел на постели, словно ждал тишины, чтобы начать
рассказ.
-- Собрались? -- сказал Чаарлах, и Шооран отметил, что голос
сказителя ничуть не изменился. -- Хорошо. Мне было бы грустно
умирать молча. Кроме того, я должен вам кое-что сказать. Обо мне
ходит много слухов, а ещё больше врал о себе я сам. Я никогда не
опровергал выдумки, а сегодня говорю: всё неправда. Может быть
уже через неделю вы убедитесь в этом. Но я прошу: не надо его
искать, пусть он работает спокойно. И я не знаю, кто среди вас
илбэч. Когда я мог увидеть его, я действительно закрыл глаза,
чтобы они не лопнули от любопытства. А мои догадки -- это
всего-лишь догадки, и они умрут вместе со мной. Вот вам сказка.
Может быть, она не лучшая, но она последняя, и она обо мне:
Как случилось на нашем мокром оройхоне чудо небывалое --
объявилось место грязное. Завелась грязища густая да липкая --
никто мимо пройти не мог. Охотники шли -- ногами увязли. Женщины
промышляли -- поискали чавги. Мальчишки бежали -- поиграли в
мышку. Девочки ходили -- замесили малашу.
И так все они грязь измяли-переболтали, что слепилась из неё
пребольшущая Чвака-кака. Посмотрела Чвака-кака по сторонам --
всюду грязь вонючая, хохиур пушистый, тэсэги высокие -- и
говорит:
-- Мир прекрасен, а я, Чвака-кака, лучше всех! Пойду, свет
посмотрю, всех счастливыми сделаю!
Пошла Чвака-кака по оройхону, видит безногая тайза прячется.
-- Ты меня, тайза, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет
кругом обойти, всех счастливыми сделать. И тебя тоже, тайза
безногая.
-- Неужто тебя и есть можно, такую большущую?
-- Можно, тайза, можно! Вот только свет кругом обойду.
Пошли они вместе. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт.
Идут, а навстречу -- жирх. Чваку-каку увидел, со страху
извиваться стал.
-- Ты меня, жирх вонючий, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу
свет кругом обойти, всех счастливыми сделать.
-- Тебя и есть можно, такую здоровенную?
-- Можно, жирх, можно! Вот только свет кругом обойду.
Пошли дальше. Первой Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт,
сзади жирх извивается. Навстречу им тукка. Увидала Чваку-каку --
ощетинилась.
-- Не бойся меня, колючая тукка. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет
кругом обойти, всех счастливыми сделать.
-- А есть тебя можно?
-- Можно.
Пошли в путь. Чвака-кака шагает, тайза ползёт, жирх извивается,
позади тукка бежит. Навстречу -- парх. Чваку-каку увидел -- усы
