впивались в кромку оройхона, терзая и обрушивая её. Но основная
масса чудовища, невидимая отсюда, ползла по приграничному
оройхону. Там что-то гремело и рушилось, словно Ёроол-Гуй
вознамерился посуху добраться к стене Тэнгэра и собственными
руками довершить то, что не успела сделать влага.
Шооран подошёл ближе и вдруг стремительно ринулся вперёд. Этого
было нельзя делать ни в коем случае, на любой пяди земли
невидимый глазу мог струиться осязательный отросток, тонкий как
паутина зогга и прочный, словно канат, свитый из живого волоса. И
всё же, Шооран, подбежав вплотную к тому месту, где оройхоны
соприкасались углами, спрыгнул вниз.
Илбэч ступил на пограничный оройхон, и немедленно авары полыхнули
пламенем, по сравнению с которым любой человеческий огонь
показался бы холодным свечением подземного слизня. Пламя
ударило вползшего на оройхон Ёроол-Гуя.
С самого сотворения мира к облакам не поднималось такого столба
дыма. Даже те давние события, когда, охотясь за Энжином,
Многорукий три дня провёл на аварах, не могли сравниться с тем,
что произошло сейчас. Ведь тогда он едва ли на дюжину шагов вполз
на горячие камни, а сейчас он был там весь, растянувшись на целый
оройхон.
Вопль потряс окрестности. Кричал не бог, он оставался молчалив,
кричали раскалённые камни, лопаясь от льющейся на них влаги и
холодной крови. Из трещин вытекала лава, авары застывали
уродливыми наростами и вновь лопались. Выл пар. Смерчем
закручивался дым, вихрь рук, сплетшихся в воздухе, казался
бушующим столбом пламени.
Со времён битвы за алдан-тэсэг не получал Ёроол-Гуй такой
оплеухи. Никакие выстрелы из ухэра не могли бы нанести подобного
вреда. Бог ледяных глубин столкнулся со стихией, мощь которой
была сравнима с его собственной. Так же как и он сам авары не
уставали и, лопаясь, лишь жарче палили огнём.
Теряя руки и ошмётки плоти, Ёроол-Гуй сполз с негостеприимных
тэсэгов и камнем ушёл в глубину. Если бы Шооран мог видеть
своего врага в эту минуту, ему бы почудилось, что тело Ёроол-Гуя
уменьшилось едва ли не наполовину. Но Шооран не видел ничего.
Закрыв лицо руками, кашляя и задыхаясь, он бежал, спасаясь от
горького дыма, туда, где можно хоть как-то дышать.
* * *
Ёроол-Гуй не появлялся неделю.
За неделю Шооран поставил десять оройхонов, окончательно изнемог
и едва волочил ноги. От красавца цэрэга оставалась одна, покрытая
багровыми следами ожогов, тень. Так что, когда на седьмой день
поутру с далайна донёсся удар, возвещавший, что властелин
вернулся, Шооран не испытал никаких чувств, кроме усталого
сознания, что теперь можно отдыхать.
Десять оройхонов, расположенных по два, составили длиннейшую
сухую полосу, пусть не слишком уютную, но зато совершенно
безопасную. Шооран повернулся на другой бок и, хотя уже рассвело,
сладко заснул под шумную возню Ёроол-Гуя. Он проспал сутки с
гаком, а проснувшись, обнаружил, что Ёроол-Гуй по-прежнему
восседает на суурь-тэсэгах последнего оройхона. День Шооран
провёл, бесцельно разгуливая по сухой полосе. Ёроол-Гуй думал о
вечном. На следующий день у Шоорана кончилась вода, и он вышел на
самый дальний от Ёроол-Гуя мокрый оройхон поискать чавги. Однако,
эта земля была ещё слишком молодой, чавга не успела созреть, и
выжать воду из крошечных комочков не удалось. Можно было бы
вернуться к дому старика, где Койцог, конечно, даст и воду, и
новый запас лепёшек и сушёного наыса, но Шооран не хотел
совершать переход по огненному болоту, когда Ёроол-Гуй так
близко. Скрыться там было бы попросту некуда.
Тогда Шооран решил согнать Ёроол-Гуя с насеста. Осторожно, по
поребрику дальних от Ёроол-Гуя оройхонов вышел к далайну и начал
строительство. Он заранее готовился к болезненному удару, который
получит, когда Ёроол-Гуй начнёт ломать незавершённую землю, но
Многорукий не двинулся с места, и новый оройхон встал прочно. На
следующий день мучимый жаждой Шооран (он уже два дня ничего не
пил), потеряв осторожность, вновь взялся за строительство.
Придвигаясь к лежбищу гиганта, он поставил ещё два острова.
Теперь три оройхона прикрывали достаточный кусок суши, чтобы один
из прежних оройхонов стал чистым. Шооран начал ждать воды. Она
ударила из расщелин бурлящими фонтанами, мутная, ещё смешанная с
нойтом. Через несколько минут потоки посветлели, грязь уплывала к
границам, плодородной землёй оседала на полях. Шооран словно
первый бовэр на пустом оройхоне фыркал в ручье и радостно ругал
себя, что не выстроил сухого оройхона раньше. Имея сухой оройхон,
он мог чувствовать себя совсем спокойно. Воды у него теперь
сколько угодно, а припасов хватит, чтобы дождаться появления
первых побегов хлебной травы. Тонкие и нежные, они были годны в
пищу, хотя обычно никто не использовал их так расточительно.
Ёроол-Гуй не отреагировал и на эти оройхоны. Мысли о вечном или
что другое поглотили его полностью. Если бы не руки,
безостановочно продолжающие бессмысленную работу, можно было бы
решить, что бессмертный господь наконец издох на радость всем
живущим.
Положение становилось, мягко говоря, странным. Никто не знал,
сколько времени Ёроол-Гуй может провести на суше. Кажется, это
время вообще ничем не ограничивалось.
Прождав три дня, отоспавшись, изрядно поприев запасы и опившись
водой до состояния перезрелой чавги, Шооран вернулся к далайну и
начал наращивать землю не в том направлении, куда хотел, а куда
мог. Поверх трёх оройхонов, создавших ему сухую землю, он
поставил ещё три. Сначала тот, что ближе к Ёроол-Гую, а затем,
ничего уже не опасаясь, и два других. Ёроол-Гуй пребывал в
прострации. Возможно, сидя на земле, он не чувствовал ударов
илбэча, а возможно -- лечил таким образом ожоги, и ему было не до
охоты. Шооран, выйдя из себя, метался по поребрику вдоль занятого
оройхона, орал на Ёроол-Гуя и швырялся камнями. Многорукий
благодушествовал.
Оставалось продолжать начатое и увеличивать ненужный выступ
земли, в надежде, что когда-нибудь он пригодится. Или можно было
спать, соревнуясь с Ёроол-Гуем в терпении. Шооран пошёл обоими
путями. Он всласть спал, экономя силы и припасы (ростки хлебной
травы были ещё слишком малы, чтобы принимать их всерьёз), а
выспавшись до опухшей физиономии, шёл к далайну. Он поставил ещё
два оройхона, а затем Ёроол-Гуй внезапно и беспричинно исчез.
Шооран прошёлся вдоль сухой полосы. Его мучили сомнения. Легко
ругаться на Ёроол-Гуя, видя его и зная, что он не может тебя
достать. А как быть сейчас? Что если Многорукий никуда не уплыл,
а ждёт, укрывшись под берегом, чтобы, когда ты приблизишься,
снять тебя с оройхона на манер чёрного уулгуя?
В конце концов Шооран решился и начал работу, но не там, где
прежде сидел Ёроол-Гуй, а в стороне, превратив тройку оройхонов в
четвёрку. Ёроол-Гуя не было. Шооран прошёлся по запретному
оройхону, вышел к далайну, постоял там пару минут и ушёл, ничего
не сделав. Он чувствовал себя неуверенно и опасался, что далайн
не послушает его.
Оройхон после двухнедельного пребывания Ёроол-Гуя представлял
жалкое зрелище. Тэсэги, изъёрзанные огромным телом, были
раздроблены в крошку, верхушки суурь-тэсэгов скруглились, словно
над ними поработали каменотёсы. Входы в шавар обрушились, а
вместо беловатого нойта камни покрывала тягучая зелёная слизь.
Она светилась в темноте, и от неё муторно несло трупным запахом.
Шооран собрал немного слизи во флягу, но слизь в минуту
растворила тонкие стенки и растеклась.
Лишь после этого Шооран заметил, что подошвы новых башмаков,
подаренных Койцогом, расползаются на глазах. Раздосадованный
Шооран спешно покинул негостеприимный оройхон, твёрдо решив при
первой же возможности превратить его в сухой, чтобы вода смыла
всю пакость.
На следующий день Шооран вернулся и выстроил остров там, куда его
не пускал Ёроол-Гуй. В ответ царь далайна опустошил один из
первых участков этой земли, пожрав подросшую чавгу и завёдшееся в
шаваре зверьё. Затем, не прячась и разгоняя мутные волны, словно
небывалый авхай понёсся к берегам земли вана и там учинил разгром
среди успокоившихся было изгоев. Шооран тем временем поставил
оройхон у стены Тэнгэра, сделав ещё шаг в страну добрых братьев.
Этот оройхон завершал третью дюжину островов, созданных Шоораном,
причём больше половины из них родилось за последние пару месяцев.
Началась жизнь похожая на бесконечно долгую и мучительную игру.
Ёроол-Гуй приходил и уходил, то пропадая, то в один день посещая
несколько оройхонов подряд. Шооран часами сидел над картой, давно
уже не той, а новой, вычерченной им самим, стараясь угадать, где
сейчас менее опасно, потом шёл и наносил удар. Иногда он
ошибался, Ёроол-Гуй успевал к месту строительства, и Шоорану
приходилось, превозмогая боль и ловя каждое движение
непредсказуемой твари, уходить по кромке оройхонов. Отрезать себя
на маленьком клочке суши Шооран больше не давал, но и после
простых встреч он болел по нескольку дней кряду.
Никаких запасов, разумеется, не могло хватить на это время,
поэтому, чтобы не голодать, Шооран выкосил поле на одном из сухих
мест и временами подолгу жил рядом с ним, заготавливая хлеб.
Питался он мясом, лепёшками и наысом. Туйвана у него не было,
туйван начинает плодоносить на шестой год, так что самые большие
деревья пока едва доставали Шоорану до колена.
Бывало, что и Ёроол-Гуй пропадал надолго, и тогда Шоорану
представлялось, что в это время его недруг, скрывшийся в бездне,
возделывает там своё поле, заготавливает отвратительный
подводный наыс, вялит мясо, а, кончив дела, всплывает, чтобы
продолжить гонку за илбэчем.
Кроме того, во время домашних работ его не покидало ощущение, что
вся жизнь лишь померещилась ему, а на самом деле не происходило
ничего, и он после ухода старика так и живёт один. Опасаясь за
рассудок, Шооран вслух рассказывал себе историю своей жизни, потом
доставал карту и бесконечно измерял расстояния -- сколько ещё
осталось до страны добрых братьев. Выходило уже не так много,
большую часть пути Шооран прошёл, и если бы поставленные им
оройхоны вытянуть в цепочку по два, он давно уже достиг бы цели.
Но и без того "страна Шоорана", как называл он её, тянулась на
день пути, ходить из конца в конец становилось всё дольше и
утомительней, так что, в конце концов, Шооран перебрался на
другой сухой остров и освоил новое поле.
К этому времени им было построено шесть с половиной дюжин
оройхонов. Если верить легендам, один лишь Ван сделал за свою
жизнь больше. Но Ван жил долго и был прославлен в поколениях.
Когда одинокая жизнь стала почти привычной, появилась
неожиданная проблема: куда девать время? Всё-таки человек не
двужильный и не может работать без передыха, а значит, наступит
вечер, когда не хватит сил поставить оройхон, и выпадет из руки
серп, а недоделанный гарпун вызовет лишь чувство отвращения. В
такой вечер надо сидеть, прислонившись к тэсэгу, лениво глядя
вдаль, неспешно перебрасываться словами с соседом или под звон
сувага слушать долгие, перетекающие одна в другую истории, что
заунывно выпевает забредший на оройхон сказитель.
У Шоорана не было семьи, друзей, ни даже соседей. Но был простор,
зреющее поле, а главное -- много одиноких вечеров. И он сделал
себе суваг. Подпилил хищные зубы на изогнутой рыбьей челюсти,
сплёл из живого волоса струны, натянул их, намотав на колки
зубов, и с тех пор подолгу будил красную вечернюю тишину звоном
дрожащего волоса. Иногда сидел и пел до самого утра, а утром
вставал и отправлялся к далайну.
Появившись там в очередной раз, Шооран нашёл далайн кипящим и
покрытым пеной. Мягмар. Когда-то Шооран собирался пройти
путь за месяц, а идёт больше года. Послезавтра ему стукнет
полторы дюжины -- тот возраст, что он приписал себе, поступая на
службу. Шооран вернулся к дому, сел на берегу ручья, наклонившись
над водой начал разглядывать своё отражение. Сейчас он
мог бы приписать себе и две, и три дюжины, хотя теперь ни один
одонт не согласился бы принять его в войско. Следы нойта и
ожогов на лице придали ему вид законченного изгоя, подаренная
