том, что наступил полдень - Иммани все лежал в постели и при мысли о том,
что когда-то придется вставать, с отвращением закрывал глаза. В эту минуту
в дверь постучали, и на пороге флигеля показался Нан. "Вот еще принесла
нелегкая, - подумал Иммани, - что ему-то нужно."
Нан между тем раскрыл папку и подал Иммани доклад, в котором Иммани,
к своему изумлению, узнал тот доклад, что разорвал вчера Андарз. Доклад
был переписан черными чернилами, почерком "пяти тростников", и выглядел в
точности так, как пристойно.
- Вот, - сказал Нан, - я счастлив выполнить свое обещание.
- Какое обещание? - изумился Иммани, пуча глаза.
Молодой чиновник всплеснул руками:
- Помилуйте! Мы с вами распили кувшин в кабачке "Тысячелистой сени",
и вы пожаловались на разорванный доклад. Я сказал, что мои писцы могут его
переписать, и вы отдали мне доклад! Я счастлив помочь вам!
Иммани закрыл глаза, пытаясь вспомнить Тысячелистую сень: да, что-то
такое было... А потом? Черт знает что было потом, ничего Иммани не
помнил...
Человек менее самовлюбленный, Нан, Андарз, даже простодушный Теннак,
немедленно бы насторожились: с чего это незнакомый чиновник заставляет
своих писцов переписывать чужие доклады? Но бедой господина Иммани, не раз
подводившей его в жизни и в конце концов навлекшей на него погибель, была
неистребимая уверенность в том, что все люди должны любить его и оказывать
ему услуги. Эта-то беда, и ничто иное, приводила к крушению все его
хитроумные мерзости, в то время как многим, проделывавшим гораздо более
гадкие вещи, удавалось выйти сухими из воды. Люди, оказывавшие ему услуги
от чистого сердца, быстро возмущались, видя, что Иммани принимает услуги
как должное, люди, завлекавшие его услугами в ловушку, добивались полного
успеха. Из-за этого незначительного брака в душе Иммани получилось так,
что он был очень хорош, когда речь шла о том, чтобы заставить страдать
других, но никуда не годен, когда речь шла о том, чтобы самому добиться
успеха. Словом, поведение его всегда нарушало золотое правило добродетели:
никогда не делай людям зла, если это не приносит тебе выгоды.
Иммани открыл глаза и спросил:
- А потом? Что я делал потом?
- Потом? Мы зашли еще в кабачок Семи Звезд, и, право, я там ужасно
напился. Помню только, что вы изъявили желание посетить одну свою
знакомую, и приглашали меня с собой. Я отказался, не чувствуя в себе
похоти, и вы удалились в сторону Осуйского квартала.
- Знакомую, - спросил Иммани. - Какую знакомую?
- Не помню, - ответил Нан, - видимо, какую-то девицу из Осуйского
квартала: я слыхал, что осуйский патруль нашел вас у внешней стены и
прислал нынче утром в паланкине.
Иммани в ужасе смотрел на Нана. "Пьяный дурак, - пронеслось в его
голове, - но не могло же быть такого, что я напился больше его. Стало
быть, ничего страшного".
- Слушайте, - сказал он Нану, уцепившись за его рукав - окажите мне
услугу, не рассказывайте никому об этой осуйской знакомой? Ну просто ни
слова.
- О чем речь! - изумился молодой чиновник.
Этот день Шаваш провел в саду: он забрался на ветхую башню, в
комнату, полную рисунков и шорохов, лег на парапет и стал глядеть вниз.
Сверху ему был виден весь сад, и красная кирпичная фабрика через реку.
В час Росы во двор приехал подарок: пирог на телеге. Телега была
обшита желтым бархатом.
Около полудня во двор прибыл гонец с императорской грамотой. Шаваш
видел, как господин Андарз встал на колени посереди двора, целуя грамоту.
После этого Андарз выехал во дворец. Секретарь Иммани, ссылаясь на
головную боль, остался в усадьбе.
Немного после обеда госпожа со служанками вышла играть в мяч, и к ним
присоединился Иммани. Иммани очень ловко подкидывал мяч ногами и головой,
и весь вспотел. Он подошел к госпоже, взял ее за подол и вытер подолом
лицо.
Вечером под самое подножие башни пришел секретарь Теннак. Под мышкой
у него был меч и узел с документами и книгами. Теннак начал проделывать
упражнения с мечом. После этого он разделся, нырнул в воду, и стал плавать
ловко, как гусь. Теннак вытерся насухо, натянул чистые штаны, и, взойдя на
первый этаж башни, расположился там с бумагами.
Шаваш сошел вниз. Теннак оторвался от бумаг:
- А, - сказал он, - вот ты где. А я пришел утром в комнату для слуг,
а тебя не было. Ты зачем полез на башню?
- Так, - сказал Шаваш, - все-таки на два этажа ближе к небу.
- А привидений ты не боишься? Здесь в полдень и в полночь ходит
привидение: один чиновник, которого отравили зубным порошком.
- Нет, - сказал Шаваш, - сегодня его я его не видел.
- Вот и я, - вздохнул варвар, - который месяц хожу, и все не могу его
увидеть! А другие видят!
- Он, наверное, - высказался Шаваш, - был важным чиновником. У него и
при жизни было трудно добиться аудиенции, а после смерти - и подавно.
Помолчал и спросил:
- А сложно ли быть чиновником?
Теннак оглядел его и, усмехнувшись, сказал:
- Видел белые цветы у дальнего источника? Пойди-ка и сорви мне десять
штук.
Шаваш пошел и сорвал десять белых цветов. На обратном пути он вдруг
наткнулся на секретаря Иммани, - тот искал в траве клубок госпожи, а
госпожа смеялась над ним из беседки. Иммани заметил цветы в руках Шаваша и
всплеснул руками:
- Ах ты негодяй! Это же цветы от запретного источника! Даже садовник,
прежде чем прикоснуться к ним, умывается три раза росою и медом, творит
заклинания! Как ты смел их рвать?
Шаваш опустил голову, застеснялся и промолвил:
- Они такие дивные! Я хотел отнести их госпоже.
Госпожа рассмеялась, а Иммани надулся и сказал:
- Такому поступку нет прощения! Иди на конюшню и скажи, чтобы тебя
двадцать раз выпороли.
- Десять раз, - сказала госпожа.
Так-то Шаваша немного выпороли, а через час его навестил
секретарь-варвар, и принес ему ожерелье из бронзовых пластинок и коробочку
сластей.
- Я пришел к тебе, - сказал Теннак, - чтобы объяснить, что такое
служба чиновника. Это когда один начальник говорит: "Сорви цветы", и
выпорет, если не исполнишь приказания, а другой начальник говорит: "Не рви
цветов", и порет, если ты их сорвешь. Помолчал и добавил:
- Маленький хитрец! Почему, однако, ты не сказал, что это я тебя
послал за цветами, а сказал, что сорвал их для госпожи?
Шаваш ответил:
- Я понял, что этих цветов было рвать нельзя, и подумал: если я
упомяну о вашем приказе, двадцать палок мне достанутся все равно, а если я
упомяну о желании угодить госпоже, мне перепадет вдвое меньше.
Теннак засмеялся и сказал:
- Ты, пожалуй, не нуждаешься в моем уроке.
Андарз ездил во дворец вот почему: В этот день опубликовали указ
господина Нарая о запрете совместных бань. В зале Ста Полей советник
Нарай, кланяясь, доложил императору:
- Нынче в провинции и в столице распространен обычай, - мыться в
банях вместе, мужчинам и женщинам. Лица противоположного пола лежат вместе
в одной ванне, тот, кто тянет соседку за ноги или за грудь, считается
скромником! После бани, не одеваясь, пляшут вместе голые, Подобные места
всегда плохо освещены, якобы ради экономии, а иные молодцы платят хозяину
за то, чтобы тот вовремя уронил в воду светильник. Невозможно сказать,
какой разврат происходит от этого! Необходимо запретить совместные бани!
Государь, стыдясь народа, закрыл лицо рукавом.
- Ваша вечность! - сказал Андарз, - если запретить совместное
купание, так народ перестанет мыться.
Придворные засмеялись.
- Пусть лучше не моются, чем развратничают, - возразил Нарай. Ведь
разврат порождает жажду быть не как все. Жажда быть не как все порождает
роскошь, роскошь одних влечет за собой нищету других, вследствие этого
хиреет и гибнет государство. Запрещая разврат, искореняют роскошь,
искореняя роскошь, спасают государство!
После этого господин Андарз уже ничего не стал возражать, и государь
подписал указ, представленный Нараем.
Вернувшись домой, Андарз призвал к себе старосту банного цеха,
который неделю назад от имени банщиков передал ему два серебряных слитка,
оба весом в небольшого петуха, и со слезами на глазах вернул ему
подношение. Банщик всполошился:
- Что вы! Считайте это даром нашей признательности!
- Пустяки, - отвечал Андарз, - честь не позволяет мне брать деньги за
то, что я не смог сделать. Берите и владейте.
От Андарза Нан выехал на заставу Зеленых Ветвей, где два месяца назад
разбойники ограбили секретаря Иммани и отняли у него червонное письмо, -
если, конечно, его ограбили.
Через четыре часа быстрой езды Нан прибыл на место. С правой стороны
императорского тракта простирались виноградники, усеянные крестьянами, с
левой сверкала река. Ленивые коровы, зайдя в воду по брюхо, отмахивались
хвостами от слепней, и чуть поодаль, как мелкий сор на воде, виднелись
рыбацкие лодки. По пыльной дороге шел сборщик налогов, волоча за собой
козу. За полуразрушенной часовней дорога свернула вправо. С поросшего
деревьями холма Нан увидел маленький городок, окруженные восьмиугольной
стеной, и множество домиков с зелеными флагами снаружи стены. Это все были
постоялые дворы, - неподалеку находился храм Золотого Художника Ияри, и
паломники проводили ночь в постоялых дворах, чтобы с первыми лучами солнца
отправиться к храму.
Ияри жил во времена первой династии и был не просто художником, а
волшебником, и рисовал чудовищ. Все эти чудовища когда-то существовали, но
были превращены им в рисунки. А если бы их не превратили в рисунки, то они
по-прежнему бы ели людей. С холма храма не было видно.
Местный чиновник был рад угодить начальнику из столицы. Он казался
немного смущен и встревожен его появлением. Дело в том, что, когда
ограбленный Иммани, в одном травяном плаще, прибежал вечером во двор
управы, и стал дергать за веревку для жалоб, чиновник ужинал с девицами.
Он выглянул в окно, решил, что это какой-то крестьянин, и велел посадить
его в тюрьму за нарушение покоя во время вечерних церемоний. Наутро
жалобщик оказался секретарем императорского наставника, и судья валялся
перед ним на полу и вообще пережил множество неприятных страхов.
Нан застал местного чиновника в кабинете с кувшином вина. Чиновник
походил на помесь щуки и карася, как это часто бывало с мелкими пожилыми
чиновниками. Звали его Одон. На стене кабинета красовалось темное
квадратное пятно: Нан догадался, что в это месте висел портрет Руша или
другого казненного. Одон снял старый портрет, но не знал, какой новый
следует вешать.
Одон занавесил кувшин вина тряпочкой, отдал кое-какие распоряжения, и
отправился вместе со столичным чиновником на место происшествия. Козий Лес
начинался сразу за городскими воротами. Дорога была старая-старая, а
лессовые почвы такие мягкие, что колея ушла глубоко в землю, так что
голова коня Нана находилась ниже обочины, а голова самого Нана - выше.
Отвесные края дороги были опутаны плющом и повиликой, высоко вверху шумела
листва и оглушительно кричали птицы, - это было действительно опасное
место, потому что путники на дороге не могли разглядеть злоумышленника
вверху.
- И много ли разбойников напало на Иммани?
- Ба, - сказал Одон, - когда мы его выпустили утром, их было трое, к
полудню их стало семь, и вечером - десять. Бьюсь об заклад, хозяину он
рассказал, что бился с целым войском.
Тут они наконец подъехали к месту происшествия, и Одон показал на
дуб, нависающий над дорогой.
- На самом деле, - сказал он, - разбойник был всего один. Он сидел на
развилке этого дуба не меньше часа, а потом прыгнул сзади на лошадь Иммани
