и стал душить всадника. Иммани даже его не видел. Судя по следам, которые
он оставил в грязи, это был очень большой и сильный человек. Потом он снял
с секретаря дорожную одежду и, видимо, тут же в нее переоделся, а свой
травяной плащ оставил на дороге.
- Почему вы считаете, что он прыгнул именно с дуба?
- Преступник ел дынные семечки и заплевал семечками дуб и дорогу.
Если бы он стоял на дороге или над обочиной, он бы вряд ли заплевал дуб,
а? Также понятно, что он ел семечки не после разбоя, а до. Когда человек
сидит, ждет чего-то и нервничает, и имеет в кармане семечки, - он
обязательно станет их есть. Я собрал все семечки с дуба и с дороги, и
набралось около осьмушки. После этого я реквизировал семь осьмушек семечек
и раздал их моим стражникам, имеющим эту привычку, и ни один из них не
справился с этой задачей меньше, чем за час.
- Мы едем по этой дороге не больше часа, - сказал Нан, - и нам дважды
встречались люди. - Проходили ли другие путники под деревом, в то время
как на нем сидел разбойник? Видели ли они семечки на земле?
Чиновник вздохнул.
- Я и сам задался этим вопросом. Я расклеил объявления, призывавшие
тех, кто проходил в этот день по дороге, к даче показаний. Но ни один из
проезжих не явился, не желая связывать с управой. Зато я получил целую
кучу доносов от разных соседей, а одна баба даже надиктовала, что не
знает, ходила ли ее соседка по этой дороге или нет, но что эта соседка,
когда стирает белье, вечно выливает воду со щелоком в чужой сад.
- А плащ, который оставил разбойник? - спросил Нан.
- Плащ сохранили, но только по нему ничего не установишь. Это обычный
крестьянский плащ, такие плетут по всей провинции.
Одон задумался и добавил:
- Это все паломники Золотого Иери. Черт знает что за народ.
Нан кивнул. Паломники, по его опыту, были странный народ: редко-редко
это были степенные люди, а чаще мошенники и бродяги, которые стекались к
храму, чтобы замолить свои грехи, а деньги в пути добывали новыми
преступлениями.
- Что, - сказал Нан, - больше стали грабить за последнее время?
- Именно, - особенно с тех пор, как...
Одон запнулся, не зная, как сказать незнакомому чиновнику: "с тех
пор, как Нарай житья не дает людям", или "с тех пор, как советник Нарай
выгнал негодяев из теплых гнезд".
- С тех пор, как воры, выгнанные господином Нараем из лавок,
перебрались на большую дорогу, - сказал Нан.
Чиновник вздохнул с облегчением и немедленно согласился.
Нан спешился и облазил место происшествия, влез на отвесный склон
дороги, забрался на дуб. Да, это было подходящее место для нападения на
Иммани, и если учесть, что преступник час просидел на дереве и пропустил
множество людей, то он явно поджидал определенного человека. Если,
конечно, этот преступник был. Если Иммани не сам влез на дуб, высыпал
семечки, повалялся по дороге и потом, переодевшись в травяной плащ,
побежал к управе. Только куда он тогда дел лошадь с сумками? Нан вспомнил
зеленые флаги постоялых дворов.
На дороге, между тем, чиновник обдумывал замечание Нана. Нан слез
вниз, и чиновники поехали обратно. На выезде из леса чиновник наконец
решился:
- По правде говоря, - сказал он, - тут дело нечисто. Признаться, если
бы я не посадил этого секретаря на ночь в клетку, я бы повел расследование
совсем по-другому. Подумайте сами - человек едет с такими подарками и
отсылает от себя всех слуг. А на границе области этот Иммани отказался от
вооруженного эскорта!
- Что вы хотите сказать?
Одон указал на зеленые флаги гостиниц:
- Если человек отсылает от себя слуг, значит, он боится свидетелей.
Если он боится свидетелей, значит, он намеревается преступить закон.
Сдается мне, что этот Иммани намеревался обделать в городке кое-какие
делишки своего хозяина, встретиться на постоялом дворе с сообщником!
- То есть вы хотите сказать, - спросил Нан, - что этот сообщник, зная
о прибытии Иммани и о том, что Иммани прибывает один, подстерег его в
лесу, спрыгнул сзади, и ограбил?
Одон застыл с раскрытым ртом.
- Великий Вей! - вскричал он, - как это раньше не пришло мне в
голову! Мне и раньше казалось, что в этом деле есть что-то странное! И
знаете что? Вот именно то, что преступник прыгнул на Иммани сверху, рискуя
собственной шеей. Вы видели, это чертовски трудный прыжок! Почему он не
выскочил из-за поворота с дубиной, не накинул на Иммани сетку, как это в
обычае у других людей? Он боялся, что Иммани его узнает! С хорошенькими
людьми ведет дела господин Андарз!
Чиновник даже затанцевал в седле от усердия. Теперь он проклинал себя
за нерасторопность. В самом деле, проведи он тогда облаву в постоялых
дворах, кто знает, куда привела бы ниточка? Может быть, он изобличил бы
изменнические сношения Андарза с Осуей, оказал бы неоценимую услугу
господину Нараю. Что тогда он именно потому и не стал возиться с этим
делом, так как Андарз и Нарай были еще друзьями и задавили бы его, как
телега - мышь, Одон как-то позабыл. В смятении чувств он даже не заметил,
что молодой чиновник что-то ему говорит.
- Видите ли, - донесся до него наконец голос Нана, - наверняка Иммани
отпустил слуг, чтобы избавиться от свидетелей. Но и слуги, и вооруженный
эскорт принадлежали, честно говоря, господину Андарзу. Иммани не было
смысла их отпускать, если сделка совершалась согласно воле Андарза. Стало
быть, если сделка имела место, Иммани не выполнял волю хозяина, а,
наоборот, обманывал его. Разоблачение такой сделки ничуть не повредило бы
господину Андарзу.
Нан вежливо отказался от приглашений Одона и заночевал в усадьбе
человека по имени Рей. Рей был давним знакомым Нана и вассальным торговцем
Андарза, - он торговал с Осуей медом и коноплей. Рей и Нан долго сидели,
беседуя, и в конце концов Рей принес другу кое-какие бухгалтерские книги,
и Нан провел всю ночь в их изучении.
Едва государь подписал указ о банях, господин Нарай послал Андарзу в
подарок железную клетку, а в клетке - выдру, символ изменника и
сластолюбца.
Господин Андарз изломал клетку и сказал:
- Что ж! Если на меня лезут с топором, пусть не думают, что я буду
обороняться салфеткою.
На следующий день с утра императорский наставник велел снаряжать
паланкин и отправился к господину Ишнайе, которого он сделал после казни
Руша первым министром. Ишнайя встретил его с распростертыми объятьями, и
выразил сожаление по поводу решения государя.
- Боюсь, - сказал Андарз, - господин Нарай не остановится, пока не
погубит государство. Вскоре он попросит у государя мою голову. А когда он
выпросит у государя голову его ближайшего друга, головы остальных
сановников станут дешевле гусиных яиц.
Ишнайя обещал подумать об этом, и сановники вдвоем отправились к
господину Чаренике, министру финансов.
- Сдается мне, - сказал Ишнайя Чаренике, что этот негодяй Нарай
считает нас всех ворами и взяточниками! Стоило бы предпринять что-то по
этому поводу!
Чареника обещал подумать об этом, и сановники втроем отправились к
столичному префекту, Никке.
Андарз остановился полюбоваться расцветшими хризантемами, а оба
сановника заговорили со столичным префектом об интересующем их деле.
- Не стоит беспокоиться, - сказал Никка, - ведь государь расправился
с первым министром Рушем не потому, что тот был вор, а потому, что тот был
любовником его матери. Что же касается Андарза, то у государя к нему
сложные чувства. Из этого я заключаю, что Нарай добьется казни Андарза от
той половинки государя, которая ненавидит Андарза, и на этом его
владычество кончится, потому что та половинка государя, которая Андарза
любит, не сможет Нарая простить. Так стоит ли вступаться за человека, чья
казнь принесет гибель Нараю?
Чареника был так поражен этой мыслью, что вскричал:
- Вы правы!
А Ишнайя добавил:
- К тому же, кто не знает, что стихи "О Семи Супругах" принадлежат
Андарзу? А в этих стихах говорится, будто, когда я был городским головой в
Чахаре, вместо виноградных кистей в судебном саду на ветвях росла одна
оскомина! Самая отъявленная ложь!
В это время к ним подошел Андарз, и спросил, что они решили.
- Полно, страхи ваши преувеличены! - сказал Чареника.
- Почему бы вам не помириться с господином Нараем? - сказал Ишнайя.
- Зачем говорить о неприятном, - промолвил Никка, - почитайте нам
лучше свои новые стихи.
Андарз поклонился всем троим и поехал в трактир, где и напился выше
глаз.
Этим вечером Шаваш тихонько пробрался в библиотеку, размещавшуюся в
левом крыле дома. У господина Андарза была огромная библиотека: книги на
высоких полках смотрели на мальчика своими гранатовыми глазами, по стенам
были развешаны ковры, изображавшие победы Андарза, а позади огромного
стола висел удивительный гобелен, изображавший карту империи. Шаваш
вытаращил глаза. О том, что такие карты существуют, он знал только по
рассказам: не только владеть, но и смотреть на карту империи простому
смертному было запрещено. Неисчислимые бедствия могли произойти от
колдовства с картой! Вот, например, в десятый год правления государыни
Касии началась засуха, чума... В народа поползли слухи, что причина - в
том, что иссякла государева благая сила, что страной правит женщина.
Государыня приказала произвести расследование: и что же? Выяснилось, что
один из высших чиновников, обманом добыв карту империи, сушит ее над
огнем, колдует, злоумышляя на государство и государыню. Чиновника,
разумеется, казнили: слухи прекратились совершенно.
Но Шаваш пришел сюда не из-за карты. Он хотел найти книгу, которая
ответила бы ему на вопрос: что такое лазоревое письмо? Он боялся задать
этот вопрос Андарзу или его секретарю, потому что трудно было это сделать,
не возбудив подозрения. Что же касается книг, - то книги никогда не
предавались подозрениям по поводу заданных им вопросов, или, во всяком
случае, никому эти подозрения не могли сообщить. Шаваш давно заметил эту
особенность книг. Поэтому он и выучился читать.
Через час Шаваш вынул из второго слева шкафа толстый том,
называвшийся: "Книга о надлежащих бумагах". Он раскрыл книгу и погрузился
в чтение. Он быстро узнал, что, составив накладную, надо верхнюю половинку
бумаги класть в правый ящик, а нижнюю - в левый, и что накладная на сыр
имеет вверху знак козьей головки, а накладная на сено, - увенчанный рогами
кружок. Он узнал, что недопустимо подавать по начальству бумагу, которая
скверно пахнет от долгого лежания, или на которую что-то пролили.
Он узнал, что бумага о вступлении в должность наместника должна быть
синяя, как камень лазурит, а подданная жалоба должна иметь красную полосу
цвета оскорбленного сердца, доносы же можно писать на любой бумаге, лишь
бы в словах сквозило чистосердечие и верность государю.
А потом Шаваш перевернул страницу, касавшуюся официальных указов и
нашел то, что искал: на лазоревой бумаге имел право писать только
царствующий император, - свои частные письма.
Шаваш захлопнул книгу.
- Ты что здесь делаешь?
Шаваш, обомлев, поднял глаза: в проходе над шкафом стоял Андарз. Щека
у императорского наставника была слегка расцарапана, и от него несло
дешевым вином, какое пьют в кабаках на пристани.
- Ты что здесь делаешь?
- Читаю, - сказал Шаваш.
Андарз наклонился и подобрал книгу.
- Да? И что же ты тут вычитал?
- Ой, - сказал Шаваш, - я очень многое вычитал. Я вычитал, что
