зала.
Шаваш, в своем уголке, подумал, что господин Нан, конечно, небрежно
высмеял указ Нарая, но ничего не сказал о его содержании. И что когда указ
выйдет, господин Андарз не сможет упрекнуть Нана за то, что тот скрыл от
него свое участие в указе.
Господин Иммани заторопился переодеться в дворцовую одежду, и Нан
сказал, что подождет его в саду.
В глубине сада тек заколдованный источник, уничтожающий все грехи:
так, по крайней мере, извещала надпись на источнике. Около источника Нан
заметил секретаря Теннака: варвар сидел верхом на желтом камне и лущил
дынные семечки. Он уже заплевал всю траву вокруг.
- Почему вы так ненавидите Иммани, - спросил Нан Теннака.
- В этом человеке совести не больше, чем костей в медузе, - ответил
Теннак.
Молодой чиновник недоверчиво засмеялся.
- И все?
- Ага.
- Скажите, Теннак, кем был Иммани до того, как он перешел в дом
Андарза?
- Секретарем Савара.
- Секретарем Савара или его любовником?
Варвар встал с желтого камня и справился:
- Что вы хотите сказать?
Нан тоже поднялся на ноги:
- Я хочу сказать, мягко произнес Нан, - что вы в конце-концов
обнаружили, что убили не того человека. Что наместник Савар мог, конечно,
увешать трупами берега реки или бросить пленников в ров и засыпать их
землей: но что совет перебить на пире варварских вождей он получил от
своего молодого любовника Иммани. И...
Нан не договорил: варвар одной рукой взял чиновника за плечо, а
другой крепко и страшно ударил его в лицо. Послышался треск раздираемой
ткани: Нан пискнул и сел на землю, а кусок кружевного оплечья из кафтана
чиновника остался у Теннака в лапе. Теннак повернулся и пошел прочь. За
поворотом дорожки он встретил Иммани.
- Эй, - сказал Теннак, - там сидит этот чиновник, Нан, подберите его.
- А что с ним? - встревожился Иммани.
- Ушибся, - сказал Теннак.
- Обо что?!
- О мой кулак.
Секретарь Иммани нашел Нана вполне живым: молодой чиновник купал лицо
в источнике. Он встряхнулся, как утка, вынул из рукава расческу, пригладил
волосы, и предложил Иммани свой паланкин. Тот, сгорая от любопытства,
согласился.
В паланкине Нан откинулся на подушку и, вынув кружевной платок, время
от времени промакивал нос, из которого сочились кровь и сопли. Искоса он
поглядывал на Иммани. Иммани сиял от удовольствия, что путешествует с
высоким чиновником: секретарь был, как всегда, надушен и одет с тщанием,
если не с кокетливостью. Нан представил себе, каким хорошеньким было его
капризное, женственное лицо двенадцать лет назад. Интересно, Андарз взял к
себе любимца своего брата только потому, что об этом просил умирающий
Савар, или и сам положил глаз на Иммани? Впрочем, господин Андарз только
что женился и написал для женщины цикл стихотворений. Андарз не такой
человек, чтобы молчать о том, что может шокировать публику. Но самое
странное - Нану показалось, что он задал Теннаку не тот вопрос об Иммани,
и что Теннак расквасил ему губу именно затем, чтобы убедить, что вопрос
был именно тот и попал в точку.
- Однако, - сказал Нан, - этот Теннак не так силен, как кажется.
Удивительно, что в одиннадцатилетнем возрасте он смог убить такого
сильного человека, как Савар. Неужели нельзя доказать, что рана была не
смертельной, и что наместник Савар ни за что бы не умер через десять дней,
если бы за ним не взялся лично ухаживать его любящий брат, которому после
смерти Савара достался титул наместника?
У Иммани похолодели руки.
- Великий Вей, - прошептал он, - где вы это услышали?
- Как, - ошеломился Нан, - но это же ваши слова! Правда, мы были оба
пьяны: но я прекрасно помню, как вы сказали, что Андарз никого не пускал к
раненному брату, и что вообще эта история пошла Андарзу на пользу. С его
пути исчезли два главных соперника: король ласов и наместник Савар!
Иммани пучил глаза. Что он, в пьяном виде, говорил о людях не то, что
есть, а то, что ему хотелось, - это он за собой знал. Но неужели он
болтал, будто Андарз убил брата?
- Великий Вей, - пробормотал он, - если Андарз об этом услышит...
- Да, - сказал Нан, - если Андарз об этом услышит, правда ему не
понравится. Правда вообще никому не нравится, кроме одного человека.
- Кого?
- Советника Нарая.
Господин Нарай принял Нана в своем кабинете.
- Что это за человек был с вами в паланкине, - спросил Нана Нарай, не
отрывая взгляда от разбитой губы чиновника. - Наряженный, как павлин,
туфли с круглым кончиком!
- Это был любовник наместника Савара, секретарь Андарза, некто
Иммани. Он совершил множество преступлений, но он считает себя не
преступником, а неудачником. Я только что уговаривал его обвинить Андарза
в убийстве Савара: как ближайший к Савару человек, он вполне может
подтвердить, что рана, нанесенная Савару одиннадцатилетним мальчишкой, не
была смертельной. Самое поразительное, что он не только согласился это
сделать, но почти убедил себя, что так оно и было! Если письмо находится у
этого человека, то через три дня он убедит себя, что, если он отдаст это
письмо вам, вы накажете всех его врагов, а его сделаете чиновником
девятого ранга.
Глаза Нарая задумчиво сощурились.
Остаток дня Нан провел, письменно излагая свои соображения об
осуйской торговле. За стеной советник Нарай медленно, четко диктовал писцу
новое уголовное уложение: "Тому, кто бросался камнями на площади, - штраф
в пять розовых или десять плетей. Тому, кто бросался камнями в месте, где
есть стеклянные окна, - штраф в десять розовых или пятнадцать плетей.
Тому, кто в драке вымазал человека собачьим дерьмом, - штраф пять розовых.
Тому, кто схватил человека за волосы и сунул его в колодец - штраф шесть
розовых или двенадцать плетей..
В раскрытые окна управы било заходящее солнце, под окном садовник,
задрав задницу, полол клумбу с росовяником, в прудике возле храма Бужвы
весело кувыркались утки, где-то далеко, за семью воротами, бранились
визгливыми волосами просители, и размеренный голос Нарая говорил: "Если
бродяга украл хлеба до пяти грошей, - смягчить наказание до трех ударов
плетьми, если же при этом в кармане бродяги найдется пяти и больше грошей,
дать ему двадцать плетей".
Нан прекрасно понимал, зачем господин Нарай заставляет его писать эту
бумагу. Нарай был уверен в преданности Нана, но ему хотелось, чтобы в
случае, если Нан найдет лазоревое письмо, подпись Нана стояла под
двумя-тремя такими документами, которые делали бы примирение Нана и
Андарза совершенно невозможным.
После обеда Теннак повел Шаваша в свой кабинет и дал ему переписывать
стихотворение Андарза. Это были недавние стихи, посвященные новой госпоже.
Госпожа сравнивалась в них с лилией и с луной, и Шавашу особенно
понравились строчки, где Андарз говорил, что он взглянул на заколку в ее
волосах, и ему показалось, что она воткнута ему прямо в сердце.
- А вы сами когда-нибудь любили? - спросил Шаваш.
- Не знаю, - сказал Теннак, - а вот про моего старшего брата есть
очень хорошая песня.
Шаваш попросил рассказать историю про старшего брата, и Теннак
рассказал:
- Жена моего брата была дочерью князя даттов, и в нее влюбился один
раб, черный и кривой как репа, но прекрасный певец. Он сложил такие песни
о ее красоте и уме, что их пели даже мыши в своих норах, и множество людей
влюбилось в нее из-за этих песен. Когда мой старший брат услышал эти
песни, он потерял сон и покой, он ворочался на постели ночами, но отец
запретил ему свататься к ней, потому что наши роды враждовали. Вот
однажды, когда отец и брат охотились в горах, на них напала засада. Отец
вынул меч и стал драться, а брат только вертелся за щитом, не вынимая
меча. "Вынимай меч!" - закричал отец. А брат: "Клянусь, я обнажу свой меч
не раньше, чем ты разрешишь мне посвататься к дочери даттского князя!"
"Сватайся, - заорал отец, - пусть лучше ты будешь женатый, чем мертвый".
Брат стал снаряжать послов и вдруг засомневался. "А что, если этот
певец врал! - подумал он, - в конце концов, я влюбился в нее со слов
какого-то раба? Вдруг моя возлюбленная похожа на щербатого карася или на
овощ баклажан? Отправлюсь-ка я сам в числе своих сватов, и погляжу на
невесту!" Он взял меня, и поехал с собственными сватами. К его изумлению,
отец девушки согласился на свадьбу, и невеста вышла к послам. Брат увидел
девушку и сказал себе "Поистине, этого певца мало повесить, ибо все его
сравнения взяты у вещей, уже существующих, а такой красоты не было и не
будет".
А невеста, желая расспросить посла о своем женихе, позвала его в свои
покои вечером играть в резаный квадрат. Брата моего бросало то в жар, то в
холод. Он выиграл первую партию и спохватился: "А на что мы играем?" "На
деньги, - ответила невеста". "Нет, на поцелуй! - закричал брат. - Я
выиграл партию, а значит, и поцелуй!" С этими словами он схватил ее в руки
и стал целовать, а потом, осознав опасность происшедшего, выскочил в
окошко и ускакал домой. Девушка, плача, пришла к няньке и рассказала ей о
странном поведении свата. "Не бойся, - сказала нянька, - этот сват был сам
молодой князь, иначе бы он не осмелился сделать того, что сделал".
И так они любили друг друга и были счастливы, - сказал Теннак, - а
когда Савар убил моего брата, она умерла с горя.
"Надо же, - подумал Шаваш, - а эти варвары совсем как люди."
А Теннак погладил Шаваша и сказал:
- Я научу тебя писать и считать, и выделывать с числами удивительные
штуки, от которых радуется сердце, но в вашей империи ничего не делают
даром. И взамен ты будешь следить для меня за экономом Дией и за молодым
господином, потому что молодой господин находится всецело под влиянием
покойницы, и как бы он не навредил отцу.
7
Усадьба, где хозяйничал господин Дия, спускалась к самой реке. У
пристани виднелись корабли с парусами в форме свиного уха. Напротив ворот,
похожих на лошадиную подкову, виднелся независимый кабачок, с верандой,
приподнятой над землей и уставленной лимонными деревьями в красных кадках.
Шаваш заметил на веранде нескольких рабочих из усадьбы, и среди них -
одного своего знакомого. Человек этот был раньше художником и расписывал
простую бумагу так, что она походила на билеты государственного
казначейства. После того, как его брата сварили за это в кипящем масле, он
исправился.
Шаваш взошел на веранду и завел со своим знакомым разговор об экономе
Дие и о фабрике. Тот рассказал ему множество интересного. О том, что Дия
произошел от свиньи, съевшей императорский персик, рабочие слышали, но
сомневались.
- А много ли он платит, - спросил Шаваш.
- Двести розовых в месяц, отвечал бывший художник, - в полнолуние и в
первый день молодой луны.
До полнолуния оставалось два дня, и художник горько вздохнул,
вспоминая те времена, когда брат его был жив.
В это время ворота усадьбы, похожие на лошадиную подкову, раскрылись,
и в них показалась супруга эконома с жертвенной корзинкой, а за ней и сам
Дия. В корзинку был воткнут шестиухий флаг: судя по надписи на флаге, оба
они направлялись в храм Двенадцати Слив.
Шаваш распрощался с собеседниками и осторожно последовал за экономом.
Шаваш осторожно последовал за ними. Удивительное дело, - подумал Шаваш,
вспоминая золотистые башенки и утопающие в зелени павильоны городской
усадьбы императорского наставника: поистине по красоте это место было
приближено к небу, и если рай есть на самом деле, то не иначе, как он
