требовать от варваров непомерные цены. Торговавших помимо него бросал в
тюрьму. Варварам приходилось продавать жен и детей за товары. Они
взбунтовались, вымели провинцию, как амбар перед инспекцией. А наместник
сегодня прибежал в столицу.
- А кто наместник?
- А младший брат императорского наставника, господина Андарза.
Шаваш вернулся в дом Андарза через ворота для слуг и увидел, что во
дворе стоит белый паланкин с двумя красными фонарями, - провинившийся
наместник прибыл к брату.
Шаваш бросился в сад, перелез с балкона на балкон, пробежал навесной
галереей, на которую выходил кабинет Андарза, и запустил глаз в окно.
Наместник, чья жадность стала причиной восстания, сидел на пестром
диване, уронив голову на руки. У него были тонкие, длинные кисти, с
узкими, накрашенными хной ладонями и тщательно вычищенными ногтями. На нем
был розовый кружевной кафтан, расшитый пчелами и мотыльками, и замшевые
сапожки в три шва. Плечи его вздрагивали. Он плакал.
Господин Андарз ходил перед братом из угла в угол. Губы его дрожали,
а лицо побелело от гнева так, что черные брови выделялись на нем, словно
два жука в молоке. Шаваш еще не видел хозяина в такой ярости.
- Мразь, - говорил господин Андарз, - мразь! Наместник жрет, а народ
кровью блюет, да?
- Но, - начал Хамавн.
- Молчать, - заорал Андарз, - что я отвечу государю? Что мой брат
продавал варварам шелк втрое дороже справедливой цены? Что варвары, к
сожалению, не так терпеливы, как наши крестьяне? А что я скажу моим
друзьям с Золотого Берега? Что пути на Золотой Берег через провинцию
Аракку теперь нет, потому что в Аракке теперь нет ни городов, ни
пристаней, а есть только варвары, которые пасут стада и охотятся за
караванами, а другого пути на Золотой Берег природа не выдумала?
- Но, - проговорил наместник Хамавн и поднял голову.
- Цыц, - закричал Андарз и отвесил наместнику пощечину, одну и
другую.
- А что скажет советник Нарай, - продолжал Андарз. - Он приведет
варварских послов, которые расскажут, как за кусок шелка они были
вынуждены продавать своих жен и детей, как шелк стоил в четыре раза
дороже, чем это было два года назад; он скажет: благодаря жадности одного
человека империя потеряла провинцию и кто знает, что потеряет еще! И он
потешит государя рассказом о том, как наместник провинции, забыв честь
чиновника, бежал из осажденного города в платье разносчика и с корзинкой
на голове, бежал не от варваров, а от ярости народа, который предпочел
варваров его правлению!
Бывший наместник поднял голову. Лицо его было белее кружев на его
кафтане. Глаза у него были заплаканные и красные, и он вовсе не походил
человека, по милости которого империя потеряла провинцию. Он походил на
мышь под дождем.
- Рад, - сказал ядовито Хамавн, - что мой брат рассуждает, как
советник Нарай. Похвальное единомыслие!
Андарз затопал ногами.
- Варвары взбунтовались из-за высоких цен, - продолжал Хамавн, - да
от этой сплетни за версту пахнет Нараем! Варвары жадны и драчливы, для них
и грош за штуку шелка будет высокой ценой! Да и какое им дело, что сколько
стоит? Они добывают деньги грабежом, а потом зарывают их в землю!
Взбунтовались по причине высоких цен, скажите на милость! Да разве ласам
нужна причина, чтобы взбунтоваться? Они живут грабежом и пирами, и если у
них в деревне неделю нет войны, так значит, что эту деревню неделю назад
как сожгли!
Ласы напали на Аракку, не из-за высоких цен, а из-за того, что при
мне провинция преисполнилась богатства, а теперь послы их явились в
столицу, и Нарай посулил им: скажите, что вы взбунтовались из-за жадности
наместника, и я устрою так, что государь станет платить вам дань! Кто же
предатель? Я или Нарай, который сговаривается с варварами?
- Десять ишевиков за штуку шелка, - это какая цена? - спросил Андарз.
- А откуда мне взять другую? - зашипел наместник. - Я не могу
продавать шелк дешевле, чем он обходится твоим друзьям. И не говори, что
ты не знаешь! Инспектору из столицы - давай! За краску - плати! Городским
цехам - плати, а то донос напишут! Рабочим - тоже плати! Или я на на них
должен скаредничать? Продавать за границу по дешевой цене, а своим платить
так, чтоб они умирали в прядильнях? Так тогда дома поднимут бунт, и опять
я выйду виноват.
- Я, - сказал Андарз, - завоевал это землю, а ты проворонил ее
варварам! Я дядю этого Аннара водил на поводке!
- Ты, - сказал Хамавн, - завоевал не Аракку. Ты завоевал пустырь!
Когда ты мне его оставил, пепел от рисовых амбаров достигал локтя
толщиной, матери ели детей от голода! Забыл, как ты взял всех мужчин
Хануны да и повесил по обе стороны реки? За этакую-то войну столичная
чернь восхищалась тобой! Я завел в ней ремесло и торговлю, стал торговать
с варварами. Пока Аракка была голодной плешью, варварам до нее и дела не
было. А когда по деревням понастроили каменные дома, варвары выкатили глаз
на чужое добро! Странное это дело, однако, что о "несправедливых ценах"
они сообразили, - а хватило ли у них ума подумать, что если в прошлом году
они разорили треть провинции, то в этом году ценам придется быть выше?
- Надо было разбить варваров, - усмехнулся Андарз.
- Да, надо было разбить варваров, только без армии это сделать очень
трудно. Я прислал государю доклад: "Прошу позволения сделать армию в
восемь тысяч человек для обороны провинции". Нарай написал на этом
докладе: "Варвары мирны. Этому человеку нужна армия, чтобы отложиться от
империи!"
- У тебя был отряд Бар-Хадана, - сказал Андарз, - и я заплатил этому
отряду!
- Ага, - сказал наместник, - и как только твой проклятый секретарь
привез золото, Бар-Хадан взял это золото и ушел в горы, потому что понял,
что больше ничего от нас не получит.
- У тебя было войско Росомахи.
- Ага, - и я послал Росомаху навстречу этому королю Аннару, и они
поговорили и решили, что лучше им воевать с империей, чем друг с другом!
Наместник горько засмеялся и махнул рукой.
- Что я мог сделать? Запретить людям богатеть, так как чем больше у
них добра, тем больше у варваров алчности? Закрыть мастерские? Тут же все,
кому я подношу на благовония и развлечения, да и твои друзья по Золотому
Берегу разинули бы рот и съели меня. Нанять-таки армию? Тут же Нарай бы
меня и арестовал... Кто же негодяй, - я, из-за которого провинция
преисполнилась частного богатства, или Нарай, который, чтобы доказать, что
частное богатство ведет к гибели государства, отдал провинцию варварам, а
меня отдаст палачу?
- Ты что говоришь про любимца государя? - зашипел Андарз.
Брат его истерически засмеялся.
- Бывало при государыня Касие, что разоряли одного, чтобы угодить
другому! А кому угождает Нарай? Чиновники в ужасе, старосты в цехах
поджали губы, народ вот-вот взбунтуется, о людях богатых я и не говорю...
Так кому же угоден Нарай? Никому он не угоден, кроме одного паршивого
щенка, которого мать его не успела доду...
Наместник не договорил: Андарз схватил со стола поводок для мангусты
и этим поводком ударил его по губам.
- Думай, что говоришь, - сказал Андарз.
Наместник откинулся на спинку кресла, вытер губы и сказал:
- Мне уже все равно.
Тут-то у двери зазвенела медная тарелочка. Вошел Иммани и, кланяясь,
доложил:
- Господин Андарз! Господин Хамавн! Его вечность желает видеть вас во
дворце! Прикажете подавать паланкины?
Этим вечером Андарз вернулся с императорской аудиенции один: брат его
был арестован прямо в Зале Ста Полей и брошен в тюрьму, а через три дня
казнен.
Многие в те дни ожидали скорого ареста Андарза, но - обошлось.
Молодой государь питал все-таки любовь к своему наставнику, а господин
Андарз вел себя с величайшим тактом, сказал: "Я оплакиваю смерть брата, но
не смею оправдывать его преступлений". Так что господин Андарз не
пострадал. Да и что, в самом деле, такого? Если один брат, скажем, умрет
от лихорадки, то это же не значит, что другой тут же тоже должен умереть
от лихорадки? Почему же тогда, стоит отрубить одному брату голову, все
сразу смотрят на голову другого брата, так, словно у него там не голова, а
созревший кокосовый орех, который вот-вот собьют с ветки?
Между тем за те две недели, что Шаваш лежал больной, столице сильно
переменилась, и с каждым днем она менялась все больше. Тот, кто недавно
смеялся при имени Нарая, теперь прятал свой смех глубоко в глотку, чтобы
не попасться на кулак разъяренной толпе.
Городские цеха издавна изготовляли больше, чем положено, продавали
сверх сметы, устанавливали новые станки. Одни богатели, другие по лени или
болезни оставались бедными. Теперь Нарай разрешил доносить на тех, кто
изготовляет больше положенного и освободил доносчика от ответственности за
его собственные прегрешения. Бедные мастера начали доносить на богатых,
желая получить по доносу половину имущества, богатые - на бедных, опасаясь
их зависти. Мастеру Достойное Ушко отрезали нос, а мастера Каввая бросили
в колодец, где он пролежал два дня, и нагадили сверху, причем судья так и
не оштрафовал тех, кто бросил его в колодец, несмотря на то, что по новому
уложению, с того, кто бросит человека в колодец, причиталось пять розовых
штрафа, а с того, кто в пылу ссоры вымажет лицо человека дерьмом, - четыре
розовых.
Но самое страшное случилось в день Пяти Гусениц. В этот день в Лицее
Белого Бужвы принимают Четвертый Экзамен, и императорский наставник был в
числе экзаменаторов. Не успел Андарз войти в залу, как один из лицеистов,
мальчик четырнадцати лет, по имени Лахар заявил, что он и его товарищи,
будущие опоры порядка и справедливости, клялись жить в тростниковых стенах
и принести свою жизнь в жертву народу, и что они отказываются сдавать
экзамены взяточнику, сочинителю похабных песен и гнусному развратнику,
который пьет кровь и мозг народа. Этот мальчик Лахар был во главе
"Общества Тростниковых Стен", к которому добровольно присоединились все
лицеисты, а которые не присоединились добровольно - тех защипали и
запугали. Андарз удалился: а лицеисты, сдав экзамен, вытащили из
библиотеки лицея его книги, сорвали со стен подаренные им свитки, и сожгли
все это во дворе. "Не беда, - сказал Андарз, услышав о костре - стихи, -
это то, что остается после того, как сожгут книги".
Поразмыслив надо этакими событиями, первый министр Ишнайя надел на
шею веревку и посыпал голову пеплом, и явился в управу Нарая, держа в руке
список неправд, учиненных им в государственных закромах. Он сказал, что
жил, как вредный дикобраз и сосал кровь народа и ел его костный мозг, и
что он раскаивается в своих преступлениях. Нарай обнял его и сказал, что
нет ничего слаще раскаяния в своих грехах, и что когда Нарай видит, как
люди сами признают свои грехах, это доставляет ему больше удовольствия,
чем когда из них вытаскивают эти признания раскаленным крюком. У Ишнайи
полегчало на душе, но все-таки явился с веревкой на шее даже в Залу Ста
Полей, доставив живейшее удовольствие государю. После этого многие
чиновники стали приходить к Нараю с веревками на шее, и приносили списки
своих грехов, не дожидаясь, пока из них вытащат их грехи крюком и плетью,
- и не было дня, чтобы кому-нибудь не взбрело в голову каяться на площади
перед управой Нарая.
Между тем лицеисты Белого Бужвы, будущие чиновники пятнадцати лет,
прогуливали занятия, чтобы ходить по городу и наблюдать за
нравственностью. Под предводительством Лахара мальчики врывались в дома и
