согласился превратиться в скорпиона и десять лет жил в доме обидчика,
выбирая верное время для укуса.
История о скорпионе насторожила Шаваша. Он засопел.
- Ты чего сопишь?
- Так, - ответил Шаваш, - не знаю, что и думать о Теннаке.
- Если ты не знаешь, что думать о человеке, - сказал молодой
господин, - думай самое худшее.
После этого Шаваш заснул, и сорок ишевиков в белой тряпочке, которые
он имел в рукаве, оттягивали рукав и грели его сердце.
Когда Нан и Иммани вышли на улицу, была уже полночь. Вдалеке били
колотушки стражников. Иммани был пьян выше глаз, лепетал о
несправедливости богов и просил Нана отвести его к одной девице в Осуйском
квартале. Нан немедленно согласился. Они спустились по речному обрыву,
туда, где в речной гавани покачивались красные и желтые корабли. Вход в
гавань был перегорожен железной решеткой, а в решетке была дырка.
Пролезши через дырку, Иммани вдохновился, запетлял, как заяц, меж
улиц и запел государственный гимн Осуи.
Наконец он свалился в лужу, к великому облегчению Нана, размышлявшего
в этот момент, не является ли обязанностью чиновника империи известить
ближайшую власть о смутьянах, поющих хотя бы и в осуйском квартале
проклятую осуйскую песню. Нан подтащил его к ближайшему фонарю и стал
обыскивать. Из кармана Иммани он вытащил коробочку с женской костяной
расческой, украшенной дешево, но довольно мило, платок, ключи, коробочку с
леденцами и смятую бумажку. Ключи Нан, ухмыляясь, сунул себе за пазуху,
бумажку прочитал и положил обратно, а затем потянул из кармана Иммани
кошелек, стянутый кожаным шнурком.
- Стой!
Нан оглянулся: у угловой стены, высоко вздымая караульный фонарь,
стояли три осуйца. Правый стражник взял наперевес хохлатую алебарду и
полетел на него с быстротой птицы страуса. Нан выпустил кошелек и помчался
в темный переулок.
- Держи вора, держи! - орал стражник. - Оман, забирай по левой!
Нан плохо знал осуйский квартал, но сообразил, что улица, по которой
он бежит, огибает несколько дворов и выходит на левую улицу, по которой и
должен бежать вышеуказанный Оман. Улица была нага: ни дерева, ни травинки.
Вокруг тянулись спящие дома и сады, и изрядные белые стены, огораживавшие
частные владения подобно поясам целомудрия, были через каждые несколько
шагов подперты узкими треугольными контрфорсами: в тень между контрфорсом
и стеной и отскочил Нан.
Чиновник надеялся, что горожанин не заметит его, но не все надежды
сбываются. Горожанин почти пробежал мимо, повернулся, однако, и открыл
рот, чтобы заорать. Нан вцепился в конец его алебарды и дернул к себе.
Горожанин пролетел два шага и поймал головой угол. Отскочил и попер было
на Нана, но чиновник перехватил древко алебарды и обеими руками пришиб
своего противника к стене. Деревяшка пришлась поперек горла, и горожанин
стал корчить рожи и хрипеть. Нан, не отпуская древка, ударил горожанина
коленом в живот. Тот перестал корчить рожи. Нан выпустил алебарду, и
горожанин свалился на землю, как мешок с мукой. Нан метнулся обратно в
переулок и перескочил через стену первого попавшегося сада.
Нан свалился под куст рододендронов у самого крыльца маленького,
крашеного белым дома, проклиная добросовестность осуйского городского
ополчения. За рекой в это время привидение было встретить легче, чем
государственного стражника. "Хорошо хоть собаки нет" - думал он,
прислушиваясь к остервенелому лаю в соседних дворах.
Скрипнула дверь, и на пороге домика показалась женская фигурка.
- Иммани! - позвала фигурка. - Иммани! Это ты?
На улице стражники звали своего товарища: через мгновение горестный
вопль известил Нана, что товарища нашли.
Женщина постояла, высоко поднимая свечку и вглядываясь в темноту.
Силуэт ее очень ясно обрисовался на фоне освещенной двери: у нее была
высокая грудь и тонкая талия, стянутая по осуйской моде жакетом на
пуговках. Женщина повернулась и ушла. Нан снова услышал скрип плохо
смазанной двери.
Вот Нан полежал немного и стал шнырять глазами по сторонам, и увидел
справа от куста свежий поминальный алтарь, формой напоминающий лопату,
кувшин с медом и тарелку перед алтарем. Любопытствуя, чиновник прочитал
имя: перед нем был поминальный алтарь Айр-Ашена, который приходился мужем
племяннице Айр-Незима да и сам был ему двоюродным племянником, и
воздвигнут был этот алтарь неутешной вдовой.
Посереди ночи Шаваш проснулся: молодой господин, лежал глазами кверху
и листал какую-то книжку в черной обложке. Астак шумно вздохнул, и Шаваш
подумал, что это, наверное, книжка со срамными картинками, которую читают,
когда рядом нет женщины. Но тут барчонок отложил книжку и поглядел на
Шаваша.
- А Иммани пошел пить, - сообщил он. - Валяется, небось, в канаве. А
флигель его стоит пустой.
Юноша поднял голову и стал глядеть в окно, туда, где за кустами,
подстриженными в форме рыб и драконов, плыла в лунном свете луковка
секретарского флигеля. Какая-то мысль, видно, неотступно в нем сидела.
- А что за человек господин Дия? - осторожно спросил Шаваш.
- Скверный человек, - сказал Астак, - все время чего-то жует и
стремится к выгоде. Он торгует с Осуей и отца заставляет делать то же
самое. Этакий позор - императорский наставник торгует воском и кружевами!
- Да, - сказал Шаваш, - он посылал меня в осуйский квартал с
подарками, и мне показалось, что они посредством подарков договариваются о
гнусном. А откуда он взялся?
- Их тут целая компания, - продолжал Астак о своем, - человек двести
или триста, со всех концов империи. Это называется - вассальные торговцы.
Отдают свои заводы Андарзу, а взамен требуют покровительства. Это подлые
люди поссорили Андарза с советником Нараем, и они обворовывают
государство. Дия руководит ими, а Иммани на него доносит. Они оба
ненавидят друг друга. Это вообще-то правильно, потому что когда двое слуг
ненавидят друг друга, хозяин всегда осведомлен о том, что происходит в
доме. Три недели назад Иммани принес Андарзу бумаги о воровстве вассальных
торговцев. Они были в таком плоском ларчике из розового дерева, а на
крышке было выдавлено изображение павлина. Хотел бы я иметь эти бумаги!
Шаваш вздохнул и сказал:
- И отчего только люди плохо себя ведут?
- Все люди, - ответил юноша, - действуют под влиянием злобы, зависти,
алчность, гордости, самодовольства и отчаяния, и все это не что иное как
разновидности страсти к стяжанию.
- Все? - переспросил Шаваш.
- Все-все.
- А государь?
- Государь владеет всем миром, от полевой травы до зверей в горах, и
поэтому он избавлен от алчности. В том-то и смысл всемирной империи, чтобы
был человек, который владеет всем, и поэтому не имеет ни алчности, ни
зависти, ни злобы.
Помолчал и добавил:
- А правда, что ты умеешь воровать?
Шаваш сделал смущенную мордочку.
- Слушай, - сказал молодой господин, - почему бы тебе не залезть во
флигель Иммани и не поискать павлиний ларчик?
- А что, - сказал Шаваш, - Иммани где-то пьян, флигель пуст - пошли!
Астак был совершенно поражен.
- Как? Сейчас?
Однако согласился. Мальчики прокрались ко флигелю. Шаваш оставил
Астака на дорожке и сказал:
- Если Иммани вернется, просто окликните его погромче, и поговорите с
ним. Я услышу.
Шаваш уже раньше осмотрел дверь флигеля, и она ему не понравилась.
Помимо хитроумного осуйского замка, который было невозможно открыть без
следов, слева от двери висел бумажный талисман "агава", совсем новенький.
Против этого талисмана у Шаваша, правда, имелось отличное средство из
сушеных лягушачьих лапок. Но Шаваш только недавно слыхал о том, как один
вор с этими лапками влез в в сад через дверь с талисманом "агава", и спер
какую-то мелочь: а когда он уходил, персиковое дерево, растущее в саду,
выдралось из земли и погналось за ним. Впоследствии выяснилось, что
лягушачьи лапки были некачественные.
Словом, вместо того, чтобы лезть в дверь, Шаваш обошел флигель со
стороны, достал из-за пазухи заранее припасенную веревку с кошкой, и
забросил кошку за резной край плоской крыши. Миг - и вот он уже крадется
по плоской кровле. Еще миг - и Шаваш, зацепив кошку за одно из узких, как
лапша, отверстий для света, какие обыкновенно делают в крышах, скользнул
внутрь.
Флигель был невелик: в нем было два этажа и три комнаты. Нижняя
комната, где работал Иммани, была устроена на двух уровнях: верхняя
половина, на которую вели шесть ступенек, была затянута синим ковром и
закидана подушками и подушечками. От нижней комнаты ее отделяла ширма.
Нижняя часть представляла из себя кабинет. Рабочий стол был придвинут к
помосту, и документы, не умещавшиеся на нем, были сдвинуты прямо на
помост. Все было вылизано, как шерсть на кошке. Окно над столом было
сделано не из бумаги, а из стекла, и поэтому лунный свет, бивший в него,
был необыкновенно ярок: малое полнолуние только что прошло, а до большого
полнолуния оставалось три дня.
Шаваш стал рыться в ящиках письменного стола и в корешках книг. Шаваш
не думал, что такой умный человек, как Иммани, станет держать лазоревое
письмо там, где его можно легко отыскать, но у него были другие намерения.
Среди книг Шаваш не нашел ничего интересного, не считая нескольких книжек
из числа непристойных. Ящики в письменном столе были полны всякой дряни.
Среди прочего одна вещица привлекла внимание Шаваша: кусок мастики
величиной с грецкий орех. Человек, непосвященный в тайны искусства жить от
чужих кошельков, не обратил бы на эту мастику внимание, или принял ее за
благовоние. Но Шаваш очень хорошо знал, что это за штучка, - это была
смола дерева вак, смешанная с мелом и шерстью черной овцы, сожженной с
надлежащими заклинаниями, и употреблялась она для снятия отпечатков с
ключей.
Осмотрев комнату, Шаваш и направился было к лесенке на второй этаж.
Вдруг он замер и уставился на дверь, освещенную ярким лунным светом: ручка
двери тихо поворачивалась. "Черт побери! - подумал Шаваш - никак это
убитый привратник явился выяснять отношения с Иммани!" Шавашу стало очень
неуютно, ибо, хотя он привратника не убивал, это был мертвец свежий и
вздорный, и вряд ли он был настроен в отношении Шаваша доброжелательно.
Дверь отворилась: на пороге стоял господин Нан. Шаваш сразу заметил,
что до талисмана "агава" чиновнику не было решительно никакого дела: более
того, он откуда-то раздобыл ключи. Нан мягко повернул ключ в замке,
огляделся. Он подошел к окну, задернул занавески и вынул из-под плаща
фонарь в форме тыквы. Шаваш вспомнил, что у Нана карие глаза, и что, стало
быть, чиновник гораздо хуже видит в темноте. Дело в том, что у Шаваша были
глаза золотистого цвета, и люди с такими глазами видели в темноте, как
кошки.
Чиновник вынул из рукава слуховую трубочку и, приложив ее к стене,
принялся методично простукивать кабинет, с каждый шагом приближаясь к
помосту, где за ширмой, ни жив ни мертв, сидел Шаваш. Право, трудно было
сказать, что бы Шаваш предпочел в эту минуту: встречу с мертвым
привратником или живым чиновником.
Чиновник подошел к самой ширме, и тут его усилия увенчались успехом:
стена справа от помоста откликнулась на стук как-то не так. Чиновник
довольно осклабился и принялся осматривать деревянные планки. Он поддел
одну из планок и отложил ее в сторону. За планкой блеснула бронзовая
скважина. Чиновник выбрал ключ из имевшихся у него в связке, и вставил ее
внутрь. Кусок стены провернулся. Нан посмотрел в сейф и разинул рот.
