"Золушка из пятого "А" была написана не так, как "Летний день",
а более резкими и крупными мазками, более нервно, что ли. Она отли-
чалась от "Летнего дня", как отличается, например, сдержанное, но
энергичное вступление к испанскому танцу от негромкой, спокойной пе-
сенки. Журка не мог решить, какая картина ему нравится больше. Он
понимал, что нравиться одинаково они не могут: очень уж разные. Но
понять, какая из них лучше, он был не в силах. Обе были замечатель-
ные.
Втайне (не всерьез, а просто так) Журка даже мечтал, что однаж-
ды Игорь Дмитриевич скажет: "Что, Журавленыш, говорят, у тебя в июне
день рождения? Какую картину мы выберем для подарка?" Он бы, не ду-
мая, ответил: "Ой, что вы... Правда? Хоть какую!"
Но, конечно, этого не случится. Какой же художник станет дарить
мальчишке, даже хорошо знакомому, любимые картины? Да и не надо!
Плохо другое: теперь на дне рождения не будет Иринки. И в другие дни
тоже не будет. И некуда станет спешить вечером. И не с кем водить
Максимку в кукольный театр. Не с кем спорить о космических пришель-
цах. Не с кем серьезно, не боясь насмешек, говорить про машину для
защиты от молний. И... многое-многое будет еще н е с к е м.
Конечно, Журка не останется одиноким, но с Иринкой словно уйдет
целая часть жизни. Очень хорошая, радостная и счастливая часть.
Почему же так? Опять злая молния. Или след прежней, ударившей в
январе?
...Апрельский день был теплый, и на солнечном асфальте лежали
синие скрюченные тени обрезанных тополей. Интересно, зачем нужно
уродовать деревья? Уже и в газетах не раз ругали этот обычай, но
каждую весну сумрачные небритые дядьки срезают ножовками с едва
оформившихся крон сучья и отросшие за год ветки. Оставляют скорчен-
ные обрубки. И длинный ряд молодых тополей делается похожим на уны-
лую колонну стриженых подростков, которых недавно Журка видел в те-
леспектакле про колонию для малолетних преступников. Он смотрел этот
спектакль с беспокойством и тоскливым воспоминанием о Капрале. Зна-
чит, и Капрал ходит сейчас, так же заложив за спину руки и нагнув
голую голову с торчащими ушами? Какой бы он ни был, Капрал, а Журке
его жаль. И будто в чем-то Журка виноват перед ним... Может, если бы
он в тот вечер пошел с Капралом, все было бы по-другому? Может, Кап-
ралу осточертели его друзья и он искал других? Может, ему нужен был
Журка... А Журка тогда в своей боли, ярости и обиде не мог думать ни
о чем. Разве что о собственной беде. Кто виноват?..
...Да, но при чем сейчас Капрал, при чем тополя, при чем все
другие посторонние мысли, если Иринка уезжает?
- А почему во Владимир?- спросил Журка, будто этот вопрос мог
что-то изменить.
- Это папина родина. Папа там учился, у него там друзей много,
они давно зовут, с обменом квартир взялись помочь... А еще Витя там
недалеко служит. После армии тоже хочет во Владимире остаться, в
институт поступать...- Иринка слабо улыбнулась.- Мама говорит, у не-
го там, наверно, девушка есть. Он нас тоже туда зовет...
Журка впервые подумал об Иринкином брате с неприязнью: "У него
девушка, вот он и тащит всю семью..." Но это было от досады. Конеч-
но, не из-за Виктора они едут. Едут потому, что так надо. И никто
здесь ничего не сделает - ни Иринка, ни Журка. Можно, конечно, спо-
рить и сопротивляться. Может быть, можно даже слезами и мольбами до-
биться, чтобы не уезжали. Но тогда как дальше жить Игорю Дмитриеви-
чу?
Журка медленно шел, стараясь не наступать на синие тени. И при-
выкал к печальной мысли, что скоро Иринка будет далеко-далеко. Но
вдруг в нем все опять заспорило с этой мыслью, и он с отчаянной на-
деждой посмотрел на Иринку:
- А может, все-таки опять передумают?
- Ну, может быть...- сказала она, как говорят взрослые, которые
знают настоящую правду, но не хотят раньше срока огорчать маленько-
го.
Журка понял это и сник. А Иринка шепотом попросила:
- Давай об этом пока не говорить.
- Давай,- послушно сказал он.
И они, правда, больше не говорили про отъезд. Лишь дома у Ирин-
ки Вера Вячеславовна обняла однажды Журку за плечи и сказала:
- Что поделаешь, Журавушка... А ты приезжай к нам на каникулы!
С мамой и папой мы договоримся...
Журка спрятал глаза и торопливо кивнул. Он все же не верил до
конца, что Иринка уедет.
Не верил, хотя роль Золушки на всякий случай начала репетиро-
вать вместе с Иринкой Лида Синявина. Ну и пусть репетирует. Вон
Горька, например, от нечего делать иногда выступает на репетиции в
роли принца вместо Журки. И получается у него даже очень хорошо, хо-
тя Вероника Григорьевна говорит, что он "видит образ совсем в другом
ключе".
Дни шли, об отъезде пока никто больше не заговаривал, надежда
делалась прочнее, а весеннее солнце и театральные заботы заглушали
тревогу. А первомайский праздник был совсем близко.
Молния
Премьера состоялась второго мая.
За несколько часов до спектакля Журка начал отчаянно волновать-
ся. Попросту говоря, трусить. Даже в горле сам по себе переглатывал-
ся какой-то скользкий комок.
Тогда Журка отыскал и тайком надел под майку старенький пио-
нерский галстук - тот, в котором когда-то испытывал свою смелость на
кладбище. Может, и правда, была в галстуке волшебная сила, а может,
была она в самом Журке и галстук просто помог ей победить боязливую
дрожь. В общем, волноваться Журка не перестал, но уже не трусил.
И, говорят, на сцене держался молодцом, играл свою роль хорошо.
Мама сказала, что просто замечательно. И Лидия Сергеевна так сказа-
ла. Журка пригласил ее на спектакль вместе с Максимкой и Валерием
Михайловичем. Валерию Михайловичу спектакль тоже понравился, и он
очень жалел, что не взял с собой фотоаппарат.
- А вы приходите шестого числа,- сказал Журка.-Будет еще предс-
тавление, для соседних школ...
После спектакля Вера Вячеславовна позвала всех "артистов" и Ве-
ронику Григорьевну пить чай и есть праздничный пирог. Вероника Гри-
горьевна отказалась: ей надо было со своими Витькой и Борисом ехать
к родственникам. Зато артисты охотно пошли - шумной, растянувшейся
по улице толпой. Дома у Иринки они съели весь пирог, печенье и кон-
феты, выпили несколько чайников и без конца вспоминали, как и что
было во время спектакля...
Короче говоря, это был хороший, веселый вечер. Но сквозь ве-
селье к Журю подкрадывалась печаль: он замечал, что кое-где на сте-
нах нет знакомых картин, а с некоторых полок убраны книги и лежат по
углам, увязанные в пачки. Но спросить у Иринки про день отъезда он
не решался. Зачем портить себе и другим настроение?
Он спросил назавтра, в школе. Иринка грустно сказала:
- Ой, не знаю пока. Папа ждет какого-то письма... Но все равно
скоро. Сегодня вещи отправляем...
Однако Иринка успела сыграть Золушку не только шестого числа,
но и еще раз, через несколько дней, в субботу. И вот тогда, после
спектакля, сказала, опустив глаза:
- В понедельник на уроки уже не приду. С утра забегу попрощать-
ся с ребятами, и сразу на поезд...
Нельзя сказать, что на Журку навалилась большая тоска. Он знал,
что не сегодня, так завтра Иринка это скажет. Но все равно стало не-
весело. Он проговорил с досадой:
- Неужели нельзя хотя бы до конца учебного года здесь остаться?
- Папе надо скорее, а мама одного его отпустить не хочет... А
отметки за год мне и так выведут...
Они потихоньку от всех ребят, даже от Горьки, ушли из школы и
побрели по улицам. Просто так. У Маковой горы Иринка сказала:
- Давай подымемся...
Склон уже вовсю зеленел. Среди весенней травы путались тонкие
тропинки. Кое-где валялись обломки лыж с разноцветными эмблемами и
буквами. Иринка и Журка стали подниматься на круглую вершину, где
стояла полуразрушенная церковь (от нее, говорят, вел за город под-
земный ход, но никто его не мог отыскать). Журка держал за воротник
и волок подолом по траве потрепанную школьную курточку. Было очень
тепло, даже чересчур. Как в июле. Взрослые говорили, что это еще не
настоящее, не летнее тепло, вот зацветет черемуха, холода снова по-
кажут себя. Но черемуха пока не цвела, видимо, ей тоже не хотелось
мерзнуть.
С вершины было видно полгорода. Железные крыши, белые дома, ве-
селые машины и троллейбусы, похожие на разноцветные яркие капли. А
дальше трубы и новые кварталы "Сельмаша", где Журка еще ни разу, не
был. А за ними синие леса. А над лесами розовеющие от вечерних лучей
облака - целые горы с откосами, склонами и синими тенями в глубине
провалов. Как те "дальние острова", о которых Журка слышал в песне
про кораблик.
Журка и раньше видел город с Маковой горы, но тогда над улицами
висела сизая, холодная полумгла. А сейчас все окутано было зеленым
дымом весны. И ярким, хотя немного печальным блеском отражали невы-
сокое солнце тысячи стекол...
- Даже не верится, что недавно здесь катались на лыжах,- сказал
Журка.
Иринка вдруг засмеялась:
- А я помню, как ты боялся первый раз отсюда ехать.
- Ох уж, "боялся"! Просто привычки не было...
- А потом, когда съехал и опять забрался, такой гордый сразу
сделался. Я помню, я на тебя снизу смотрела, вон оттуда. Стоишь, ру-
ки с палками расставил, а на груди будто красный бант. Это у тебя
варежки были за пазухой засунуты...
Журка улыбнулся и качнул головой:
- А я даже не помню, какие у меня тогда были варежки.
- Зато я помню: курточка темно-серая, а варежки, как маки... У
меня вообще такая память, это, наверно, в папу...
- Какая?
- Понимаешь, я забываю, что когда случилось, кто о чем говорил,
числа и адреса не полюю, зато краски всякие запоминаю. И кто как
одет был, какое выражение лица. И что вокруг было. В общем, как
цветная фотография... И какой ты был первый раз, когда познакоми-
лись, тоже помню...
Журка неловко сказал:
- Чего там помнить-то. Такой же, как сейчас...
Иринка мотнула головой.
- Не такой... Не совсем такой. Ты тогда был чуточку помладше. И
чуточку больше круглолицый. И губы помягче, ты их тогда не сжимал
так...
- Как?
- Ну, вот так.- Иринка чуть сощурила глаза, сжала рот в прямую
черту и куснула нижнюю губу.
Журка машинально сделал так же. Верхней губой легонько тронул
нижнюю - там, где под кожицей затаился твердый невидимый рубчик. А
Иринка вдруг улыбнулась:
- А ростом ты остался такой же.
- Ну уж...- слегка обиженно возразил Журка.
- Точно. Видишь, мы с тобой, как раньше, одинаковые.
- Это разве сравнение? Просто мы одинаково подросли.
- Не-ет. У меня дома на двери зарубка, я знаю, что за год не
подросла... Да ты чего огорчаешься? Это у нас впереди.
- Я не огорчаюсь. Маме забот меньше. А то она меня перед каждым
летом заново обшивала...
- Да, я знаю. Ту рубашку, в которой ты на картине, тоже она ши-
ла, верно?
Журка кивнул. Иринка улыбчиво сказала:
- Я помню, ты в ней был, когда первый раз к нам пришел. Я вхо-
жу, а ты стоишь у окна весь такой... желтенький, как свежая лучин-
ка... Папа потом сказал: "Будто тонкую кисточку до самой верхушки
обмакнули в солнечную краску..."
Журка проговорил недовольным от смущения тоном :
- Ну да. Такой красавчик позолоченный...
- При чем здесь красавчик? Это же цветовое восприятие: белая
вздувшаяся штора с голубой тенью, серые обои и ты - будто яркой жел-
той кисточкой мазнули сверху вниз. Светлая такая полоска...
- А в ней зазубрина. У меня черная ленточка над карманом...
- Точно! С надписью "Виндроуз". Я сперва думала, что это иност-
ранная фирма, но ведь рубашка-то дома сшита... Я потом все хотела
спросить, что это за ленточка, да боялась: вдруг это тайна какая-ни-
будь.
- Это не тайна,- сказал Журка и посмотрел на далекие остро-
