Распятие
Этот самый жестокий из всех придуманных человечеством видов казни
имеет очень древнюю родословную. На кресте распинали своих преступников
вавилоняне, персы, финикийцы и карфагеняне. К чести греков и египтян, надо
отметить, что они отвергли этот обычай, чего нельзя сказать о римлянах.
Римляне распинали рабов, простолюдинов, а также политических преступников,
виновных в мятежах или государственной измене. К римским гражданам этот
вид казни применялся лишь в исключительных случаях. Приговоренного
прибивали гвоздями или привязывали веревками к вертикальному бревну. У
римлян существовали кресты трех видов: _cruz comissa_, именуемый также
крестом св. Антония, имел форму буквы _Т_;
_cruz immissa_, или _латинский крест_, выглядел как знак _плюс_. И
наконец, _cruz decussata_, или крест св. Андрея, походил на букву _X_. Мы не
знаем в точности, на каком кресте был распят Иисус. Из истории известно, что
многих смертников перед распятием бичевали. Это было жесточайшее
истязание. Палачи пользовались плетьми с прикрепленными на конце
оловянными шариками, которые разрывали тело до костей. А чтобы жертва не
скончалась раньше времени, число ударов не могло превышать сорока.
По древнему обычаю приговоренный сам нес свой крест на место
казни. Но часто случалось, что, обессиленный пыткой, он был не в состоянии
это делать. Тогда из толпы зевак назначали кого-нибудь ему в помощь. По
мнению историков, крест, сколоченный из толстых бревен, весил около
семидесяти килограммов. Иисусу пришлось тащить его метров 600 или 700 по
неровной, мощенной булыжником дороге. Неудивительно, что он трижды падал
наземь и наконец совсем не мог продолжать путь. Тогда остановили
возвращавшегося с поля земледельца Симона Киринеянина и приказали ему
поднять крест и нести на Голгофу.
Главной целью распинания было растянуть муки приговоренного на
многие часы, а иной раз на целые дни. Мучительная казнь путем распятия
вызывала в народе ужас и отвращение. Даже римляне, к которым она не
применялась, испытывали эти же чувства. Более того, они пытались клеймить её
публично. Цицерон, например, назвал распятие самым жестоким видом
убийства. Сенека констатировал с возмущением, что из казненных на кресте
жизнь вытекает медленно, капля за каплей.
В первые годы христианства приверженцы Иисуса испытывали
глубокое, непреодолимое отвращение к крестному знамению. Несмотря на то,
что уже Павел в своей христологии сделал крест символом спасения
человечества через жертвенную смерть Иисуса и тем самым - символом
окончательной победы христианства, крест долго ещё оставался в их
восприятии воплощением чудовищного унижения и смерти. Им трудно было
привыкнуть к нему как к символу спасения и новой жизни, поскольку в
повседневной действительности он был им знаком как жуткое орудие пытки, как
символ смерти, а не торжества. Об этом свидетельствуют, в частности, фрески в
римских катакомбах. Там изображены как символы Иисуса добрый пастырь,
жертвенный агнец (в соответствии с пророчеством Исаии-3:7 и Иеремии- 11:19),
чаще всего - таинственный знак рыбы, креста же нет нигде.
Крест как символ Христа получает распространение только в пятом или
шестом веке, то есть спустя сто с лишним лет после отмены Константином
Великим смертной казни через распятие. Образ креста как орудия палачей к
тому времени померк уже в памяти народной и перестал вызывать ужас. Культ
распятого Иисуса родился в странах Ближнего Востока. Тамошние художники
изображали на распятиях Иисуса нагим, в одной лишь набедренной повязке.
На Запад этот культ проник через посредство прибывающих в Италию
сирийских торговцев и рабов. С той, однако, разницей, что тут Иисус, хотя и
распятый, был одет и окружен ореолом божественности. Человеческие
страдания не коснулись его. Только в середине Х века, когда в царствование
склонного к мистицизму императора Отгона первого и его сына Оттона второго
окрепли культурные связи Запада с Византией, распространилось распятие с
раздетым, истерзанным Иисусом, погибающим в муках ради спасения
человечества. Этот ортодоксальный реализм нашел самое глубокое и яркое
выражение в готическом искусстве - скульптуре и живописи. В 1939 году в
Геркулануме было сделано открытие, опровергающее, казалось бы, утверждения
историков, что крест так поздно стал символом христианской веры. На стене
одного из домов житель этого города довольно неумело вырезал крест. Как
известно, Геркуланум погиб при извержении Везувия одновременно с Помпеей
в 79 году, и некоторые ученые, в том числе знаменитый французский
востоковед Парро, высказали предположение, что крест стал символом
христианства уже во второй половине первого века. Однако большинство
исследователей не разделяют этой точки зрения. Они справедливо замечают, что
человек, нарисовавший крест, не обязательно был христианином. Ведь крест как
религиозный символ появился ещё на заре цивилизации. Предметы,
орнаментированные различной формы крестами, были найдены среди развалин
шумерских и вавилонских городов Месопотамии, в Индии, Сирии, Персии. Он
встречается часто даже на горельефах, украшающих строения индейцев в обеих
Америках. В Египте крест с кружком наверху был иероглифом, обозначающим
понятие божественности. В Заальпийской Галлии, то есть на территории
современной Франции, были в ходу монеты с изображением креста,
заключенного в окружность. Знак креста был неразрывно связан с культом
природы. И не исключено, что эта древнейшая традиция, глубоко
укоренившаяся в сознании поколений, сыграла определенную роль в
превращении креста в эмблему христианства.
Французский доктор Жак Бреан заметил, что после отмены казни через
распятие люди быстро забыли, как происходила такая смерть. Поэтому, по его
мнению, в западном изобразительном искусстве трудно встретить изображение
распятого Иисуса, выполненное правильно с точки зрения медицины и науки.
Художникам приходилось полагаться на собственное воображение, поскольку
не было ни очевидцев, ни достоверных сведений о том времени, когда крест был
ещё орудием казни. Впрочем, это мало кого волновало. Евангелисты и
художники преследовали одну цель: изобразить распятие таким образом, чтобы
оно из горя и унижения превратилось в надежду, в торжество, символизируя
новую веху в истории человечества. На кресте висел уже не физически
истерзанный Иисус, а сын божий, спаситель мира.
В изображении евангелистов смерть Иисуса становится событием
космического масштаба, сопровождаемым целым рядом сверхъестественных
явлений.
При этом происходит любопытный процесс: с течением времени в
евангелиях количество чудес и их сила растут. У Марка земля утопает во мраке,
драгоценная завеса в святая святых Иерусалимского храма рвется надвое. У
Матфея чудес уже прибавилось: задрожала земля и потрескались скалы, то есть
произошло землетрясение. Кроме того, случилось нечто совсем чудовищное:
покойники повыходили из могил, ворвались в город и пугали людей.
Вот что рассказывается в апокрифическом, очень популярном в свое
время Евангелии от Петра: наступил такой глубокий мрак, что люди ходили по
городу с зажженными фонарями. Это произвело будто бы огромное впечатление
даже на врагов Иисуса. Автор апокрифа пишет: _Тогда евреи, старейшины и
священники, понимая, какую беду навлекли на себя, стали бить себя в грудь,
говоря: горе нам за грехи наши! Грядет суд и гибель Иерусалима_, Поистине
народная фантазия не знает границ.
Неудивительно поэтому, что даже столь важные для христологии
события на Голгофе каждый евангелист изображает по-своему. Вероятно, не
будучи очевидцами, они пользовались разными передаваемыми из уст в уста
слухами и легендами. Иногда создается также впечатление, что тот или иной
автор, стремясь драматизировать повествование или обосновать какой-нибудь
теологический тезис, обогащал рассказ плодами собственного воображения.
В качестве примера приведем сцену со злодеями, распятыми по обе
стороны от Иисуса. Марк и Матфей, хронологически самые ранние и, вероятно,
самые близкие к истине евангелисты, изображают этих злодеев в очень плохом
свете, утверждая, что оба они присоединились к священникам, книжникам и
старейшинам и вместе с ними насмехались над Иисусом. Лука вводит в эту
сцену новую подробность - волнующий разговор Иисуса со злодеями, из
которого становится ясным, что один из них закоренелый грешник, а второй
искренне раскаивается в своих злодеяниях. Диалог между ним и Иисусом
заканчивается фразой Христа: _Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною
в раю_ (23:43).
Лаконичнее всех изображает эту сцену Иоанн. Он лишь фиксирует
присутствие на боковых крестах двух злодеев. Чем же можно объяснить тот
факт, что переданный Лукой разговор Иисуса с разбойниками, такой важный по
своему нравственному смыслу, не нашел отражения в остальных евангелиях?
Вероятнее всего, тем, что он в действительности просто не имел места. Это
очередная из множества беллетристических выдумок Луки. А вот другое, ещё
более загадочное несоответствие, тоже касающееся последних минут жизни
Иисуса. Как известно, ученики покинули его в Гефсиманском саду и, если
верить евангелистам, не присутствовали при его кончине. Зато женщины,
следовавшие за Иисусом с самой Галилеи, оказались более верными и
мужественными. Они шли с ним до самой Голгофы и, потрясенные до глубины
души, смотрели, как он погибает на кресте. Мы узнаем об этом из сказаний
Матфея, Марка и Иоанна, Лука же, как ни странно, вообще не касается этого
вопроса. Три первых автора сообщают, что среди женщин были Мария
Магдалина и Мария - мать Иакова Меньшого и Иосии. В этом все трое
полностью сходятся. Однако Иоанн добавляет ещё одну, весьма существенную
деталь: по его версии, у креста находились также мать Иисуса и его любимый,
не названный по имени ученик.
Возникает вопрос, кто же говорит правду. Как понять тот факт, что два
более ранних евангелиста обходят молчанием такое важное лицо, как мать
Спасителя? Тут возможны три ответа: или они это сделали умышленно, или по
забывчивости, или же потому, что в действительности её не было на Голгофе.
Есть все основания остановиться на третьей возможности. Ведь
известно, что Иоанн меньше всех евангелистов считался с исторической
правдой и произвольно стилизовал биографию Иисуса для подкрепления своих
богословских тезисов. Скорее всего, надо поверить Марку и Матфею, что мать
Иисуса не присутствовала при казни. А раз так, то приходится сделать
вывод, что вся эта трогательная и прекрасная сцена, когда Иисус в последние
минуты жизни поручает своему ученику заботу о матери, не что иное, как
литературный вымысел. О том, до какой степени Иоанн пренебрегал
исторической действительностью, свидетельствует тот несколько комичный
факт, что в его евангелии римские солдаты ни с того ни с сего в разговоре
дословно цитируют Ветхий завет. Раздумывая, что сделать с хитоном Иисуса,
один из солдат, например, говорит: _Не станем раздирать его, а бросим о нем
жребий, чей будет, да сбудется реченное в Писании: _разделили ризы мои
между собою и об одежде моей бросали жребий_ (Иоанн, 19:24; Псалом 21, 19).
Римский легионер, знающий наизусть иудейское _священное писание_,- это,
пожалуй, _licentia poetica_, (Поэтическая вольность) слишком смелая даже для
Евангелия от Иоанна. Относительно последних слов Иисуса перед смертью у
евангелистов также нет единодушия. Здесь совпадают опять версии Марка и
Матфея. У них Иисус произносит полную отчаяния фразу, неугасающим эхом
звучащую в веках: _Боже мой, боже мой! для чего ты меня оставил?_ В
Евангелии от Луки Иисус, сохраняя перед лицом смерти больше самообладания
и чувства собственного достоинства, говорит с кротостью и упованием: _Отче! в
руки твои предаю дух мой_. Иоанн же изображает эту сцену ещё по-иному. У
него Иисус поручил мать заботам ученика, испил уксуса из губки и, умирая,
