уже не было.
-- Ну и скотина, -- сказал Оливейра. -- Не шевелись, не дыши. Речь идет
о жизни и смерти, поверь.
-- Я донимаю, -- проговорила Талита тоненьким, как ниточка, голосом. --
Всегда так.
-- А тут еще Хекрептен, уже поднимается по лестнице. И она на нашу
голову, боже ты мой. Не шевелись.
-- Я не шевелюсь, -- сказала Талита. -- Но мне кажется, что...
-- Да, но совсем чуть-чуть, -- сказал Оливейра. -- Ты только не
шевелись -- это единственный выход.
"Вот они и осудили меня, -- подумала Талита. -- Мне остается только
упасть, а они будут жить дальше, будут работать в цирке".
-- Почему ты плачешь? -- поинтересовался Оливейра.
-- Я не плачу, -- сказала Талита. -- Я потею.
-- Знаешь, -- сказал Оливейра, задетый за живое, -- может, я и грубая
скотина, но никогда еще не путал слезы с потом. Это совершенно разные вещи.
-- Я не плачу, -- сказала Талита. -- Я почти никогда не плачу, клянусь
тебе. Плачут такие, как Хекрептен, которая сейчас поднимается по лестнице с
полными руками. А я, как птица лебедь, я с песней умираю, -- сказала Талита.
-- Так Карлос Гардель поет на пластинке.
Оливейра закурил сигарету. Доски пришли в равновесие. Он с
удовлетворением вдохнул дым.
-- Знаешь, пока этот дурак Ману ходит за шляпой, мы могли бы поиграть с
тобой в "вопросы-на-весах".
-- Давай, -- сказала Талита. -- Я как раз вчера приготовила несколько.
-- Очень хорошо. Я начинаю, и каждый задает по одному вопросу.
Операция, состоящая в нанесении на твердое тело покрытия из металла,
растворенного в жидкости под действием электрического тока; не звучит ли это
похоже на название старинного судна с латинским парусом и водоизмещением в
сто тонн?
-- Ну конечно, -- сказала Талита, откидывая волосы назад. -- Снимать
одежду, веселить, привораживать, уводить в сторону, вести за собой -- не
одного ли они корня со словом, означающим получать растительные соки,
предназначенные для питания, как, например, вино, оливковое масло и т. п.?
-- Очень хорошо, -- снизошел Оливейра. -- Растительные соки, как,
например, вино, оливковое масло... Никогда не приходило в голову считать
вино растительным соком. Великолепно. А теперь слушай: религиозная секта,
заболевание, большой водопад, потускнение глазного хрусталика, передняя лапа
морского зверя, американский коршун, -- не похоже ли это на термин,
означающий по-гречески "очищение" в применении к трагедии?
-- Как прекрасно, -- сказала Талита, загораясь. -- Замечательно,
Орасио. Как ты умеешь извлечь самый сок из "кладбища".
-- Растительный сок, -- сказал Оливейра.
Дверь открылась, и в комнату, бурно дыша, вошла Хекрептен. Хекрептен,
крашеная блондинка, не говорила, а сыпала словами; ее ничуть не удивило, что
шкаф опрокинут на кровать, а человек сидит верхом на доске.
-- Ну и жара, -- сказала она, сваливая пакеты на стул. -- Худшего
времени ходить по магазинам не придумаешь, поверь. А ты что тут делаешь,
Талита? Почему-то я всегда выхожу на улицу во время сиесты.
-- Ладно, ладно, -- сказал Оливейра, не глядя на нее. -- А теперь,
Талита, твоя очередь.
-- Больше не вспоминается.
-- Подумай, не может быть, чтобы ие вспомиияось.
-- А все зубной врач, -- сказала Хекрентеи. -- Как до пломбы доходит --
всегда назначает мне самое неудобное время. Я тебе говорила, что должна идти
к зубному?
-- Вспомнила один, -- сказала Талита.
-- А что получается, -- сказала Хекрептен. -- Прихожу к зубному, это на
улице Уорнес. Звоню у дверей, выходит служанка. Я ей говорю: "Добрый день".
А она: "Добрый день. Проходите, пожалуйста". Я вхожу, она проводит меня в
приемную.
-- Вот он, -- сказала Талита. -- Толстощекий толстосум на плоту из
толстых бревен плывет по реке, где водится толстолобик и толстобрюхие
ящерицы, а в толще ила -- толстокожие жуки. Вот видишь, слова все придумала,
осталось положить вопросы на весы.
-- Какая прелесть, -- поразился Оливейра. -- Проста потрясающе.
-- Она мне: "Посидите минутку, пожалуйста". Я сажусь и жду.
-- У меня остался еще один, -- сказал Оливейра. -- Погоди, я немного
забыл.
-- Там еще две сеньоры были и один сеньор с ребенком. А время как будто
не двигается. Представляешь, я успела прочитать три номера "Идилиос", от
корки до корки. Ребенок плачет, бедненький, а папаша нервничает... Не скажу
лишнего, но прошло больше двух часов, я ведь пришла в половине третьего.
Наконец моя очередь, и зубник говорит: "Проходите, сеньора"; я вхожу, и он
мне: "Не беспокоило лекарство, которое я положил в прошлый раз вам на зуб?"
Я ему: "Нет, доктор, чего ему беспокоить. Да я и жевала все время другой
стороной". Он мне: "Очень хорошо, так и надо. Садитесь, сеньора". Я сажусь,
а он мне: "Пожалуйста, откройте рот". Очень любезный доктор.
-- Ну вот, -- сказал Опивейра. -- Слушай хорошенько, Талита. Что ты
оглядываешься?
-- Смотрю, не вернулся ли Ману.
-- Он вернется, жди больше. Лучше слушай: действие и результат на
турнирах и состязаниях, когда всадник заставляет своего коня удариться
грудью о грудь коня противника, -- не похоже ли то, что произойдет, на
кризисное состояние во время тяжелой болезни?
-- Странно, -- задумалась Талита. -- Есть такое слово в испанском
языке?
-- Какое ты имеешь в виду?
-- Что получается, когда всадник заставляет своего коня удариться
грудью о коня соперника.
-- Да, во время турнира или состязания, -- сказал Оливейра. -- Оно есть
в словаре, че.
-- Кризис, -- сказала Талита, -- тоже красивое слово. Жаль только, что
обозначает печальное.
-- Ха, а как быть со словом "брак" в смысле союз -- таких слов полно,
-- сказал Оливейра. -- Этим занимался аббат Бремон, но тут ничего не
поделаешь. Слова, как и мы, рождаются каждое на свое лицо, вот так. Вспомни,
пожалуйста, какое лицо было у Канта. Или у Бернардино Ривадавии, чтоб далеко
не ходить.
-- Мне поставили пластиковую пломбу, -- сказала Хекрептен.
-- Жуткая жарища, -- сказала Талита. -- Ману говорил, что пошел за
шляпой.
-- Этот принесет, жди, -- сказал Оливейра.
-- Если ты не против, я брошу кулечек и вернусь к себе, -- сказала
Талита.
Оливейра оглядел мост, раскинул руки в стороны, как бы измеряя ширину
окна, и кивнул.
-- Вряд ли попадешь, -- сказал он. -- А с другой стороны, как-то не по
себе, что ты торчишь на адском морозе. Чувствуешь, у тебя на волосах и под
носом сосульки?
-- Не чувствую, -- сказала Талита. -- Сосульки, наверное, тоже
кризисное состояние?
-- В некотором роде конечно, -- сказал Оливейра. -- Эти вещи при всем
своем различии похожи, как мы с Ману, если призадуматься. Согласись, мы и
ссоримся с Ману потому, что слишком похожи.
-- Да, -- сказала Талита. -- Но иногда бывает довольно тяжело.
-- Масло растаяло, -- сказала Хекрептен, намазывая ломоть черного
хлеба. -- В жару с маслом просто беда.
-- И самая страшная разница -- в этом, -- сказал Оливейра. -- Самая
страшная. Два типа с одинаково черными волосами, с лицами типичных
буэнос-айресских гуляк, одинаково презирающие почти одно и то же, и ты...
-- Ну, я... -- сказала Талита.
-- Не отмежевывайся, -- сказал Оливейра. -- Это факт: ты в определенном
смысле присоединяешься к нам обоим и тем самым увеличиваешь наше сходство и,
следовательно, наше различие.
-- Мне не кажется, что я присоединяюсь к вам обоим, -- сказала Талита.
-- Откуда ты знаешь? Как ты можешь знать? Вот ты у себя в комнате,
живешь там, варишь-паришь, читаешь энциклопедию по самообразованию, вечером
идешь в цирк, и тебе всегда кажется, что ты там, где находишься в данный
момент. А ты никогда не обращала внимания на дверные ручки, на металлические
пуговицы, на кусочки стекла?
-- Иногда обращала, -- сказала Талита.
-- Если бы обращала, то заметила бы, что повсюду и там, где ты меньше
всего ждешь, множество изображений повторяют каждое твое движение. Знаешь, я
ужасно чувствителен к этим идиотским вещам.
-- Ну-ка, выпей молока, его уже пенкой затянуло, -- сказала Хекрептен.
-- Почему вы всегда говорите о каких-то странных вещах?
-- Ты слишком серьезно относишься ко мне, -- сказала Талита.
-- О, такие вещи не нам решать, -- сказал Оливейра. -- Все имеет свой
порядок, мы над ним не властны, и случается, нас донимает вовсе не самое
серьезное. Я говорю тебе это в утешение. К примеру: я хотел выпить мате. А
тут, пожалуйста, является эта и начинает варить кофе с молоком, хотя никто
ее не просил. А в результате: если я его не выпью, то образуется пенка. В
общем, ничего серьезного, а раздражает. Ты понимаешь, о чем я говорю?
-- О да, -- сказала Талита, глядя ему прямо в глаза. -- Ты и в самом
деле ужасно похож на Ману. Вы оба умеете так говорить про кофе с молоком,
что в конце концов начинаешь думать, будто кофе с молоком и мате в
действительности...
-- Вот именно, -- сказал Оливейра. -- В действительности. Таким
образом, мы можем вернуться к тому, о чем я говорил раньше. Разница между
Ману и мною состоит в том, что мы почти одинаковые. А в этом случае
мельчайшее различие подобно грандиозному катаклизму. Мы друзья? Да, конечно,
но я бы ничуть не удивился, если бы... Обрати внимание: с тех пор как мы
знакомы, я могу тебе это сказать потому, что ты и сама это знаешь, с тех пор
как мы знакомы, мы только и делаем, что цепляем друг друга. Ему не хочется,
чтобы я был таким, какой я есть, стоило мне взяться гвозди выпрямлять, он из
этого целую историю раздул и тебя мимоходом запутал. Не нравится ему, что я
такой, какой я есть, потому что в действительности многое из того, что
приходит мне в голову, многое из того, что я делаю, как бы выскальзывает у
него из-под носу. Он еще подумать об этом не успел, а это уже -- бац! --
готово. Бам-бам-бам, он выглядывает в окно, а я уже выпрямляю гвозди.
Талита оглянулась и увидела тень Тревелера, который слушал, укрывшись
между комодом и окном.
-- Не надо преувеличивать, -- сказала Талита. -- А тебе не пришли бы в
голову некоторые вещи, до которых додумается Ману.
-- Например?
-- Молоко стынет, -- недовольно сказала Хекрептен. -- Хочешь, я
подогрею его, дорогой?
-- Сделай лучше флан на завтра, -- посоветовал Оливейра. -- Продолжай,
Талита.
-- Нет, -- сказала Талита со вздохом. -- Ни к чему. Такая жара,
по-моему, я сейчас упаду в обморок.
Она почувствовала, как мост под ней дрогнул, -- это Тревелер сел верхом
на доску по ту сторону подоконника. Навалившись грудью на подоконник, но не
перевешиваясь через него, Тревелер положил на доску соломенную шляпу и
метелочкой из перьев стал подталкивать ее к Талите сантиметр за сантиметром.
-- Чуть-чуть в сторону, -- сказал Тревелер, -- и она упадет вниз, а там
ищи-свищи.
-- Лучше бы мне вернуться в комнату, -- сказала Талита, жалобно глядя
на Тревелера.
-- Но сначала ты должна передать траву Оливейре, -- сказал Тревелер.
-- Теперь уже не обязательно, -- сказал Оливейра. -- Если она
собирается бросать кулек в окно, то может и не бросать.
Талита посмотрела на одного, потом на другого и замерла неподвижно.
-- Тебя трудно понять, -- сказал Тревелер. -- Столько сил потрачено, а
выходит, что тебе все равно, получишь ты мате или нет.
-- Минутная стрелка на месте не стоит, друг мой, -- сказал Оливейра. --
В непрерывном пространстве -- времени ты движешься со скоростью гусеницы.
Подумай, сколько всего произошло с тех пор, как ты отправился за своей
трухлявой шляпой. Цикл мате завершился безрезультатно, а между тем сюда
