Thado Maba Thray Sithu U Chan Htoon.
"Три Вунна Киау Хтин подряд -- пожалуй, слишком однообразно, -- подумал
он, глядя на стихи. -- Наверное, означает что-нибудь вроде Ваше Высочайшее
Превосходительство. Че, а вот это здорово -- Тхири Рианчи у Тхант, это
звучит лучше. А как произносится Htoon?"
-- Привет, -- сказал Тревелер.
-- Привет, -- сказал Оливейра. -- Как холодно, че.
-- Извини, если заставил ждать. Сам знаешь, гвозди...
-- Конечно, -- сказал Оливейра. -- Гвоздь есть гвоздь, особенно прямой.
Положил в кулек?
-- Нет, -- сказал Тревелер, почесывая грудь. -- Ну и денечек, че,
просто пекло.
-- Что скажешь, -- показал Оливейра на свою совершенно сухую рубашку.
-- Жаришься тут, как саламандра в незатухающем огне. Принес травы?
-- Нет, -- сказал Тревелер. -- Совсем забыл про траву. Только гвозди
принес.
-- Ну ладно, сходи за травой, положи в кулек и брось мне.
Тревелер оглядел свое окно, улицу и наконец окно Оливейры.
-- В этом вся загвоздка, -- сказал он. -- Ты же знаешь, меткости у меня
никакой, с двух метров не попадаю. В цирке у меня из-за этого одни
неприятности.
-- Да ты можешь до меня рукой достать, -- сказал Оливейра.
-- Ну да, гвозди упадут кому-нибудь на голову, вот тебе и скандал...
-- Давай заворачивай в бумажку, бросай, а потом сыграем в "кладбище
слов", -- сказал Оливейра.
-- Лучше приди за ними сам.
-- Ты что, с ума сошел, старик? Пилить три этажа вниз по лестнице,
через улицу по такой стуже, а потом еще три этажа наверх -- таких страстей
нет даже в "Хижине дяди Тома".
-- А ты хочешь, чтобы я, как скалолаз, карабкался туда-сюда по
лестницам.
-- От этой мысли я далек, -- изысканно возразил Оливейра.
-- Или чтобы я нашел в кладовке доску и построил мост.
-- Мысль недурна, да только придется вбивать гвозди, тебе -- с твоей
стороны, а мне -- с моей.
-- Ну-ка, погоди, -- сказал Тревелер и скрылся.
А Оливейра стал придумывать, как бы припечатать его пообиднее при
первой возможности. Полистав "кладбище слов" и вылив на себя еще кувшин
воды, он уселся у окна на самом солнцепеке. Волоча огромную доску, появился
Тревелер и стал просовывать доску в окно. Тут Оливейра увидел, что доску
поддерживает Талита, и издал приветственный свист. На Талите был зеленый
купальный халатик, так ее облегающий, что сразу становилось ясно: под ним
нет ничего.
-- Какой ты скоросохнущий, -- сказал Тревелер, отдуваясь. -- Ну и кашу
заварил.
Оливейра понял, что случай представился.
-- Замолкни, мириаподо199 от десяти до двенадцати сантиметров длиной, с
парою лапок из двадцати одного кольца, на которые разделено тело, четырьмя
глазами и ороговевшими острыми челюстями, каковые при укусе выпускают
активнодействующую ядовитую жидкость, -- выговорил он единым духом.
-- Ороговевшие челюсти, -- отозвался Тревелер. -- Подумать только,
какие слова, че. Послушай, если я буду ее двигать дальше, то в один
прекрасный момент она своей тяжестью выбросит к чертовой матери и меня, и
Талиту.
-- Пожалуй, -- сказал Оливейра, -- но от меня она еще довольно далеко,
и я не могу за нее ухватиться.
-- Выдвинь немного ороговевшие челюсти, -- сказал
Тревелер.
-- Роток мал, че. И потом, сам знаешь, я страдаю horror vacui200. Я --
стопроцентный мыслящий тростник.
-- Если ты и тростник, то тот, каким лупят по пяткам, -- сказал
Тревелер, разъяряясь. -- Я на самом деле не знаю, что делать, доска
становится все тяжелее, ты же знаешь, вес -- понятие относительное. Когда мы
ее несли, она казалась совсем легкой, правда, солнце там не пекло.
-- Затащи ее обратно в комнату, -- сказал Оливейра со вздохом. --
Сделаем лучше так: у меня есть другая доска, не такая длинная, но зато
широкая. Я привяжу к ее концу веревку, сделаю петлю, и соединим обе доски. А
другой ее конец я привяжу к кровати, и вы свою тоже как-нибудь закрепите.
-- Нашу лучше одним концом засунуть в ящик комода, -- сказала Талита.
-- Ты пока тащи твою, а мы закрепим нашу.
"Как у них все сложно", -- подумал Оливейра, отправляясь за доской,
которая стояла в коридоре между дверью его комнаты и дверью лекаря-турка.
Кедровая доска, хорошо обструганная, с двумя или тремя отверстиями от
выскочивших сучков. Оливейра просунул палец в отверстие, думая о том, можно
ли пропустить через него веревку. В коридоре было полутемно (а может, так
казалось после залитой солнцем комнаты), и около двери турка стоял стул, на
котором с трудом умещалась сеньора, вся в черном. Оливейра поздоровался с
ней, выглянув из-за доски, высившейся перед ним, точно огромный и ненужный
щит.
-- Добрый день, дон, -- сказала сеньора в черном. -- Какая жара.
-- Наоборот, сеньора, -- сказал Оливейра. -- Я бы сказал -- мороз.
-- Не насмешничайте, сеньор, -- сказала сеньора. -- Прошу уважать
больных.
-- Но вы совсем не больная, сеньора.
-- Не больная? Как вы смеете?
"Вот она, реальная действительность, -- подумал Оливейра, берясь за
доску и глядя на сеньору в черном. -- То, что я каждую минуту воспринимаю
как реальность, может не быть ею, не может ею быть".
-- Не может быть, -- сказал Оливейра.
-- Ступайте отсюда, дерзкий, -- сказала сеньора. -- Стыдно среди бела
дня выходить из дома в майке.
-- Фирмы "Масльоренс", сеньора, -- сказал Оливейра.
-- Противный, -- сказала сеньора.
"И это я полагаю реальной действительностью, -- подумал Оливейра,
прислонясь к доске и поглаживая ее. -- Эту витрину, на протяжении пятидесяти
или шестидесяти веков убиравшуюся и освещающуюся бесчисленным множеством
рук, воображений, компромиссов, пактов, тайных свобод".
-- Трудно поверить, что вы причесываетесь когда-нибудь, хоть и седой,
-- говорила сеньора в черном.
"Думаешь, что ты -- центр мира, -- размышлял Оливейра, поудобнее
прислонясь к доске. -- Но ты полный идиот. Считать себя центром -- такая же
пустая иллюзия, как и претендовать на вездесущность. Центра нет, а есть
некое постоянное взаимослияние, волнообразное движение материи. Всю ночь я
-- неподвижное тело, а в это время на другом конце города рулон бумаги
превращается в утреннюю газету, и в восемь сорок я выйду из дому, а в восемь
двадцать газета должна поступить в киоск на углу, в восемь сорок пять мои
руки и газета соединятся и начнут двигаться вместе, в метре над землею по
дороге к трамваю..."
-- Что-то дон Бунче никак не закончит с больным, -- сказала сеньора в
черном.
Оливейра поднял доску и втащил ее в комнату. Тревелер знаками
поторапливал, и Оливейра, чтобы успокоить его, два раза оглушительно
свистнул. Веревка лежала на шкафу, надо было придвинуть стул и залезть на
него.
-- Поторопись, -- сказал Тревелер.
-- Сейчас, сейчас, -- сказал Оливейра, выглядывая в окно. -- Свою доску
как следует закрепили?
-- Конец засунули в комод, а сверху Талита придавила ее "Энциклопедией
для самообразования "Кильет".
-- Недурно, -- сказал Оливейра. -- А я на свою положу годовой комплект
журнала "Statens Psykologiskpedagogiska Institut"201, который кто-то
посылает Хекрептен.
-- Единственное, чего я не пойму, -- это как мы их соединим, -- сказал
Тревелер, начиная толкать комод, чтобы доска постепенно выдвигалась в окно.
-- Похоже на то, как два ассирийских вождя таранами разрушали
крепостные стены, -- сказала Талита, как видно, не зря владевшая
энциклопедией. -- Эти твои журналы -- немецкие?
-- Шведские, балда, -- сказал Оливейра. -- И в них говорится о таких
вещах, как Mentalhygieniska synpunkter i forskoleundervisning. Великолепные
слова, вполне достойные этого парня, Снорри Стурлусона, довольно часто
упоминаемого в аргентинской литературе. Выглядит как бронзовый бюст себя
самого со священным изображением сокола.
-- Бурные водовороты Норвегии, -- сказал Тревелер.
-- Ты на самом деле образованный мужчина или притворяешься? -- спросил
Оливейра с некоторым удивлением.
-- Не стану уверять, будто цирк не отнимает у меня времени, -- сказал
Тревелер, -- однако остается малая толика, чтобы пристегнуть звезду на лоб.
Образ со звездой мне вспоминается всякий раз, как речь заходит о цирке.
Откуда я его взял? Не знаешь, Талита?
-- Не знаю, -- сказала Талита, пробуя доску на прочность. -- Наверное,
из какого-нибудь пуэрто-риканского романа.
-- Самое неприятное: чувствую, что знаю, где это вычитал.
-- У какого-нибудь классика? -- задал наводящий вопрос Оливейра.
-- Не помню, про что, -- сказал Тревелер, -- но книга незабываемая.
-- Оно и видно, -- сказал Оливейра.
-- Наша доска в полном порядке, -- сказала Талита. -- Не знаю, только,
как ты привяжешь ее к своей.
Оливейра закончил распутывать веревку, разрезал ее надвое и одной
половиной привязал доску к кровати. Доску он выставил в окно и стал двигать
кровать, доска, перекинутая через подоконник, стала опускаться, пока не
легла на доску Тревелера, ножки кровати поднялись над полом сантиметров на
пятьдесят. "Но если кто-нибудь пойдет по этому мосту, ножки полезут все
выше, вот в чем беда", -- подумал Оливейра с беспокойством. Он подошел к
шкафу и попытался придвинуть его к кровати.
-- Нечем закрепить? -- спросила Талита, которая сидела на своем
подоконнике и смотрела, что происходит в комнате у Оливейры.
-- Примем меры, -- сказал Оливейра, -- во избежание неприятностей.
Он придвинул шкаф к кровати и осторожно стал заваливать его на кровать.
Талита восхищалась силой Оливейры почти в той же мере, что смекалкой и
изобретательностью Тревелера. "Ну просто два глиптодонта", -- думала она с
удивлением. Допотопная эра всегда представлялась ей порой небывалой
мудрости.
Шкаф набрал скорость и обрушился на кровать, отчего содрогнулся весь
этаж. Внизу кто-то закричал, и Оливейра подумал, что его сосед-турок,
наверное, испытал особый прилив шаманской силы. Он поправил шкаф как следует
и сел верхом на доску, разумеется, на ту ее часть, которая находилась в
комнате.
-- Теперь она выдержит любой вес, -- возвестил он. -- Девушки с нижнего
этажа, которые нас так любят, будут разочарованы, ибо ничего трагического не
случится. Существование у них пресное, только и радости, если кто разобьется
на улице. Это они называют жизнью.
-- Доски ты свяжешь веревкой? -- спросил Тревелер.
-- Видишь ли, -- начал Оливейра. -- Ты прекрасно знаешь: у меня от
высоты кружится голова и я не могу. При одном слове "Эверест" меня уже нету.
Мне многое противно, но больше всех -- шерпа Тенцинг, поверь.
-- Выходит, что доски придется связывать нам, -- сказал Тревелер.
-- Выходит, что так, -- согласился Оливейра, закуривая сигарету "43".
-- Представляешь, -- сказал Тревелер Талите. -- Он хочет, чтобы ты
ползла на середину и связала там доски.
-- Я? -- спросила Талита.
-- Ну да, ты же слышала.
-- Оливейра не говорил, что я должна ползти по мосту.
-- Не говорил, но так выходит. Да и вообще элегантнее, если ты ему
траву передашь.
-- Я не умею привязывать веревку, -- сказала Талита. -- Вы с Оливейрой
умеете вязать узлы, а мои сразу развязываются. Не успеваю завязать, как
развязываются.
-- Мы тебя научим, -- снизошел Тревелер.
Талита поправила купальный халатик и стряхнула приставшую к пальцу
нитку. Ей очень хотелось вздохнуть, но она знала, что Тревелера вздохи
раздражают.
-- Ты на самом деле хочешь, чтобы я отнесла траву Оливейре? -- спросила
она тихо.
-- О чем вы там разговариваете, че? -- сказал Оливейра, высовываясь по
