безымянную, дворняжка и дворняжка - отзывалась, поворачивала голову,
подставляла стакан.
Когда однажды, прибалдев, она коряво и косноязычно заговорила "за
жизнь" или про то, что она считала жизнью, - как козел вонючий Колька
поставил ей фингал под глазом, из-за чего она не смогла пойти устроиться
на работу, и теперь участковый грозит посадить, - Золотов, тоже изрядно
пьяный, встал и молча звезданул ее в ухо.
Дворняжка спокойно переносила пинки и зуботычины от Ермолая, но тут
взвилась, схватила бутылку, грохнула о трубу - только осколки брызнули,
и нацелила щерящееся стеклянными лезвиями горлышко в физиономию обидчи-
ка. Реакция у Золотова была хорошая, увернулся, схватил за руку, а пра-
вой гвоздил куда попало, пока Ермолай не вмешался, не оттащил в сторону.
Дворняжка выла, размазывая кровь, страшно ругалась, сквозь всхлипы и
ругань спрашивала: "За что, падла? За что?"
- А правда, за что? - как-то уж очень внимательно поинтересовался Ер-
молай.
- За жирного! - ответил Золотов первое, что пришло в голову.
- А-а-а, - протянул Ермолай и расслабился. - Вспомнил...
Дворняжка, услышав, что получила за дело, тоже успокоилась, но потре-
бовала, чтобы за разбитую морду Золотов купил ей бутылку вина и "кали-
ков".
- Вишь, как она теперь! Получила - будет как шелковая! - сказал Ермо-
лай. - И всегда так! А ведь ты не верил про парашу, я видел... - Он ост-
рым взглядом царапнул Золотова по лицу. - Запомни, Ермолай никогда не
врет клиентам! Еще как жрут, очень даже просто... И дворняжка будет, ку-
да денется! Хочешь, накормим, чтоб убедился?
Сейчас Золотов уже не был уверен, что собеседник врет, но дела это не
меняло; блатная фиксатая рожа опротивела до предела, он хотел развя-
заться с гадким типом, но не знал как. Тем более что Ермолай почему-то
не хотел прерывать сложившихся отношений и, почувствовав охлаждение к
себе, словно бесценную реликвию принес самодельную финку и как корешу
продал "всего за пятерку". Тогда это была сумма немаленькая, пришлось у
матери выпрашивать, да у отца незаметно из кошелька трешник свистнуть...
Финка так себе, рыбка - наборная ручка, тусклый серый клинок, скошен-
ный "щучкой", по нему примитивные узоры - чайка, кораблики... С дедовым
кортиком, которым поигрался достаточно, не сравнить. Но зато настоящая.
И хотя не верил Ермолаю, что он ее в зоне сделал, все восемь лет, пока
срок мотал, надфилем рисунки выпиливал и двух фуфлыжников собственной
рукой пришил, но, когда держал на ладони, ощутил холодок под сердцем -
это не парадная игрушка, это специально для дела, ею и правда можно...
Потом пили, обмывая сделку, Ермолай нетерпеливо наливал, нервно ломал
истатуированными пальцами плавленый сырок да снова вел рассказы свои,
путаные, длинные, сводившиеся к тому, что ворье всякое ничего не боится,
ему никто не указ, только и ценят пуще жизни честное слово да верную
дружбу. И когда застрелили одного налетчика из засады, то тысяча корешей
собрались хоронить, фоб через весь город на руках несли, движение оста-
новили, а милиция по углам пряталась да не вмешивалась.
Золотов слушал и вроде даже верил, но неопределенная смутная мысль,
дохлой рыбкой разбуженная, билась в сознании все настойчивей. Ведь двор-
няжку он избил не за испытанное разочарование - за то, что напомнила бе-
зымянная подстилка, с кем были мечты о прекрасной жгучей тайне связаны.
А та, другая, пожалуй, и не лучше этой...
Когда допили, разомлевший Ермолай затянул как обычно:
Однажды поздней ночью я стал вам на пути,
Узнав меня, ты сильно побледнела.
Я тихо попросил его в сторонку отойти,
И сталь ножа зловеще заблестела...
Тут мыслишка и оформилась: с этой тварью поквитаться, из-за которой
вся жизнь наперекосяк пошла...
Потом я только помню, как мелькали фонари,
И мусора кругом в садах свистели.
Всю ночь я прошатался у причала, до зари,
И в спину мне твои глаза глядели...
- А что, очень даже просто. Ермолай, ты мне друг?
- Спрашиваешь!
- Живет одна сука как ни в чем не бывало, а у меня из-за нее все ку-
вырком...
Видно, наваждение нашло: то ли бутылка вина на нос, то ли бывалый па-
рень-кремень Ермолай с его фиксами и татуировками, то ли песня лихая жа-
лостливая, а скорее всего все вместе - как дурман, гипноз какой. Сейчас
не веришь, а ведь пошел, и финку в рукав спрятал, как кореш подсказал,
друг верный - сам вызвался на атасе постоять и научил, что потом делать.
Главное - перо выбросить и ручку протереть, и амба - концы в воду! А
если все же заметут - не колоться, упираться рогом: знать не знаю, мимо
проходил, вы мне дело не шейте, дайте прокурора! - и амба, отпустят! А
если все же срок навесят - не страшно, скажи: я от Ермолая, и амба - не
жизнь, а лафа! Кому сказать? Всем скажи!
И звонил, давил знакомую кнопку, руки вспотели у идиота, думал, не
удержится в ладони скользкая рыбка, и кулаком стучал, пока соседка не
выглянула: уехала, месяц не будет, шляются кобели, то один, то другой...
Я от Ермолая! Да хоть от чертовая, иди отсюда по-хорошему, пока милицию
не позвала.
Выкатился из подъезда со смехом, дура бабка, Ермолая не знает, при
чем тут милиция, и внезапно гипноз прошел, и накатила дурнота, земля
провернулась и булыжником в морду, но небольно, кажется, сейчас горло
лопнет, и все потроха выскочат, и друга нет, помочь некому, да какой он
друг - сволота приблатненная, под расстрел подвел и убежал, в штаны на-
ложил, сука! - скорей в переулок, сюда, через проходняк, черт, забор!
Тыкался мордой в занозистые доски, на мусорный бак взгромоздился, пе-
ревернулся и копошился под забором в куче всякой дряни, пока, ободрав-
шись, не протиснулся сквозь собачий лаз на ярко освещенную улицу, инс-
тинктивно вытер морду левым рукавом - правой руки как не было: держал на
отлете какую-то деревяшку вроде протеза; и нырнул в первую же подворот-
ню, темными проулками дотащился до дома, вдруг из кустов парень-кремень:
ну, колись, как оно все вышло. Бабка вышла, соседка... И бабку?! Вот
что, кореш, закон знаешь - друга не сдавать, я с тобой не был, финарь в
глаза не видел, понял? Перо выбросил?
Вон почему рука как протез - финка все еще в рукаве, в потных
пальцах, а ведь не выскочила и в бок не воткнулась, значит, не для той и
не для него жадная "щучка" на тусклом клинке! Бросил в водосточную ре-
шетку, не попал, звякнула рядом. Ермолай орлом кинулся, схватил, осмот-
рел со всех сторон, понюхал... Она же чистая! Ты что, падла, туфту го-
нишь, нервы мотаешь?!
Глаз выпучил - дурной, бешеный, но не страшно: сам, гад, трусость вы-
казал, "стремя" бросил, значит, правилку ему да пику в бок, как бре-
хал-заливался. Не страшно: ведь ничего не было, примерещилось все, от
чего же он так бежал? Как гора с плеч! Достал платок, утерся неторопли-
во, постарался ухмыльнуться зловеще в налитый яростью зрачок: сам, пад-
ла, с атаса ушел!
Кто ушел, я?! Задергался в искусственной истерике, забрызгал слюной,
завыкручивался. Да я рядом стоял, за углом, просто видно не было! Ермо-
лай корешей никогда не продавал, Ермолай за кента под вышку пойдет, он и
тебя, слюнтяя, другом считал, потому и не трогает за такие слова, а то
бы в куски попорол! Выругался длинно-предлинно, цевкнул через губу
струйкой слюны, засунул привычно финку за брючный ремень и покатил раз-
болтанной походкой. И к черту, чтоб тебя пополам перерезало!
Когда повзрослевший Золотов анализировал историю своего превращения,
то пришел к выводу: псевдочеловеком его сделал Ермолай! И если бы кто-то
сказал, что на самом деле перерождение произошло значительно раньше, он
бы с этим не согласился.
Долгое время не мог понять, что вообще привлекло Ермолая к нему -
обычному зеленому фраеру, какой интерес искал тот в его обществе? Деньги
на вино? Так чаще тратился сам Ермолай! Компания, чтоб не пить в одиноч-
ку, неискушенный слушатель для его бесконечных бредовых историй? Пожа-
луй, но только отчасти: ведь та же дворняжка или любая другая шваль за
стакан вина будет слушать самую несусветную чушь, да еще кивать и восхи-
щаться.
Наконец догадался: Ермолаю до левой пятки восхищение всякой дряни,
ему нужен был именно он, Золотов, порядочный мальчик из приличной семьи,
каких не найти в привычном окружении, чтобы ему, а не жалкой дворняжке
доказать: Ермолай - парень-кремень, ничем не хуже остальных, чистеньких,
и житуха у него замечательная, веселая и разнообразная. В самоутвержде-
нии нуждался, хотя и слова-то такого не знал, а вот поди ж ты... И пог-
лядывал цепко на кента-приятеля: верно ведь, что все у него, как у лю-
дей, - и хаты-кильдюмы, и чувихидворняжки...
Потому и напрягся, когда Золотов дворняжке в ухо въехал, насторожил-
ся: не на образ ли жизни его, Ермолая, рука поднята, не идея ли о "неху-
жести всех остальных" в кровь разбита...
Обо всем этом думалось потом, годы спустя, а тогда прокрался в дом,
морду вымыл, утром все равно объясняться пришлось: нос-то распух, сказал
- хулиганы избили. Папахен разорался: нечего шляться по ночам, лучше де-
лом занимайся да дома сиди. Он и сидел - неделю носа не высовывал, в се-
бя приходил.
Нет, хватит, с блатарями - никаких дел! От них за версту камерной
вонью несет, откуда вышли, туда и вернутся, другого пути не знают и
знать не хотят. Какая цель в жизни у того же Ермолая? Татуировками, фик-
сами, "делами" подлинными, а большей частью придуманными авторитет для
зоны заработать! Значит, зона и есть главная и единственная цель! Хотя
сам он того и не понимает. Побегает еще немного, погоношится - и туда.
Только Ермолай по-другому раскрутился. Через пару месяцев выпрыгнул
на полном ходу из трамвая, он любил рисковость показать, чтоб все рты
пораскрывали, и показал: споткнулся, замахал руками, равновесие удержи-
вая, согнулся вдвое на бегу, если б не финка за брючным ремешком, то и
удержал бы, выпрямился победоносно, зыркнул бы глазками, усмехнулся с
превосходством - чего раззявились? - да воткнулся тусклый клинок с хищ-
ным щучьим вырезом в живот, пониже пупка, и дернуло его влево, под коле-
со, хрясь! - был Ермолай - стало два, действительно - все рты раскрыли.
Хоронить Ермолая ни один кореш, ни один парень-кремень да и вообще
никто не пришел. Мать на законном основании - с горя - напилась до такой
степени, что толку от нее не было никакого. Организовывал все вечный
враг - участковый.
Много лет спустя Золотов понял, что Ермолай сыграл в его судьбе зна-
чительную роль, преподав предельно наглядный урок того, как надо жить и
к чему стремиться, чтобы четверка небритых пятнадцатисуточников, понука-
емая усталым пожилым капитаном, оттащила тебя по узкой, заросшей
бурьяном тропинке в самый угол кладбища, к бесхозным просевшим земляным
холмикам, на краю оврага, заваленного истлевшими венками и другим клад-
бищенским мусором.
Злую бесшабашность как рукой сняло.
Пошел в вечернюю школу, отдал направление комиссии, пояснил, что тя-
жело болел, потому несколько месяцев не появлялся, потому же пока и не
работает. План набора школа не выполняла, лишний ученик был подарком,
формальностями его не допекали. Тем более что Золотов проявлял редкую
дисциплинированность, занятий не пропускал, исправно сидел в полупустом
классе от звонка до звонка, вскоре был назначен старостой и получил по-
ручение контролировать посещаемость.
Стал ходить по домам, теребил прогульщиков по месту работы, требовал
объяснения, справки, завел папку, в которую подшивал накапливающийся ма-
териал, анализировал его, составлял отчеты, несколько раз выступал на
педсовете.
Вернулся в секцию, но через пару месяцев произошел инцидент с чужим
пистолетом, все ребята почему-то решили - он сбил прицел, чтобы обойти
