го яйца дело о несчастных двадцати рублях, на которые он собирался сво-
дить ту тварь в ресторан.
Комедия собрания: наученные Фаиной (жалко, не успел с ней разде-
латься) серенькие посредственности торопливо, пока не забыли, выплевыва-
ли заемные слова осуждения.
Потом педсовет, бюро комитета комсомола, комиссия по делам несовер-
шеннолетних, прокуратура... Судилище за судилищем, каждый раз его, зат-
равленного волчонка, распинали на позорном столбе и исключали, исключа-
ли, откуда только возможно. Нашли преступника! Будто не двадцать рублей,
а миллион, и не хотел украсть, а украл.
- Так всегда бывает, - сочувствовал отец. - Кто больше других орет и
изобличает, тот сам по уши выпачкан...
А прокурор - толстый боров с астматической одышкой, когда огрызнулся
волчонок на вопрос о возрасте: "Шестнадцать с копейками! ", аж посинел
весь, ногами затопал, заверещал, будто его уже закалывают:
- Ничего святого! Все мерит на деньги! В колонию, только в колонию,
иначе его ничем не исправишь!
За этот огрызон папаша выступил сильнее, чем за все остальное, даже
замахивался, правда, не ударил - или побоялся сдачи получить, или просто
отвык по щекам лупцевать. Но орал зато как резаный, не хуже того боро-
ва-прокурора!
- Попал, так сиди и не чирикай! Кайся, на коленях ползай, прощения
проси, чтоб раскаяние на роже написано было!
Папахен бегал по комнате из угла в угол, никогда в жизни Валерик не
видел его таким возбужденным. Он даже немного растрогался: из-за него
всетаки переживает.
- Адвокат что сказал: шестнадцать лет есть, вполне могут под суд от-
дать! Но скорей всего пожалеют - законы у нас гуманные. Соображаешь? Мо-
гут и так решить, и этак. А ты огрызаешься!
Отец плюхнулся на стул, отдышался и продолжил уже спокойно, с жалост-
ливой ноткой:
- Если ты загремишь в колонию, от деда не скроешь, он опять за меня
возьмется - плохо воспитывал, разбаловал, от жиру беситесь! И чик - ни
дачи, ни квартиры, ни наследства...
У каждого свои заботы.
В колонию не отправили, бродил по улицам, в кино бегал, к школе при-
ходил с независимым видом: мол, вы, дураки, учитесь, а я гуляю! Кому
лучше? На самом деле чего хорошего: неприкаянный, никому не нужный, оди-
нокий, как взбесившийся волк, - даже свои не подпускают. И времени ва-
гон, не знаешь как убить - раз в кино, два, три, а потом что?
Комиссия определила на завод - с ранними сменами, ржавыми заготовка-
ми, острой стружкой да вертящимися станками, которые не только руку, как
предупреждали, но голову запросто оторвут.
Да, плохо было, но тогда он ничего не боялся, наоборот - нашла такая
злая бесшабашность: черт с вами со всеми, мотал я ваши души, что захочу
- то и сделаю! Как раз познакомился с Ермолаевым - худой, кожа да кости,
мордочка лисья, глаза быстрые, прищур блатной, кепочка блинчиком, сига-
ретка висячая на слюнявой губе, тусклые фиксы - тот еще типчик! Чуть не
утащил с собой на кривую дорожку: словам жаргонным учил, вином угощал,
песни пел лагерные, заунывные... Брехал все, сволочь: какая там, в зоне,
дружба, какие парни-кремни, своего в обиду не дадут, из любой передряги
выручат. И он, Ермолай, там в авторитете. Ежели новенький скажет - друг
Ермолая, будет ему не жизнь, а лафа - от работы отмажут, на почетное
место посадят, и дуйся целый день в карты да обжирайся салом с колбасой
из посылок фраеров.
А попадет туда фуфлыжник, который ни одного авторитета не знает, -
хана ему, будет из параши жрать. "И очень просто, - цедил Ермолай,
по-особому кривя губы, - я сам заставлял сколько раз... Вывалишь ему в
парашу обед - и жри, набирайся ума-разума! Жрут, как миленькие, там чуть
что не так - и на ножи!"
Врал, гад, страшно, до холода под ложечкой, и противно, до тошноты,
не очень заботясь о правдоподобии, потому что если сложить срока, кото-
рые он якобы размотал, то получалось, что за решетку он угодил в пяти-
летнем возрасте.
Но что-то в Ермолае притягивало, Золотов долго не мог понять - что
именно, потом догадался: какая-то особенная уверенность, будто он уже
постиг все тайны этого мира и потому знает наверняка, как именно нужно
жить, с небрежной легкостью решая проблемы, недоступные для непосвящен-
ных. Со стороны это воспринималось как внутренняя сила.
Однако чем больше общался Золотов с Ермолаем, тем отчетливее видел,
что тот руководствуется своей системой ценностей, шкала которой искажена
и совершенно не похожа на общепринятую.
Дома, с пьющей матерью Ермолай не жил, потому что там его "душил"
участковый. Но хвастал, что у него две "хазы", которые и академикам не
снились. Золотов сомневался, что обтерханный Ермолай может тягаться с
академиками, но тот клялся длинной блатной божбой, щелкая ногтем из-под
переднего зуба, размашисто, нарушая последовательность движений, крес-
тился.
А после долгих и мучительных размышлений решился:
- Я еще никого туда не водил. Но у тебя вид ничего, приличный...
Они пришли к солидному, старой застройки дому, расположенному на пе-
рекрестке главных магистралей города, вошли в просторный подъезд, ста-
ринный лифт неторопливо вознесся на последний, восьмой этаж.
Ермолай подмигнул вконец ошеломленному Золотову: дескать, еще не то
увидишь! И деловито предупредил:
- Только туфли надо снимать.
Эта фраза добила остатки неверия, оставалось только гадать, каким об-
разом Ермолай заполучил такую квартиру.
Но когда тот вытащил из кармана ключ от навесного замка, все стало на
свои места. Они преодолели еще два пролета, Ермолай ловко отпер чердач-
ную дверь.
- Гля! - Торжества он не скрывал и не подозревал, что Золотев сильно
разочарован.
Действительно: огромное сухое помещение, крыша высоко над Головой,
много света из аккуратных слуховых окошек, уютный закуток с трубами па-
рового отопления. Чего еще желать?
- Класс? А ты не верил!
- Туфли-то зачем было снимать? - раздраженно спросил Золотев.
Ермолай прижал палец к губам.
- Чтобы не услышали шагов. А то позвонят - и амба!
После такого разъяснения Золотов немедленно покинул чердак и, не вы-
зывая лифта, пешком спустился вниз.
Ермолай просто-напросто тупица, его уверенность основана на крайней
ограниченности и непоколебимой убежденности, что те примитивные истины,
которые ему удалось воспринять своим убогим умишком, и есть недоступные
"фраерам" тайны бытия. И это твердолобое заблуждение вкупе с несокруши-
мым намерением ему следовать он, Валерий Золотов, принял за внутреннюю
силу!
Видеть лисью мордочку с блатным прищуром больше не хотелось, но она
маячила у подъезда, скалилась мутными фиксами.
- Перетрухал! Точняк, хаза паленая! Я здесь редко живу, только когда
снегу много или мокро... А вообще-то у меня кильдюм что надо! Я туда
матрац притащил.
Золотова коробило от гнусного слова "кильдюм", и он представлял, ка-
ким мерзким должно быть место, которое им обозначают.
Отвязаться бы от проклятого Ермолая, послать к чертовой матери... Но
он заполнил пустоту и единственный из знакомых не осуждает за совершен-
ную глупость, даже сочувствует: из-за вшивых двадцати рублей столько
неприятностей! Ладно, черт с ним.
Кильдюм оказался подземной бетонной коробкой, сквозь которую проходи-
ли две метрового диаметра трубы теплоэлектроцентрали. Спустившись через
люк по узкой железной лестнице, можно было с помощью массивных штурвалов
опустить запорные заслонки и перекрыть магистраль.
Такая необходимость возникала не часто, и никто не мешал Ермолаю про-
водить здесь время посвоему: спать, жрать вино, выигрывать якобы тысячи
в карты и кейфовать.
Золотов брезгливо озирался, ему казалось, что в этом мрачном захлам-
ленном подполье обязательно должны водиться блохи, зловредные микробы,
крысы. ТЭЦ не работала, и он представил, какая духота наступит в непро-
ветриваемом каменном мешке, когда по огромным трубам под давлением пом-
чится кипящая вода.
Но после первого стакана вина обстановка отступала на задний план, он
расслаблялся, успокаивался. Выпивали каждый день, Золотов спускал подки-
дываемые папахеном рубли да трояки, а где берет деньги Ермолай - предпо-
читал не задумываться. Много лет спустя он поймет, что именно эти ежед-
невные дозы дешевого крепленого вина приучили его к алкоголю.
Ермолай иногда размешивал в стакане какие-то таблетки, "чтоб сильней
развезло", предлагал Золотову, но тот отказывался.
- Кейфа не понимаешь! - нравоучительно корил Ермолай. - Вот раз, в
пересылке...
Однообразные муторные истории из "зонной" жизни изрядно надоедали,
выпив второй стакан, Золотов пытался и сам что-нибудь рассказывать, но
перехватить инициативу удавалось редко.
Однажды Ермолай привел худую дерганую девчонку в мятом линялом платье
и с мятым, будто вылинявшим до прозрачной синевы, изможденным лицом.
Вначале Золотов подумал, что у них какоето дело, скорей всего девчонка
курьер, через которую Ермолай передает что-то своим корешам. Но когда
девчонка спустилась в кильдюм, даже раньше, когда она свесила в люк то-
щие замызганные ноги, он понял, что сейчас должно произойти, но не пове-
рил, потому что тогда еще считал это таинством, невозможным в убогом
грязном подземелье, с незнакомой женщиной, да вдобавок при свидетеле -
сомнительном уголовном элементе, гнусная улыбка которого не оставляла
сомнений в его намерениях.
Ермолай застелил огрызком газеты грубо сколоченные, покрытые заско-
рузлыми потеками краски и известки малярные козлы; разложил хлеб, колба-
су, пачку таблеток, достал две бутылки вина. Лишних стаканов в кильдюме
не было, и он, порыскав по углам, поставил перед девчонкой слегка прор-
жавевшую консервную банку.
Сердце у Золотова часто колотилось, он украдкой наблюдал, как девчон-
ка цыпкастыми руками нервно ломала таблетки, разбалтывала их щепкой в
наполненной на три четверти жестянке, заметно вздрагивая, подносила бан-
ку к напряженно оскаленному рту, как лихорадочно дергались жилы на тон-
кой шее и бежали по коже бурые, оставляющие клейкие потеки, капли.
Предстоящее пугало и притягивало одновременно, он с болезненным любо-
пытством ждал, совершенно не представляя, каким образом произойдет прев-
ращение вот этой серой обыденности, как именно будет отдернут занавес,
отделяющий от жгучей и постыдной тайны.
Главенствующую роль в управлении событиями он отводил Ермолаю, насто-
роженно следил за ним, чтобы не упустить каких-то особенных, меняющих
все вокруг слов, взглядов, жестов. Но тот, лениво допив вино, равнодушно
дымил вонючей сигаретой, а девчонка встала, прошла в угол, нагнувшись,
переступила с ноги на ногу и плюхнулась на грязный матрац.
Все действительно изменилось: кровь ударила в голову, стыд и страх
мгновенно вытеснили любопытство, больше всего сейчас хотелось отмотать
ленту времени обратно. Ермолай требовательно мотнул подбородком в сторо-
ну матраца, но он не мог двинуться с места.
- Ну ты, жирный, долго тебя ждать?!
Тогда он еще не был толстым - коренастый парень, расположенный к пол-
ноте, но удивило его не столько обращение, сколько впервые услышанный
голос девчонки и нешуточная злость в этом голосе.
Потом он сидел на бетонных плитах у люка, слушал доносившийся снизу
гадливый смешок Ермолая и не мог разобраться в своих ощущениях, ибо про-
исшедшее оказалось не менее заурядным, чем ежедневная кильдюмная пьянка.
Представлял он это совсем не так.
Из люка вылез Ермолай, глянул цепко, длинно сплюнул и заговорщицки
подмигнул. Когда выкарабкивалась девчонка, он дал ей пинка, так что она,
не успев разогнуться, проехалась на четвереньках, раскровянив локти о
шершавый бетон.
- Какого... - огрызнулась, слюнявя ссадины, а Ермолай визгливо захи-
хикал и дурашливо выкрикнул:
- Служи, дворняжка, жинцы куплю!
Потом он приводил ее еще несколько раз, молчаливую и тупо-покорную,
