сколько я здесь торчу, в этом гадюшнике? С небольшими
перерывами уже два месяца. Приехал в марте еще по снегу. Можно
сказать, по сугробам. Потом запахло весной, солнышко стало
припекать, птички чирикают...
-- Если чирикают, это воробьи.
-- А что воробей -- не птичка?
-- Я просто уточнил.
-- Так вот... из-под снега по всему городу, в окрестностях
начали вытаивать трупы. Утопленники и удавленники. С колотыми,
резаными ранами, изнасилованные. Просто замерзшие по пьянке.
Застреленные. Расчлененные. Мужчины и женшины, дети, старики.
Милиция работала, как похоронная команда во время чумы, день и
ночь. И тогда, Леша, я понял: здесь идет необъявленная война
всех против всех. Правда, неизвестно во имя чего.
-- Наверное, как всегда во имя чего-то благородного.
Бортников коротко хохотнул.
-- Ты унылый ортодокс, Леша. Настоящая жизнь поэтому
проходит мимо тебя.
-- Очень унылый?
-- Однова живем! Ты оглянись вокруг со вниманием -- народ
развлекается. До упора. Ты пробовал когда-нибудь у себя на
кухне или в ванной ночью расчленить труп любимой женщины?
Обливаясь при этом горькими слезами? Это тебе, брат, не партия
в шахматы. Это потрясает! Ты остро переживаешь могучий всплеск
разнообразнейших ощущений -- ужас, запах крови, животную
радость палача, сладострастие, боль по поводу тяжелой утраты,
чувство опасности, сознание собственной исключительности и
вседозволенности,-- все вместе, все разом! Короче, это и есть
жизнь. Все остальное лишь слабая ее тень.
Алексей усмехнулся.
-- Ну и, сколько любимых женщин ты расчленил за эти два
месяца?
-- Увы! Я только завидую, глядя со стороны.
Бортников прошел к столу, на котором возвышалась гора
свертков и начатая бутылка армянского коньяку. Налил в стаканы.
-- Леша, давай выпьем с тобой. Знаешь, за что?..
-- За самоуничтожение,-- подсказал Алексей.
-- Вот! Ты отлично меня понял.
Он ударил стаканам о стакан и залпом опрокинул коньяк в
рот. Потом подвинул всю гору свертков на столе гостю.
-- Не обращай внимания, ешь. Это все местные мерзавцы
натащили в номер, пока меня не было. Подорожники. Ты даже
названий таких не знаешь. Взятка, разумеется. Оставлю тете
Маше, здешней горничной. Такая чудесная тетечка! Зато сын у
тетечки дважды убийца, даже оторопь берет. Теперь яблочко от
яблони далеко катится.
Он снова налил в стаканы.
-- Когда я приехал сюда впервые и осмотрелся, мне
показалось, что единственный выход из ситуации -- оцепить этот
гадюшник по периметру колючей проволокой, поставить на вышках
пулеметы и... та-та-та-та! На поражение. Праведника в этом
городе нет ни одного, патронов поэтому не жалеть...
Он замолчал и вдруг с усмешкой воззрился на гостя.
-- А ты оказался пророком, Леша.
-- В чем?
-- Относительно меня. Помнишь каламбур? "Быть Бортникову
за бортом".
-- Мой, ты уверен?
Бортников не ответил. Они были одногодки. Но когда после
армии Алексей стал студентом юрфака, Бортников учился на
третьем курсе и слыл в университете звездой первой величины.
Всегда элегантный, даже несколько англизированный, с
превосходной памятью Бортников уже тогда прилично владел тремя
языками. Одновременно учился в финансово-экономическом и год
спустя получил второй диплом о высшем образовании. Лекции он
всегда записывал с помощью стенографии. Превосходно боксировал,
был исключительно точен, исполнителен и в то же время обладал
мертвой организаторской хваткой. Он выстроил себя сам и как
специалист суперкласса был безупречен. Но не безупречна и во
многом порочна оказалась система правоохранения, в которой ему
предстояло работать. Она вся, словно метастазами, была повязана
родственными связями и пронизана коррупцией, лжива,
необязательна и унизительно зависела от реальной власти. Ошибка
Игоря Бортникова состояла в том, что до сих пор он не принял
правил, по которым система функционировала. И, кажется, не
собирался их принимать.
После университета прошло семь лет. Алексей отметил, что
Бортников сделался несколько раздражителен, болтлив, но прежний
европейский лоск сохранил вполне. Даже сейчас во время
дружеского застолья в обшарпанном номере захолустной гостиницы
он сидел в элегантном галстуке, лишь слегка ослабив узел,
безукоризненно причесанный, и благоухал приличным одеколоном.
На столе напротив Алексея стоял еще стакан, чистый. И
третий стул, явно не из комплекта, положенного в одноместном
номере.
-- Для покойника?
Вместо ответа Бортников молча опрокинул коньяк в рот.
Потом выкатил из объемистого пакета на стол с десяток
золотисто-ярких, промаркированных апелельсинов. На одном ловко
срезал верхушку и круговым движением снял всю кожуру разом.
-- Со мной был случай два года назад, третьего августа.
Договорились с хорошим знакомым, он работал в НИИлеспроме,
выбраться в выходной за грибами. До этого мы не виделись около
месяца, а тут смотрю -- что-то в нем переменилось. То ли налет
на лице... какое-то стало чужое? То ли запах -- как в
заброшенном доме? Или отстраненность? Не могу взять в толк, да
и не пытался, если быть точным. Вернее, не продал значения.
Мало ли какое лицо бывает у человека с похмелья. Не говоря уже
о запахе или о поведении. Но внимание обратил. И наутро, когда
он подкатил к подъезду на мотоцикле, я заметил это еще раз.
Выехали мы с ним за город, он за рулем, я сел сзади -- все
благополучно. Но скорость такая, что в ушах стоит рев. Я прошу
придержать -- он не слышит. Хлопаю по плечу раз, другой,
бесполезно. Только головой покачал. И вылетаем мы с ним на этой
скорости к Вишере, к мосту. Вижу, перед въездом полосатый
шлагбаум, и мужичонка при нем. Поднять -- опустить. Думаю, ну
сейчас обязательно притормозит. Но нет, летим... "Стой!" -- ору
в ухо, и в сторону, Пригнулся... Потом глухой удар, и меня
выбросило с сиденья, будто вырвало. Очнулся я, Леша, в воде. Не
то, чтобы очнулся, а просто начал соображать. Вижу -- плыву к
берегу. Вышел. Поднялся на мост. Мотоцикл проломил ограждение,
но завис на самом краю и даже не заглох. Заднее колесо
крутится. А хозяин под шлагбаумам, посреди дороги лежит, без
головы. Голова в синем шлеме скатилась за обочину. Я ее по
следу нашел. Разумеется, лица не было, не осталось. В тот
момент я сразу все вспомнил: странный налет на его лице, запах
заброшенного дома... затхлость, чужесть в чертах, в выражении.
Ощущение отсутствия у присутствущего рядом с тобой человека. И
я понял тогда -- это была печать смерти. Запах заброшенного
дома был запахом смерти. Она проявилась также в цвете лица,
проступипа в чертах. По сути, я ехал на мотоцикле с мертвепом.
Где-то там, на небесах, он был уже приговорен к смерти. Не
знаю, за какую провинность, но смертный приговор был ужасен, а
казнь -- я видел собственными глазами.
Бортников плеснул в оба стакана.
-- Давай помянем, что ли?
Они молча выпили.
-- После этого случая со мной что-то произошло: на улице,
в толпе я стал различать этих... приговоренных. Даже со спины.
Даже не глядя на них, по одному запаху. Кажется, пока не
ошибался.
Алексей взглянул на третий, чистый стакан, перевернул его
и поставил вверх дном.
-- Хочешь предупредить?
-- Попробую. Если придет.
-- Я знаком с ним?
Бортников внимательно посмотрел на гостя и вдруг
захохотал. Потом также резко оборвал смех.
-- По-моему, еще нет.
Алексею почудилась в ответе некоторая двусмысленность, но
настаивать не захотел.
-- Что там у вас по Шуляку? Результат есть?
-- Шуляка, кстати, я тоже предупреждал.
-- Да! А он?
-- А он, земля ему пухом, долго и весело смеялся. Потом мы
с ним выпили. Я по нем плачу, а он, покойник уже, надо мной,
над живым, смеется. Так и расстались. До сих пор в ушах его
смех стоит.
-- Люди охотнее верят в ложь, чем в правду. Потому что
правдоподобнее.
-- Ну, да. Эффект кассандры. Давай помянем Витю?
-- Давай.
Они разлили остатки коньяку по стаканам, но Бортников,
повозив лентяйкой под кроватью, выкатил еще бутылку.
-- Слушай? Ведь нахрюкаемся, а?
-- Однова живем, Леша! Кстати, насчет результата ты
спрашивал. Так вот, никакого результата нет... Ффу! Все наше
расследование -- это один большой мыльный пузырь. Помпа. Куча
широковещательных заявлений, разносов, совещаний. Куча народу,
мероприятий, инфарктов, а результата, увы... нет. Два месяца
ржавое колесо со скрипам и лязгом впустую мололо воздух. И
знаешь почему?
-- Почему?
-- Потому что старые жернова давно стерлись. А на новые
срочно нужна валюта, которой у нас, как известно, нет.
-- А если всерьез?
Бортников на некоторое время задумался, с явной неохотой
восстанавливая картину. Потом заговорил, все более и более
оживляясь.
-- К приезду следственной группы в квартиру Шуляка
набилось человек двадцать начальства. Никогда не подозревал,
что в милиции в районе столько полковников. После нас прибыл
даже генерал неизвестно откуда, орал на всех и вся. Кого-то,
говорят, здорово приложил по мордам. Дом весь оцепили, врубили
переносные прожекторы, устроили в квартирах, по подъездам, на
чердаках повальные обыски. Двери настежь, жильцов выбросили на
площадку, всюду милиция, детский плач, визг, лай... розыскные
собаки. Короче, все следы, даже если какие были, оказались
затоптаны и захватаны. Тело до приезда группы несколько раз
перемещали. Свидетели может быть и нашлись бы, но после такого
шмона с мордобоем и руганью люди были перепуганы. До сих пор
либо молчат, либо поддакивают. К тому же, осмотром занялись
сразу три следователя, самостоятельно. То есть, полный
академический набор того, как нельзя производить осмотр места
происшествия. Начальство, все изгадив, с присущей ему
дальновидностью с ходу уцепилось за единственный оставшийся
след.
-- Заточка?
-- ...Выдернули из Вити заточку и начали совать ее в нос
всем подряд. Чья? Твоя?.. Нет? У кого вцдел? Опознать можешь,
сволочь?.. Теперь эту злополучную заточку знает полгорода, и
каждый третий припоминает, у кого видел. Потом начались
проверки всех освободившихся из мест заключения за последние
полгода. Начальство рвет и мечет, каждый день требует отчета,
давит, телефон трезвонит даже ночью. Короче, бурная имитация
успешной работы, и никакой валютой, Леша, это дерьмо никогда не
смоешь. Только развоняется.
-- Это все? -- Алексей усмехнулся.
-- А что ты хочешь? дело поставили на особый контроль. Ни
одного шага без согласования с начальствам, ни-ни! Вот это меня
особенно насторожило. Но! Во-первых, заточка. Ее оставили в
теле демонстративно, желая навести на след. Иначе какая
необходимость? И дальновидное начальство эту нехитрую наживку
немедленно заглотило. Полтора месяца шерстило свои картотеки и
гоняло людей по колониям в поисках уголовника-мокрушника.
Во-вторых, великолепная, с полным академическим наборам
глупостей организация осмотра места происшествия. В-третьих,
жестко организованный контроль за следствием. Даже не столько
контроль, сколько руководство следствием в заданном
направлении. В-четвертых, три дня спустя на улице был обнаружен
труп раздавленного под колесами мужчины, которого опознать не
смогли, никаких документов, бумаг при нем не оказалось. Но
экспертиза установила, что ко времени наезда он был мертв уже
два дня. То есть смерть наступила на следующие сутки после
убийства Шуляка. Под колеса этого человека попросту подложили,
