Лев Кожевников.
Смерть прокурора
Жанр: Детектив с налетом мистики
* ЧАСТЬ 1 *
1
По пути на разъезд Андрей Ходырев завернул к старику
Устинову под окна. Крепко ударил в облупленный ставень.
-- Дед? Эй! Не помер еше?
В окно высунулась широченная, сивая борода,-- будто кто
подал из избы добрый навильник с сеном.
-- А-а... Андрюха,-- Устинов широко зевнул, перекрестил
рот. -- Ходи в избу, что ли?
-- Некогда, дед. В другой раз.
Ходырев перевесил с занемевшего плеча рюкзак, Звякнуло
железо.
-- Чего нагрузил в мешок-то?
-- Замки, пять штук,-- соврал Андрей, хотя старику
Устинову можно было не врать.
Дед помолчал, обдумывая, и не согласился.
-- Кабы хужей не было. Озлишь поганцев замками, они тебя
вовсе спалят.
-- Давно не был в волковке? -- Ходырев посмотрел на часы,
не опоздать бы. Но дед жеста не заметил.
-- Ваньку кривого знал ли? Последний двор по нагорной,
пчеловод тоже.
-- Кузнецов?
-- Помер он, две недели как... Я у евонной старухи будку
на тракторных санях купил, насыпуха. Распродает вдова все
Ванькино хозяйство задарма, считай, ну, взял. На хорошавинской
дороге пасека. Там стоит.
-- Та-ак! с тобой ясно, дед. Наложил в мотню,-- Андрей
Ходырев со злостью кинул кепку на глаза.
-- Э, пустое мелешь, погоди-ка...
Устинов исчез в глубине и через минуту появился назад с
плоской, жестяной банкой из-под карамели.
-- В бога веришь? Аль нет? -- Задал он неожиданный вопрос,
пытаясь подковырнуть крышку толстым корявым ногтем. Наконец это
ему удалось.-- Так веришь? Или как?
"Старообрядец хренов,-- ругнулся про себя Ходырев.-- Без
бога и на горшок не сядет, чтобы задницу не перекрестить".
Однако вслух сказал:
-- Так себе. От случая к случаю.
-- И то дело.
Устинов добыл из коробки оловянный нательный крест на
засаленном гайтане и поманил Андрея под окно.
-- На-ко. Повесь на шею.
Ходырев знал, что старик с Богом шуток не терпит. Замялся:
-- Зачем это?
-- Бери. Бери. Завтра спасибо скажешь.
Андрей хмыкнул и повесил крест на шею, лишь бы отвязаться.
Снова задал вопрос, ради которого завернул к старику:
-- Давно там не был?
-- Ден десять как...
-- Ну?
-- Дак я о чем толкую тебе битый час? Как оттудова
приехал, сразу к ванькиной вдовице побег. Будку взял у ней.
-- Ну, дед! Ты темнила... еще тот.-- Андрей рубанул
ладонью воздух и повернул прочь, жалея о потерянном напрасно
времени.
-- Во-во. побегай, послушай, как петухи по ночам орут. А
посля приходи, поговорим!
-- С кем это ты, Афанасей? -- услышал дед за спиной женин
голос.
-- Андрюха прибегал, Ходыренок. На Волковку снарядился.
Старуха сзади заохала.
-- Ты сказал ему, нет? Афанасей? Про Волковку-то?
-- Дураку скажешь,-- хмыкнул Устинов.-- Зубы-то скалить с
такими же. Пусть сам понюхат вначале.
Он грузно опустился на лавку.
-- Ну. чего вытаращилась? Ставь самовар, така-сяка...
@BLL=
Андрей Ходырев, сухой, жесткий мужик лет тридцати пяти с
глубоко запавшими глазами и постоянной щетиной на лице, которая
вылезала сразу же после бритвы, сидел на скамье подле
железнодорожной избушки с путевой связью. Ждал пассажирский. В
самой избушке с закопченными стеклами сердитая баба
неопределенного возраста в сером ватнике, в сером, грязном
платке, время от времени что-то хрипло выкрикивала в телефонную
трубку, эта сердитая баба сидела тут всегда, сколько Андрей
себя помнил.
Со стороны города показался пассажирский -- два зеленых,
обшарпанных вагончика с побитыми стеклами и дверями. В кабине
дизеля Ходырев издалека разглядел знакомого машиниста и на ходу
забросил в кабину рюкзак, вскочил на подножку. На разъезд
медленно втягивался встречный состав с лесом.
-- Далеко рубят?
-- На тридцать третьем. Недорубы подбирают.
-- Остатки?
-- Ну.
Лес шел плохонький, тонкомер, большей частью осина и
березняк. Из-за многократного переруба лесоучастки,
разбросанные вдоль узкоколейки, некогда многолюдные, начали
хиреть, а некоторые были давно брошены и зарастали бурьяном.
Печать запустения коснулась железной дороги тоже -- плясали
костыли в подгнивающих шпалах, шпалы меняли редко, наспех и без
всякой пропитки. Давно заросли кустами противопожарные просеки,
а на полосе отчуждения поднялся лиственный подрост, и зеленые
ветви то и дело хлестали по кабине бегущего локомотивчика,
скребли по вагонным стеклам.
В Волковке, кроме Ходырева, никто не сошел, поселок был
мертв. Затих вдали перестук колес, и Андрей остался на шпалах в
одиночестве.
Майская яркая зелень еще резче подчеркивала провалившиеся,
черные крыши бараков, оседающих в землю. В оконных глазницах
кое-где сохранились стекла, и вечернее, низкое солнце плавилось
в них отраженным заревом. Кладбищенская, гнетущая тишина вокруг
обессмысливала любое созидательное усилие и самое жизнь со
всеми ее тщетами.
В окружающем пейзаже явно чего-то недоставало. Андрей
пригляделся -- еловый синий массивчик на горизонте за зиму
бесследно исчез, и в привычной глазу картине появилась еще одна
зияющая пустота.
Андрей закинул рюкзак на плечо и медленно двинулся в гору
по обдерневшей дороге, на душе было скверно. Решив сократить
путь, он свернул с дороги и пошел напрямую по кустам и
бурьянам, бывшим когда-то огородами.
Его изба, купленная в прошлом году за три сотни, стояла на
отшибе возле леса. Вернее, это была даже не изба, а целое
крестьянское подворье, рубленное встарь из красного леса с
большим толком. Леспромхозовские бараки, поставленные сразу
после войны для спецпоселенцев, быстро пришли в негодность и
теперь догнивали, по словам старика Устинова, чье подворье
стояло на другом конце поселка, здесь был раньше крестьянский
починок на две семьи с небольшими пахотными клиньями.
Не доходя до избы шагов за полсотни, Андрей Ходырев
увидел, что замок на воротах сбит и висит на скобе. В проворе
зияла щель.
Он сбросил рюкзак на землю и направился в обход. Дверь со
стороны хозяйственных пристроек была нетронута. На сеновал по
широкому бревенчатому въезду -- тоже. Третья дверь, в ограду с
задворок, оставалась на запоре. Андрей подобрал палку и
вернулся к воротам, встав за столбом сбоку, он уперся концом
палки в щеколду и толкнул дверь от себя. Дверь на смазанных
солидолом петлях подалась легко, без скрипа. Он помедлил
несколько и ступил во двор. Встал, давая глазам привыкнуть к
полумраку. Затем по-прежнему с опаской поднялся по высокой
лестнице в сени. Стоя на пороге, помахал палкой перед собой,
поводил по темным углам.
Наконец шагнул в избу.
Смрадный запашок ударил ему в нос. На обеденном столе
возле окна в суповой тарелке лежал темным завитком кусок говна
с воткнутой в него алюминиевой общепитовской вилкой. Рядом с
тарелкой стоял граненый стакан, до краев наполненный желтой,
отстоявшейся мочой, на выскобленной столешнице углем была
накорябана надпись:
@CE=ПРИЯТНОГО АППЕТИТА
Ходырев выбросил "угощение" за окно. Дверь и окна оставил
открытыми. Огляделся.
"Угощение" у Пакостника, как он про себя его окрестил,
входило в обязательную программу каждого визита, сверх того
следовало ожидать какого-либо сюрприза. Возможно, не одного. В
избе на сей раз, кажется, ничего тронуто не было. Стекла целы.
Железная кровать... Матрас, набитый соломой. Кстати, матрас мог
бы изрезать. В прошлое лето Пакостник изрезал оставленную на
виду детскую раскладушку, загодя привезенную для дочери,
семилетней Машеньки.
Ходырев обошел печь в центре избы. Комнат и перегородок в
избе не было. Подергал задвижки, печные дверки, убрал
заслонку... Вроде порядок. Даже дрова в плите остались
нетронуты с марта, как он их туда сложил. Он постоял в раздумье
и двинулся на двор. По опыту Андрей знал, что пакостник малым
не ограничится, и лучше обнаружить сюрприз сразу, чем быть
застигнутым врасплох.
В прошлом году, приехав сюда вдвоем с дочкой, Андрей
открыл ворота и слегла замешкался в створе, втаскивая во двор
привезенный с собой алюминиевый бак для воды. И это его спасло.
Из-под крыши что-то оборвалось, и прямо у него перед носом
в землю вонзились тяжелые навозные вилы. Придя в себя, он
обнаружил на черепе обрывки кордной нити. Такая же нитка была
пропущена через скобу засова и привязана к воротам, стоило
надавить на дверь, как вилы упирались череном в поддерживающую
балку крыши на высоте около пяти метров. Еще усилие -- нить
лопалась и...
Андрей представил на мгновение, что Машенька мимо него
могла проскользнуть вперед, и белый как мел без сил опустился
на бак. Дочь, оставив на дороге берестяной кузовок, присела на
обочине на корточки среди ромашковой белой россыпи.
С тех пор ни жену, ни дочь Андрей с собой не брал. По сути
между ним и пакостником началась война. Дважды после вил Андрей
Ходырев просидел в засаде по два дня кряду, незаметно
пробираясь в дом и стараясь не выдать ппизнаков своего
присутствия, но пакостник не появился, однако спустя неделю
Ходырев вновь нашел на столе "угощение" и безнадежно
изрубленные десять мешков с картошкой, весь собранный урожай.
Очередная засада ничего не дала, и Ходырев на неделю запер в
ограде двух собак.
О том, что произошло в его отсутствие, он узнал от
Устинова. Старик переметывал разваленный стожок, когда услышал
на другом конце поселка злобный лай. Так лают собаки обычно на
человека, на чужака. Пошел проведать. Пока шел, грохнул
выстрел. Один, потом другой. Опасаясь, как бы самому не
нарваться на заряд дроби, Устинов двинулся в обход через
подступающий к усадьбе лесок, но когда старик добрался наконец
до цели, пакостник успел скрыться. На подкошенной меже валялись
перевернутые четыре улья, которые старик на днях продал
Ходыреву по "льготной", как он подшучивал, цене. Ульи старик
поставил обратно на колья и заглянул в ограду. Обе собаки
оказались застрелены. У одной еще подергивались задние лапы, но
и она вскоре вытянулась и затихла.
На следующий день он доложил о случившемся Ходыреву.
Андрей закопал собак в лесочке, забрал все, что могло
представлять какую-никакую корысть, а для стрелка "забыл" на
подоконнике пачку патронов, заряженных тройной порцией пороха,
калибр стволов он знал доподлинно, поскольку ружье было
украдено у старика Устинова в то же примерно время.
Больше Андрей Ходырев в Волковке не появлялся. Все было
недосуг, да и охота к обустройству у него как-то пропала. Зато
старик Устинов отлучался с Волковской пасеки нечасто. Лето для
пчеловодов в тот год выпало на редкость удачное, с богатым
взятком, поэтому старик сидел там почти безвылазно. Но в редкие
свои приезды исправно докладывал обстановку. Рамки, как будто,
на месте, окна тоже целы. Вроде после тебя никто с тех пор не
бывал.
За лето с двадцати ульев старик Устинов накачал две тонны
меду. Можно сказать, озолотился при нынешних-то бешеных ценах.
Одну флягу с медом по осени он привез Ходыреву -- в счет тех
четырех пчелосемей, которые Андрей счел за лучшее оставить у
старика под присмотром.
Такой оборот дел раздразнил Андрея и вызвал новый прилив
деятельности. В марте он раздобыл и доставил на грузовой
платформе в Волковку несколько мешков с цементом. На санях по
насту свозил мешки на двор. В тот же приезд обошел догнивающие
бараки, наковырял из печей пару тыщ кирпича и сложил на обдуве
