черного носового якоря, а "Рива" поднималась все выше и выше, кренясь на
левый бок, и вода уходила из-под ее носа, а я лежал на животе, уцепившись за
кольцо, и смотрел вниз, в эти великие глубины. И тогда я подумал, хоть и был
на краю гибели если я не удержусь, мне конец, и тогда не будет для меня ни
"Ривы", ни моего места у камбуза, где варится рис, ни Бомбея, ни Калькутты,
ни даже Лондона. Как могу я знать, сказал я себе, что боги, которым я
молюсь, останутся и тогда? Только я это подумал, как "Рива" ткнулась носом
вниз, вроде того как падает молот, и все море целиком налетело и швырнуло
меня назад, на бак и на полубак, и я очень сильно разбил себе голень о
лебедку, но я тогда не умер, а вчера я видел богов. Они хороши для живых
людей, а для мертвых. Это они сами сказали. Поэтому, когда я вернусь в
поселок, я изобью гуру за то, что он говорит загадками, которые вовсе не
загадки. Когда Брахма перестает видеть сны, боги уходят.
-- Взгляни-ка туда, вверх по течению. Меня этот свет ослепляет. Нет ли
там дыма?
Перу приложил руки к глазам.
-- Хитчкок-сахиб -- человек мудрый и проворный. Он не станет вверяться
весельной лодке. Он занял у рао-сахиба паровой катер и поплыл искать нас. Я
всегда говорил, что на стройке моста надо было держать для нас паровой
катер.
Княжество бараонского рао лежало в десяти милях от моста, и Финдлейсон
с Хитчкоком провели большую часть своего скудного досуга, играя на бильярде
и охотясь на черных антилоп вместе с молодым владетельным князем. Лет
пять-шесть его воспитывал английский гувернер, любитель спорта, и теперь он
по-княжески проматывал доходы, скопленные в течение его несовершеннолетия
индийским правительством. Его паровой катер с выложенными серебром
поручнями, полосатым шелковым тентом и палубами из красного дерева служил
ему новой игрушкой, которая очень мешала Финдлейсону, когда рао как-то раз
приехал посмотреть на стройку моста.
-- Нам здорово повезло, -- пробормотал Финдлейсон, не переставая,
однако, испытывать страх при мысли о том, какие новости ему сообщат про
мост.
Яркая, синяя с белым, труба быстро двигалась вниз по течению. Уже можно
было рассмотреть Хитчкока, стоявшего на носу с биноклем, и его необычайно
бледное лицо. Тогда Перу окликнул их, и катер подошел к краю островка.
Рао-сахиб в шерстяном охотничьем костюме и семицветной чалме помахивал своей
княжеской рукой, а Хитчкок что-то кричал. Но ему не пришлось задавать
вопросов, ибо Финдлейсон сам спросил про свой мост.
-- Все хорошо! Господи, я никак не ожидал, что снова увижу вас,
Финдлейсон. Вас снесло вниз на семь косов. Да, на стройке нигде и камня не
сдвинуто, но вы-то как себя чувствуете? Я занял катер у рао-сахиба, и он был
так любезен, что поехал тоже. Прыгайте!
-- А, Финлинсон, все в порядке, э? Это было совершенно беспримерное
несчастье вчера вечером, правда? Мой княжеский дворец, он тоже протекает,
как дьявол, а урожай погибнет во всех моих владениях. Ну, вы теперь
отчаливайте, Хитчкок. Я... я ничего не понимаю в паровых машинах. Вы
промокли? Вам холодно, Финлинсон? Здесь у меня найдется кое-что съедобное, и
вы выпьете чего-нибудь крепкого.
-- Я глубоко благодарен вам, рао-сахиб. Ведь вы спасли мне жизнь. Но
как Хитчкоку удалось...
-- Ох! Волосы у него стояли дыбом. Он примчался ко мне верхом среди
ночи и разбудил меня, когда я покоился в объятиях Морфея. Я самым искренним
образом огорчился, Финлинсон, и потому тоже поехал. Мой главный жрец сейчас
очень сердится. Нам придется поспешить, мистер Хитчкок. В двенадцать сорок
пять я обязан прибыть в главный храм княжества, где мы освящаем какого-то
нового идола. Не будь этого, я попросил бы вас провести сегодняшний день со
мной. Чертовски надоедают эти религиозные церемонии, Финлинсон, правда?
Перу, хорошо знакомый команде, взялся за руль и ловко направил катер
вверх по течению. Но, правя рулем, он мысленно орудовал частично
растрепанным проволочным линьком длиною в два фута, и спина, которую он
хлестал, была спиной его гуру.
перевод М. Клягиной-Кондратьевой
* СБОРНИК "ПУТИ И ОТКРЫТИЯ" *
"ОНИ"
Одна за другой сменялись предо мною чудесные картины природы, одна гора
манила взор к иной, соседней, и, проехав таким образом половину графства, я
почувствовал, что уже не в силах ничего воспринимать, а могу лишь переводить
рычаг скоростей, и равнодушно смотрел на местность, которая стлалась под
колеса моего автомобиля. Восточные равнины, усеянные орхидеями, южнее
сменили известковые холмы, меж которых росли тимьян, остролист и пыльные,
серые травы, а потом снова пышно зеленеющие пшеничные поля и смоковницы
южного побережья, где шум прибоя слышится по левую руку на протяжении целых
пятнадцати миль; и когда я наконец повернул в глубь страны через скопище
округлых холмов, перемежаемых лесами, обнаружилось, что все знакомые мне
приметы куда-то исчезли. За тем самым поселком, который считается крестным
отцом столицы Соединенных Штатов, я увидел укромные спящие селения, где одни
лишь пчелы бодрствовали и громогласно жужжали в листве восьмидесятифутовых
лип, которые осеняли серые церковки, сооруженные нормандцами; сказочно
красивые ручейки струились под каменными мостами, способными выдержать куда
более тяжкие перевозочные средства, нежели те, которые впредь нарушат их
мертвый покой; склады для хранения церковной десятины были вместительней
самих церквушек, а древняя кузница словно возвещала во всеуслышание, что
некогда здесь обитали храмовники. Дикие гвоздики я увидел на общинном
выпасе, куда, за целую милю вдоль древней, еще римлянами проложенной дороги,
их оттеснили можжевельник, папоротники и вереск; а чуть подальше я вспугнул
рыжую лисицу, которая собачьей побежкой умчалась в раскаленную солнцем даль.
Когда лесистые холмы сомкнулись вокруг меня, я затормозил и попытался
определить свой дальнейший путь по высокому известковому холму с округлой
вершиной, которая на добрых полсотни миль служит ориентиром средь этих
равнин. Я рассудил, что самый характер местности подскажет мне, как выехать
на какую-нибудь дорогу, которая ведет на запад, огибая подножье холма, но не
принял в соображение обманчивость лесного полога. Я повернул с излишней
поспешностью и сразу утонул в яркой зелени, расплавленной жгучим солнечным
светом, а потом очутился в сумрачном туннеле, где сухие прошлогодние листья
роптали и шелестели под колесами. Могучий орешник, который не подрезали по
меньшей мере полвека, смыкался над головой, и ничей топор не помог замшелым
дубкам и березкам пробиться сквозь сплошное плетение его ветвей Потом дорога
резко оборвалась, и подо мною словно разостлался бархатистый ковер, на
котором отдельными кучками, наподобие островков, виднелись уже отцветшие
примулы да редкие колокольчики на белесых стебельках кивали в лад друг
другу. Поскольку путь мой лежал под уклон, я заглушил мотор и свободным
ходом начал петлять по палой листве, ежеминутно ожидая встречи с лесничим,
но мне удалось лишь расслышать где-то вдали невнятный лепет, который один
нарушал сумрачное лесное безмолвие.
А путь по-прежнему вел под уклон. Я готов был уже развернуться и ехать
назад, включив вторую скорость, пока не увязну в каком-нибудь болоте, но тут
сквозь плетение ветвей над головой у меня блеснуло солнце, и я отпустил
тормоз.
Сразу же вновь началась равнина. Едва солнечный свет ударил мне в лицо,
колеса моего автомобиля покатились по большому тихому лугу, среди которого
внезапно выросли всадники десятифутового роста, с копьями наперевес,
чудовищные павлины и величественные придворные дамы -- синие, темные и
блестящие, -- все из подстриженных тисов. За лугом -- с трех сторон его,
словно вражеские воинства, обступали леса -- стоял древний дом, сложенный из
замшелых, истрепанных непогодой камней, с причудливыми окнами и многоскатной
кровлей, крытой розовой черепицей. Его полукружьем обмыкала стена, которая с
четвертой стороны загораживала луг, а у ее подножия густо зеленел самшит
высотой в рост человека. На крыше, вокруг стройных кирпичных труб, сидели
голуби, а за ближней стеной я мельком заметил восьмиугольную голубятню.
Я оставался на месте; зеленые копья всадников были нацелены мне прямо в
грудь; несказанная красота этой жемчужины в чудесной оправе зачаровала меня.
"Если только меня не изгонят отсюда за то, что я вторгся в чужие
владения, или же этот рыцарь не пронзит меня копьем, -- подумал я, -- то
сейчас вон из той полуотворенной садовой калитки выйдут по меньшей мере
Шекспир и королева Елизавета и пригласят меня на чашку чая".
Из окна верхнего этажа выглянул ребенок, и мне почудилось, будто малыш
дружески помахал мне рукой. Но оказалось, что он звал кого-то, потому что
тотчас же появилась еще одна светловолосая головка. Потом я услышал смех меж
тисовых павлинов, повернул голову, желая увериться, что это не обман слуха
(до того мгновения я безотрывно смотрел только на дом), и увидел за
самшитами блеск фонтана, серебристого в свете солнца. Голуби на крыше
ворковали в лад воркованию воды; но сквозь эти две мелодии я расслышал
радостный смех ребенка, увлеченного какой-то невинной шалостью.
Садовая калитка -- сделанная из прочного дуба и глубоко вдававшаяся в
толщу стены -- отворилась шире; женщина в большой соломенной шляпе
неторопливо поставила ногу на искрошенную временем ступеньку и столь же
неторопливо пошла по траве прямо ко мне. Я стал придумывать какоенибудь
извинение, но тут она подняла голову, и я увидел, что она слепая.
-- Я слышала, как вы подъехали, -- сказала она -- Ведь то был щум
автомобиля, не правда ли?
-- К несчастью, я, по-видимому, сбился с дороги. Мне следовало
повернуть раньше, еще наверху... я никак не предполагал... -- начал я.
-- Но, право, я очень рада. Подумать только, автомобиль здесь, перед
садом! Это такая приятная неожиданность...-- Она повернулась, словно хотела
оглядеться вокруг. -- Вы никого не видели или все же кого-нибудь как знать?
-- Никого, с кем я мог бы поговорить, но дети разглядывали меня издали,
мне кажется, с любопытством.
-- Какие дети?
-- Я только что видел двоих в окне и, по-моему, слышал детский голосок
в саду.
-- Ах вы счастливец! -- воскликнула она, и лицо ее просияло.-- Конечно,
я тоже их слышу, но и только. Стало быть, вы их видели и слышали?
-- Да, -- отвечал я, -- и если я хоть что-нибудь смыслю в детях, кто-то
из них резвится в свое удовольствие вон там, у фонтана. Удрал, я полагаю.
-- А вы любите детей?
Я как мог постарался объяснить, почему отнюдь не питаю к детям
отвращения.
-- Конечно, конечно, -- сказала она.--В таком случае вы все поймете. В
таком случае вы не сочтете за глупость, если я попрошу вас проехать
разок-другой через сад -- как можно медленней. Я уверена, им будет интересно
на это поглядеть. Они, бедняжки, такие крошечные. Им стараются скрасить
жизнь, но... -- Она простерла руки к лесу.-- Ведь мы тут совершенно отрезаны
от мира.
-- С превеликим удовольствием, -- сказал я.--Но мне не хотелось бы
портить вам газоны.
Она повернула голову вправо.
-- Минуточку,-- сказала она.-- Мы ведь у Южных ворот, правда? Вон там,
за павлинами, есть мощеная дорога. Мы называем ее Павлинья аллея. Говорят,
она видна прямо отсюда, а если вы сумеете обогнуть опушку и повернуть у
первого павлина, то выедете прямо на эту дорогу.
Казалось кощунством нарушать волшебный сон этого дома ревом мотора, но
