хоть ненадолго... ведь только ненадолго.
-- Если только ненадолго... -- начал медлительный зверь.
-- Разве они боги? -- подхватил Кришна со смехом, глядя в тусклые глаза
реки. -- Будь уверена, это ненадолго. Небожители тебя услыхали, и вскоре
правосудие будет оказано. А теперь, Мать, вернись к разливу. Воды кишат
людьми и скотом... берега обваливаются... деревни рушатся, и все из-за тебя.
-- Но мост... мост выдержал.
Кришна встал, а Магар, ворча, бросилась в подлесок.
-- Конечно, выдержал, -- язвительно произнесла тигрица. -- Нечего
больше ждать правосудия от небожителей. Вы пристыдили и высмеяли Гангу, а
ведь она просила только несколько десятков жизней.
-- Жизней моего народа, который спит под кровом из листвы вон там, в
деревне... Жизней молодых девушек... жизней юношей, что в сумраке поют этим
девушкам песни... Жизни ребенка, что родится наутро. Жизней, зачатых этой
ночью, -- сказал Кришна. -- И когда все это будет сделано, что пользы?
Завтрашний день опять увидит людей за работой. Да снесите вы хоть весь мост,
с одного конца до другого, они начнут сызнова. Слушайте меня! Бхайрон вечно
пьян. Хануман смеется над своими поклонниками, задавая им новые загадки.
-- Да нет, загадки у меня очень старые, -- со смехом вставила обезьяна.
-- Шива прислушивается к речам в школах и к мечтаниям подвижников;
Ганеша думает только о своих жирных торговцах; а я... я живу с этим моим
народом, не прося даров, и потому получаю их ежечасно.
-- И ты нежно любишь своих поклонников, -- молвила тигрица.
-- Они мои, родные. Старухи видят меня в сновидениях, поворачиваясь с
бока на бок во сне; девушки высматривают меня и прислушиваются ко мне, идя
на реку зачерпнуть воды в свои лоты. Я прохожу мимо юношей, ожидающих в
сумерках у ворот, и я окликаю белобородых старцев. Вы знаете, небожители,
что я единственный из всех нас постоянно брожу по земле, и нет мне радости
на наших небесах, когда тут пробивается хоть одна зеленая былинка или два
голоса звучат в потемках среди высоких колосьев. Мудры вы, но живете далеко,
позабыв о том, откуда пришли. А я не забываю. Так, значит, огненные повозки
питают ваши храмы, говорите вы? Огненные повозки везут теперь тысячи
паломников туда, куда в старину приходило не больше десятка? Верно. Сегодня
это верно.
-- Но завтра они умрут, брат, -- сказал Ганеша.
-- Молчи! -- остановил бык Ханумана, который опять наклонился вперед,
собираясь что-то сказать. -- А завтра, возлюбленный, что будет завтра?
-- Только вот что. Новое слово уже ползет из уст в уста в среде простых
людей, слово, которое ни человек, ни бог удержать не могут,-- дурное слово,
праздное словечко в устах простого народа, вещающее (и ведь никому не
известно, кто впервые произнес это слово), вещающее, что люди стали уставать
от вас, небожители.
Боги дружно и тихо рассмеялись.
-- А потом что будет, возлюбленный? -- спросили они.
-- Потом, стремясь оправдаться в этом, они, мои поклонники, в первое
время будут приносить тебе, Шива, и тебе, Ганеша, еще более щедрые дары, еще
более громкий шум поклонения. Но слово уже распространилось, и скоро люди
станут платить меньше дани вашим толстым брахманам. Потом они станут
забывать про ваши жертвенники, но так медленно. что ни один человек не
сможет сказать, когда началось это забвение.
-- Я знала... я знала! Я тоже говорила это, но они не хотели слушать,--
сказала тигрица. -- Нам надо было убивать... убивать!..
-- Поздно. Вам надо было убивать раньше, пока люди из-за океана еще
ничему не научили наших людей. А теперь мои поклонники смотрят на их работу
и уходят в раздумье. Они совсем не думают о небожителях. Они думают об
огненных повозках и всех прочих вещах, сделанных строителями мостов, и когда
ваши жрецы протягивают руки, прося милостыню, они неохотно подают
какой-нибудь пустяк. Это уже началось -- так поступают один или двое, пятеро
или десятеро, и я это знаю, ибо я брожу среди своих поклонников и мне
известно, что у них на душе.
-- А конец, о шут богов? Каков будет конец? -- спросил Ганеша.
-- Конец будет подобен началу, о ленивый сын Шивы! Пламя угаснет на
жертвенниках, и молитва замрет на языке, а вы снова станете мелкими божками
-- божками джунглей, просто именами, которые шепчут охотники за крысами и
ловцы собак в чаще и среди пещер; вы станете тряпичными богами, глиняными
божками деревьев и сельских вех, какими вы и были вначале. Вот чем все
кончится для тебя, Ганеша, и для Бхайрона -- Бхайрона простого народа.
-- До этого еще очень далеко, -- проворчал Бхайрон. -- К тому же это
ложь.
-- Много женщин целовало Кришну. Они рассказывали ему эту сказку себе
же в утешение, когда волосы их начинали седеть, а он пересказал нам ее, --
едва слышно промолвил бык.
-- Когда явились чужие боги, мы изменили их. Я взялся за женщину и
сделал ее двенадцатирукой. Так же мы переделаем всех их богов, -- сказал
Хануман.
-- Их боги! Речь не об их богах -- о едином или о троице, о мужчине или
женщине. Речь идет о людях. Это они меняются, а не боги строителей мостов,
-- сказал Кришна.
-- Пусть так. Однажды я заставил человека поклоняться огненной повозке,
когда она смирно стояла, выдыхая пар, и человек этот не знал, что
поклоняется мне, -- сказал Хануман-обезьяна. -- Люди только слегка изменят
имена своих богов. А я по-прежнему буду руководить строителями мостов; в
школах Шиве будут поклоняться те, что подозревают и презирают своих ближних;
у Ганеши останутся его махаджаны, а у Бхайрона -- погонщики ослов, паломники
и продавцы игрушек. Возлюбленный, люди изменят только имена своих богов, а
это мы уже тысячу раз видели.
-- Конечно, они только и сделают, что изменят наши имена, -- повторил
Ганеша; но боги забеспокоились.
-- Они изменят не только имена, -- возразил Кришна. -- Одного лишь меня
они не смогут убить, пока дева и муж будут встречаться друг с другом, а
весна приходить на смену зимним дождям. Небожители, я недаром бродил по
земле. Мои поклонники еще не осознали того, что они уже знают, но я, живущий
среди них, я читаю в их сердцах. Великие владыки, начало конца уже
наступило. Огненные повозки выкрикивают имена новых богов, и это
действительно новые боги, а не старые, прозванные по-новому. А пока пейте и
ешьте вволю! Окунайте лики свои в дым жертвенников, раньше чем те успеют
остынуть! Принимайте дань и слушайте игру на цимбалах и барабанах,
небожители, пока еще цветут цветы и звучат песни. По людскому счету времени
конец еще далек, но мы, ведающие, полагаем, что он наступит сегодня. Я
сказал все.
Юный бог умолк, а его собратья долго смотрели друг на друга в молчании.
-- Этого я еще не слыхал, -- шепнул Перу на ухо своему спутнику. -- И
все же случалось, что, когда я смазывал маслом медные части в машинном
отделении "Гуркхи", я спрашивал себя, правда ли, что наши жрецы так уж
мудры... так мудры. День наступает, сахиб. К утру они уйдут.
Желтый свет растекся по небу, и по мере того как рассеивался мрак, шум
реки менялся.
Внезапно слон громко затрубил, как будто человек ударил его по голове.
-- Пусть судит Индра. Отец всего сущего, молви слово! Что скажешь о
том, что мы услышали? Правда ли, что Кришна солгал? Или...
-- Вы все знаете, -- произнес самец антилопы, поднимаясь на ноги. -- Вы
знаете тайну богов. Когда Брахма перестает видеть сны, небо, и ад, и земля
исчезают. Будьте довольны. Брахма все еще видит сны. Сны приходят и уходят,
и природа снов меняется, но Брахма все-таки видит сны. Кришна слишком долго
бродил по земле, и все же я люблю его больше прежнего за ту сказку, что он
нам рассказал. Боги меняются, возлюбленный, все, кроме одного!
-- Да, все, кроме того бога, чго родит любовь в сердцах людей,-- молвил
Кришна, завязывая узлом свой пояс. -- Ждать осталось недолго, и вы узнаете,
лгу ли я.
-- Поистине, недолго, как ты говоришь, и мы это знаем. Вернись же снова
к своим хижинам, возлюбленный, и забавляй юных, ибо Брахма все еще видит
сны. Идите, дети мои! Брахма видит сны... И пока он не проснется, боги не
умрут.
-- Куда они ушли? -- в ужасе проговорил ласкар, вздрагивая от холода.
-- Бог знает!--сказал Финдлейсон.
Теперь и река, и островок были освещены ярким дневным светом, но на
сырой земле под пипалом не было видно никаких следов копыт или лап. Только
попугай кричал в ветвях и, хлопая крыльями, стряхивал целый ливень водяных
капель.
-- Вставай! Мы окоченели от холода! Ну что, опиум выдохся? Можешь
двигаться, сахиб?
Финдлейсон, шагаясь, встал и отряхнулся. Голова у него кружилась и
болела, но действие опиума прошло, и, окуная в лужу свой лоб, главный
инженер стройки моста у Каши спрашивал себя, как он очутился на этом
островке, каким образом ему удастся вернуться домой и, главное, уцелело ли
его творение.
-- Перу, я мноюе позабыл. Я стоял под сторожевой башней, глядя на реку,
а потом... Или нас унесло водой?
-- Нет ! Баржи оторвались, сахиб, и, -- если сахиб позабыл об опиуме,
Перу, безусловно, не станет напоминать ему об этом, -- когда сахиб пытался
снова их привязать, мне показалось, правда, было темно, что сахиба хватило
канатом и бросило в лодку. Ну, раз уж мы оба да Хитчкок-сахиб, так сказать,
построили тот мост, я тоже соскочил в лодку, а она, так сказать, поскакала
верхом, наткнулась на этот островок, разбилась вдребезги и выбросила нас на
берег. Когда лодка отлетела от пристани, я громко крикнул, так что
Хитчкок-сахиб обязательно приедет за нами. Что касается моста, то столько
людей погибло, пока его строили, что он не может рухнуть.
Свирепое солнце, вытянувшее из промокшей земли весь ее аромат, пришло
на смену грозе, и при его ярком свете уже не хотелось думать о ночных снах.
Финдлейсон смотрел вверх по течению на блеск текущей воды, пока глаза его не
заболели. Берега Ганга исчезли бесследно, а про мост и говорить нечего.
-- Далеконько мы сплыли вниз, -- сказал он -- Удивительно, что мы сто
раз не утонули
-- Ничуть не удивительно -- ведь ни один человек не умирает раньше
своего срока. Я видел Сидней, я видел Лондон и двадцать других крупных
портов, -- Перу взглянул на сырой, облупленный храм под пипалом, -- но ни
один человек не видал того, что мы видели здесь.
-- А что мы видели?
-- Разве сахиб забыл? Или только мы, черные люди, видим богов?
-- У меня была лихорадка -- Финдлейсон, несколько смущенный, все еще
смотрел на воду -- Мне только чудилось, будто островок кишит людьми и
зверями и все они разговаривают, впрочем, не помню хорошенько. Пожалуй,
лодка могла бы теперь плыть по этой воде.
-- Ого! Значит, так оно и было. "Когда Брахма перестает видеть сны,
боги умирают". Теперь я хорошо понимаю, что он хотел сказать. Гуру тоже
однажды сказал мне это самое, но тогда я не понял его. Теперь я умудрен.
-- Что? -- переспросил Финдлейсон, оглянувшись.
Перу продолжал, как бы говоря сам с собою:
-- Шесть... семь... десять муссонов прошло с тех пор, как я стоял
вахтенным на баке "Ривы", большого корабля компании, и был сильный туфан, и
волны, зеленые и черные, колотили нас, а я крепко держался за спасательный
канат, захлебываясь водой. Тогда я вспомнил о богах, о тех самых, которых мы
видели прошлой ночью, -- он с любопытством взглянул на спину Финдлейсона, но
белый человек смотрел на разлив -- Да, я говорю о тех, которых мы видели
прошлой ночью, и я взывал к ним, умоляя спасти меня. И пока я молился, все
еще глядя вперед, налетела огромная волна и бросила меня на кольцо большого
