быков. Сотни рабочих с ломами бились над шпалами временного пути, по
которому подвозили материал на неоконченные быки. Шпалы снимали, грузили на
платформы, и пыхтящие паровозы увозили их вверх по берегу, за пределы
предполагаемого разлива. Стоявшие на песке навесы для инструментов словно
растаяли под напором шумных толп, и вместе с ними исчезли сложенные
правильными рядами материалы из казенных складов -- окованные железом ящики
с болтами, клещами, резцами, запасные части клепальных машин.
неиспользованные насосы и цепи. Большой кран предстояло убрать в последнюю
очередь, ибо он поднимал все тяжелые материалы на главную часть моста.
Бетонные плиты сбрасывали с баржей за борт, там, где было поглубже, чтобы
защитить быки, а пустые баржи отводили из-под моста вниз по течению. Тут
раздавался пронзительный свист -- это свистел Перу: ведь первый же удар в
большой гонг вернул несущуюся с гоночной скоростью лодку, и Перу со своими
товарищами, голый по пояс, уже работал здесь ради чести и славы, которые
дороже жизни.
-- Я знал, что она заговорит! -- кричал он. -- Я-то знал, но телеграф
предостерег нас вовремя. Эй, вы, сыны невиданной утробы, дети несказанного
позора, или мы только из-за этой штуки сюда пришли?
"Этой штукой" он называл проволочный линек в два фута длины с
растрепанными концами, который делал чудеса, когда Перу скакал с планшира на
планшир, выкрикивая матросские ругательства.
Груженные камнем баржи больше всего тревожили Финдлейсона. МакКартни со
своими рабочими укрепляет концы трех не совсем надежных пролетных строений,
думал он, но если вода поднимется высоко, баржи, стоящие выше моста, могут
повредить фермы, а ведь на мелких протоках их целая флотилия.
-- Отведи баржи под прикрытие сторожевой башни! -- крикнул он
Перу.--Там заводь; отведи их ниже моста.
-- Аччха! Сам знаю. Мы привязываем их проволочными тросами,--
прозвучало в ответ.-- Эй! Слышите вы чхота-сахиба ? Работает на совесть.
С того берега реки доносился почти непрестанный свист паровозов,
сопровождавшийся грохотом камней. Хитчкок в последнюю минуту потратил
несколько сот платформ таракского камня на укрепление дамб и насыпей своего
берега.
-- Мост вызывает на бой Матерь Гангу,-- со смехом произнес Перу.-- Но я
знаю, чей голос прозвучит громче, когда заговорит она.
Много часов с криками и воплями работали полуголые люди среди огней.
Ночь была жаркая, безлунная, а под утро нависли тучи и внезапно разразилась
буря, которая встревожила Финдлейсона.
-- Она двигается! -- промолвил Перу перед рассветом. -- Матерь Ганга
проснулась! Слушайте!
Он опустил руку за борт лодки, и быстро текущая вода чмокнула ее.
Небольшая волна гулко шлепнулась об один из быков.
-- На шесть часов раньше времени, -- проговорил Финдлейсон, свирепо
морща лоб. -- Теперь нам рассчитывать не на что. Пожалуй, лучше вывести всех
рабочих из русла.
Снова загудел большой гонг, и опять послышались топот босых ног по
земле и лязг железа, а стук инструментов утих. В наступившей тишине люди
услышали зевок воды, ползущей по иссохшим пескам.
Десятники один за другим кричали стоявшему у сторожевой башни
Финдлейсону, что их участок русла очищен, и когда последний голос умолк,
Финдлейсон торопливо зашагал по мосту и шел вплоть до того места, где
кончался железный настил мостового полотна и начинался временный дощатый
переход через три центральных пролета между быками. Тут он встретил
Хитчкока.
-- На вашей стороне все чисто? -- спросил Финдлейсон.
Негромкие слова его гулко прозвенели в решетчатой коробке ферм.
-- Да. Но восточный проток уже наполняется. Мы грубо ошиблись. Когда же
надвинется на нас эта штука?
-- Трудно сказать. Вода поднимается очень быстро. Глядите!
Финдлейсон показал вниз на доски, где песок, прогретый и загрязненный
многомесячной работой, уже начал шипеть и шуршать
-- Какие будут приказания? -- спросил Хитчкок.
-- Сделайте перекличку... пересчитайте материалы... сидите смирно... и
молитесь за мост. Больше ничего не придумаешь. Спокойной ночи. Не рискуйте
жизнью -- не старайтесь выудить то, что поплывет вниз.
-- Ну, я буду не менее осторожным, чем вы. Спокойной ночи. Господи, как
быстро она поднимается! А дождь пошел всерьез!
Финдлейсон пробрался назад, к своему берегу, гоня перед собой последних
клепальщиков Мак-Картни. Не обращая внимания на холодный утренний дождь,
рабочие рассыпались по дамбам и там стали ждать наводнения. Один лишь Перу
держал своих людей в кучке под прикрытием сторожевой башни, где стояли
груженные камнем баржи, привязанные с носа и с кормы тросами, проволочными
канатами и цепями
Пронзительный крик вдруг пронесся по линии стройки, переходя в рев
ужаса и изумления: вся поверхность реки между каменными набережными побелела
от берега до берега, и дальние дамбы исчезли в хлопьях пены. Матерь Ганга
стремительно сравнялась с берегом, и вестником ее явилась стена воды
шоколадного цвета. Чей-то вопль смешался с ревом волн: то был жалобный лязг
пролетных строений, осевших, когда поток унес из-под них подмости. Баржи с
камнями, урча, терлись друг о друга в водовороте, крутившемся у береговых
устоев, и их неуклюжие мачты поднимались все выше и выше, выделяясь на фоне
туманного горизонта
-- Прежде, до того как ее заперли между этими стенами, мы знали, как
она себя поведет. А теперь, когда ее так прижали, один бог знает, что она
натворит! -- сказал Перу, глядя на яростное кипенье воды у сторожевой башни
-- Эй, ты! Борись же! Борись вовсю -- ведь только так и может женщина
истощить свои силы.
Но Матерь Ганга не желала бороться так, как этого хотел Перу. После
первого вала, умчавшегося вниз по течению, водяные стены больше не
надвигались, но река раздувалась всем телом, как змея, утоляющая жажду в
разгар лета, теребила и обдергивала набережные, напирала на быки, так что
Финдлейсон даже начал мысленно проверять расчеты прочности своей сгройки.
Когда наступил день, весь поселок ахнул.
-- Вчера еще, -- говорили друг другу люди, -- речное русло было как
город! А теперь глядите!
Они глядели и снова дивились на эту высокую воду, на эту стремительную
воду, лижущую шеи быков. Дальний берег был едва виден за пеленой дождя, и
конец моста скрылся за ней, дамбы, тянувшиеся вверх по течению, угадывались
только по водоворотам и брызгам пены, а ниже моста скованная некогда река,
вырвавшись из направляющих ее стен, разлилась, как море, до самого
горизонта. И вот, перекатываясь на волнах, понеслись по воде трупы людей и
скота вперемешку, и то здесь, то там показывался кусок тростниковой крыши и
рассыпался, едва коснувшись быка.
-- Большой паводок, -- проговорил Перу, и Финдлейсон кивнул.
Паводок был так велик, что инженеру не хотелось смотреть на него. Мост,
пожалуй, выдержит все, что пока выдерживал, думал он, но большего не
выдержит, а если дамбы сдадут, что очень возможно, Матерь Ганга вместе с
прочим хламом унесет в море и его репутацию строителя. К сожатению, ничего
нельзя было сделать -- оставалось только сидеть и ждать, и Финдлейсон смирно
сидел в своем макинтоше, пока шлем у него на голове не превратился в мокрую
массу, а сапоги не покрылись грязью выше щиколотки. Река отмечала часы, дюйм
за дюймом и фут за футом заливая дамбы, а он, окоченелый и голодный, не
замечая времени, прислушивался к треску баржей, глухому грохоту под быками и
сотням шумов, составляющих аккорд паводка. Промокший слуга принес ему еды,
но есть он не мог. потом ему показалось, что на том берегу реки негромко
прогудел паровоз. и он улыбнулся. Гибель моста немало огорчит его помощника,
но Хитчкок молод, и ему еще многое предстоит сделать. А у него, Финдлейсона,
катастрофа отнимет все -- все, из-за чего стоило жить этой суровой жизнью.
Товарищи его по профессии скажут... И тут он вспомнил полусоболезнующие
слова, которые сам говорил, когда крупные водопроводные сооружения Локхарта
рухнули и превратились в кучи кирпича и грязи, а в душе у Локхарта тоже
что-то рухнуло и он умер. Он вспомнил то, что сказал сам, когда Самаонский
мост унесло в море жестоким циклоном, и яснее всего представлялось ему лицо
несчастного Хартопа три недели спустя после того случая -- лицо, отмеченное
печатью стыда.
Его мост в два раза больше, чем мост Хартопа, фермы у него
"финдлейсоновские", свайные башмаки новой системы, тоже "финдлейсоновские",
скрепленные болтами. В его профессии оправдываться бесполезно.
Правительство, быть может, и выслушает его, но коллеги будут судить о нем по
его мосту, по тому, рухнул он или устоял. Он перебрал в уме плиту за плитой,
пролет за пролетом, кирпич за кирпичом, бык за быком, вспоминая, сравнивая,
расценивая, пересчитывая, чтобы проверить, нет ли где ошибки, и все эти
долгие часы и длинные вереницы формул, плясавших и кружившихся перед ним,
были пронизаны холодным страхом, который щипал его за сердце. Расчеты его не
вызывают сомнений, но кто знает арифметику Матери Ганга? Быть может, в то
самое время, когда он при помощи таблицы умножения убеждается в своей
правоте, река долбит гигантские дыры в основании любого из этих
восьмидесятифутовых быков, что поддерживают его репутацию. Слуга снова
принес ему поесть, но во рту у него было сухо -- он только выпил чего-то и
опять занялся десятичными дробями. А вода все поднималась. Перу в дождевом
плаще из циновки сидел, скорчившись, у его ног и смотрел то на его лицо, то
на лик реки, но не говорил ни слова.
Наконец ласкар встал и, барахтаясь в грязи, направился к поселку, не
забыв поручить товарищу следить за баржами.
Но вот он вернулся, самым непочтительным образом толкая перед собой
жреца своей веры -- тучного старика с седой бородой, реявшей по ветру, и в
мокром плаще, вздувшемся у него за плечами. Вид у этого гуру был самый
жалкий.
-- Какая польза от жертв, и керосиновых лампочек, и сухого зерна,--
кричал Перу, -- если ты только и знаешь, что сидеть в грязи? Ты долгое время
имел дело с богами, когда они были довольны и благожелательны. Теперь они
гневаются. Потолкуй с ними!
-- Что человек перед гневом богов? -- захныкал жрец, ежась под порывами
ветра. -- Отпусти меня в храм, и там я буду молиться.
-- Молись здесь, сын свиньи! Или не хочешь расплачиваться за соленую
рыбу, за острые приправы и сушеный лук? Кричи во весь голос! Скажи Матери
Ганге, что хватит с нас. Заставь ее утихнуть на эту ночь. Я молиться не
умею, но я служил на кораблях компании, и, когда команда не слушалась моих
приказаний, я... -- Взмах проволочного линька закончил фразу, и жрец,
вырвавшись из рук своего ученика, убежал в поселок.
-- Жирная свинья! -- промолвил Перу. -- И это после всего, что мы для
него делали! Когда вода спадет, уж я постараюсь достать нового гуру. Слушай,
Финлинсон-сахиб, уже смеркается, а ты со вчерашнего дня ничего не ел.
Образумься, сахиб. Нельзя же не спать и все время думать на пустое брюхо --
этого никто не вынесет. Приляг, сахиб. Река что сделает, то и сделает.
-- Мост мой, и я не могу его покинуть.
-- Так неужто ты удержишь его своими руками? -- засмеялся Перу.-- Я
беспокоился за свои баржи и краны до того, как началось наводнение. Но
теперь мы в руках богов. Значит, сахиб не хочет поесть и прилечь? Тогда
скушай вот это... Это все равно что мясо с хорошим тоди -- снимает любую
усталость, не говоря уж о лихорадке, что бывает после дождя. Я нынче ничего
