Когда она приблизилась к поверхности, мы поглядели на нее еще
минуту-другую, а потом приготовили веревку и багор.
Даже зацепив рыбину багром, мы провозились целый час, пока втащили ее
на корму. Пришлось помогать крючками трех остальных удочек, а Макмерфи
перегнулся вниз, схватил ее за жабры, и рыба, прозрачно-белая, плоская,
въехала через борт и шлепнулась на дно вместе с доктором.
- Это было нечто. - Доктор пыхтел на дне, у него не осталось сил,
чтобы спихнуть с себя громадную рыбу. - Это было что-то... Особенное.
На обратном пути началась сильная качка, катер скрипел, и Макмерфи
угощал нас мрачными рассказами о кораблекрушениях и акулах. У берега волны
стали еще больше, с гребней слетали клочья белой пены и уносились по ветру
вместе с чайками. У оконечности мола волны дыбились выше катера, и Джордж
велел нам надеть спасательные жилеты. Я заметил, что все прогулочные
катера уже на приколе.
У нас не хватало трех жилетов, и начались споры, кто будут те трое,
которые поплывут через опасную отмель без них. Выпало Билли Биббиту,
Хардингу и Джорджу, который все равно не хотел надевать жилет по причине
грязи. Все удивлялись, что Билли тоже вызвался, - как только обнаружилась
нехватка, он сразу снял жилет и надел его на девушку; но еще больше мы
удивились тому, что Макмерфи не захотел быть в числе героев; пока мы
препирались, он стоял спиной к кабине, амортизировал ногами, чтобы меньше
качало, смотрел на нас и не говорил ни слова. Только смотрел и улыбался.
Мы подошли к отмели и оказались в водяном ущелье; задранный нос
катера смотрел на шипящий гребень волны, которая катилась перед нами, а
над опущенной кормой громоздилась следующая волна, и все, кто был сзади,
цеплялись за поручни, глядя то на водяную гору, гнавшуюся за нами, то на
мокрые черные камни мола метрах в десяти слева, то на Джорджа за
штурвалом. Джордж стоял, как мачта. Он вертел головой вперед и назад,
врубал газ, сбрасывал, снова врубал, постоянно удерживая нас на заднем
склоне волны. Он заранее сказал нам, что если перевалим гребень, нас
понесет как щепку, потому что руль и винт выйдут из воды, а если наоборот
- замешкаемся, нас накроет задняя волна и вывалит в катер десять тонн
воды. Никто не острил и не шутил над тем, что он вертит головой туда и
сюда, словно она на шарнире.
За молом от волнения осталась только мелкая толчея, а на нашем
причале под магазином мы увидели капитана и двух полицейских. Они стояли у
воды, а за ними толпились лодыри. Джордж полным ходом несся прямо на них;
капитан закричал, замахал руками, а полицейские с лодырями бросились вверх
по лестнице. И когда уже казалось, что мы неминуемо разворотим носом всю
пристань, Джордж крутанул штурвал, дал полный назад и с оглушительным
ревом прилепил катер к резиновым шинам, словно в постельку уложил. Пока
наш бурун догонял нас, мы уже были на берегу и привязывали катер. Бурун
поднял соседние лодки, хлопнулся на причал и разбежался с пеной, словно мы
привели сюда море с собой.
Капитан, полицейские и лодыри с топотом побежали обратно, вниз по
лестнице. Доктор атаковал их первым: сказал полицейским, что мы не в их
юрисдикции, поскольку поездка наша законная и санкционирована
правительством; если кто и займется этим делом, то только федеральный
орган. Кроме того, если капитан в самом деле заварит кашу, может
возникнуть вопрос, почему на борту не хватало спасательных жилетов. Ведь
по закону каждый должен быть обеспечен жилетом. Капитану крыть было нечем,
поэтому полицейские записали несколько фамилий и, растерянно ворча, ушли.
Как только они поднялись с причала, Макмерфи с капитаном начали спорить и
пихать друг друга. Макмерфи был до того пьян, что до сих пор пытался
амортизировать качку и дважды поскальзывался на мокром дереве и падал в
океан, прежде чем ему удалось закрепиться на ногах и заехать капитану
чуть-чуть мимо лысой головы; на том препирательства и завершились. Все
были довольны, и капитан с Макмерфи вместе ушли в магазинчик за пивом, а
мы принялись вытаскивать из катера улов. Лодыри стояли поодаль, наблюдали
за нами и курили самодельные трубки. Мы дожидались, чтобы они опять задели
девушку, но когда первый из них раскрыл рот, речь пошла вовсе не о ней, а
о том, что, сколько он помнит себя, такого большого палтуса на Орегонском
побережье никогда не вытаскивали. Остальные закивали - истинная правда. И
подошли бочком поглядеть на рыбу. Они спросили Джорджа, где он так
навострился причаливать катер, и выяснилось, что Джордж не только ловил
рыбу, но был еще капитаном сторожевика в тихом океане и награжден морским
крестом.
- Государственную должность мог бы получить, - сказал один из
лодырей.
- Очень грязно, - ответил Джордж.
Они почувствовали перемену, о которой большинство из нас только
догадывалось: против них была уже не та компания малохольных и слабаков,
которую они свободно оскорбляли сегодня утром. Перед девушкой они не то
чтобы извинились за прежние разговоры, но попросили ее показать свою рыбу
и при этом были вежливые как не знаю кто. А когда Макмерфи с капитаном
вернулись из магазинчика, мы с ними выпили пива перед отъездом.
В больницу мы возвращались поздно.
Девушка спала на груди у Билли, а потом растирала ему руку, потому
что он всю дорогу придерживал ее, и рука затекла. Он сказал девушке, что
если его отпустят в один из выходных, он хотел бы с ней встретиться, а она
сказала, что через две недели сможет навестить его, пусть только скажет, в
какое время, и Билли вопросительно поглядел на Макмерфи.
Макмерфи обнял обоих за плечи и сказал:
- Давайте в два часа ровно.
- В субботу днем? - Переспросила она.
Он подмигнул Билли и зажал ее голову рукой.
- Нет, в субботу в два часа ночи. Подкрадешься и постучишься в то же
окно, к какому утром подходила. Уговорю ночного санитара, он тебя впустит.
Она хихикнула и кивнула.
- Черт такой, Макмерфи, - сказала она.
Кое-кто из острых еще не спал, дожидались около уборной, чтобы
посмотреть, утонули мы или нет. Мы ввалились в коридор, перепачканные
кровью, загорелые, провонявшие пивом и рыбой, неся своих лососей, словно
какие-нибудь герои-победители. Доктор спросил, не хотят ли они выйти,
поглядеть на его палтуса в багажнике, и мы пошли обратно, все, кроме
Макмерфи. Он сказал, что порядком укатался и, пожалуй, лучше даванет
подушку. Когда он ушел, кто-то из острых, не ездивших с нами, спросил,
почему Макмерфи такой вымотанный и усталый, если остальные краснощекие и
резвые. Хардинг объяснил это тем, что у Макмерфи сошел загар.
- Помните, Макмерфи прибыл сюда на всех парах, закаленный суровой
жизнью на вольном воздухе, то есть в колонии, румяный и пышущий здоровьем.
Мы просто наблюдаем увядание его великолепного психопатического загара.
Больше ничего. Сегодня он провел несколько изнурительных часов в сумраке
каюты, между прочим, тогда как мы братались со стихиями, впитывая витамин
D. Конечно, и они могли изнурить его до некоторой степени, эти труды в
закрытом помещении, вы только представьте себе, друзья. Что касается меня,
я уступил бы часть витамина D в обмен за некоторое такое изнурение.
Особенно имея малышку кэнди в качестве прораба. Или я ошибаюсь?
Вслух я этого не сказал, но подумал, что, может быть, и ошибается.
Усталость Макмерфи я заметил еще раньше, когда возвращались в больницу и
он потребовал, чтобы завернули в городок, где прошло его детство. Мы
только что распили последнее пиво, выбросили пустую банку в окно перед
знаком "стоп" и отвалились на спинку, чтобы напоследок насладиться днем...
Обветренные и пьяненькие, не засыпали мы только потому, что хотелось
продлить удовольствие. У меня шевельнулась мысль, что я уже могу увидеть в
жизни что-то хорошее. Кое-чему Макмерфи меня научил. Не помню, когда еще
мне было так хорошо - только в детстве, когда все было хорошо и земля
была, как песня ребенка.
Мы возвращались не берегом, а свернули вглубь, чтобы проехать через
тот городок, где Макмерфи прожил дольше всего в своей кочевой жизни. По
лицевому склону горы в каскадной цепи - я уже думал, что заблудились, - мы
подъехали к городу величиной раза в два больше, чем наш больничный
участок. На улице, куда нас привез Макмерфи, песчаный ветер задул солнце.
Он остановился среди бурьяна и показал на другую сторону дороги.
- Там. Вон тот. Как будто его травой подперли... Беспутной юности
моей приют убогий.
На сумеречной стороне улицы стояли голые деревья, вонзившиеся в
тротуар, как деревянные молнии, и там, куда они угодили, бетон
растрескался; все - в обруче забора. Перед заросшим двором торчал из земли
железный частокол, а дальше стоял большой деревянный дом с верандой и
упирался дряхлым плечом в ветер, чтобы его не укатило по земле за два
квартала, как пустую картонную коробку. Ветер принес капли дождя, замки на
цепи перед дверью громыхнули, и я увидел, что глаза у дома крепко
зажмурены.
А на веранде висела японская штука из бечевок и стекляшек, которые
звенят и бренчат от самого слабого ветерка; в ней осталось всего четыре
стекляшки. Они качались, стукались и отзванивали мелкие осколочки на
деревянный пол.
Макмерфи включил скорость.
- Был здесь один раз... Черт знает когда - когда мы с корейской
заварухи возвращались. Навестил. Папаша и мать еще были живы. Дома было
хорошо. - Он отпустил сцепление, тронулся с места и снова затормозил. -
Господи, - сказал он, - посмотрите туда, видите платье? - Он показал
назад. - Вон, на суку? Тряпка желтая с черным?
Я поглядел: над сараем высоко среди сучьев трепалось что-то вроде
флага.
- Вот это самое платье было на девчонке, которая затащила меня в
постель. Мне было лет десять, а ей, наверно, меньше - тогда казалось, что
это бог знает какое большое дело, и я спросил, как она думает, как считает
- надо нам об этом объявить? Ну, например, сказать родителям: "Мама, мы с
джуди теперь жених и невеста". И я это серьезно говорил, такой был дурак:
думал, раз это произошло, ты теперь законно женат, прямо вот с этого места
- хочешь ты или не хочешь, но правило нарушать нельзя. И эта маленькая
падла - восемь-девять лет от силы - наклоняется, берет с пола платье и
говорит, что оно мое, говорит: "Можешь его где-нибудь повесить, я пойду
домой в трусах - вот и все тебе объявление, они сообразят". Господи,
девяти лет от роду, - сказал он и ущипнул кэнди за нос, - а знала про это
побольше иных специалисток.
Она засмеялась и укусила его за руку; он стал разглядывать след от
зубов.
- Словом, ушла домой в трусах, а я темноты ждал, вечера, чтобы
выкинуть незаметно чертово платье... Но чувствуете - ветер? - Подхватил
платье, как воздушного змея, и унес за дом неизвестно куда, а утром,
ей-богу, вижу, висит на этом дереве, - думал, весь город теперь будет
останавливаться и глазеть.
Он пососал руку с таким несчастным видом, что кэнди рассмеялась и
поцеловала ее.
- Да, флаг мой был поднят, и с того дня до нынешнего я честно
старался оправдать свое имя - Рэндл, верный любви [одно из значений слова
randy (randy - уменьшительное от randle) - похотливый (англ.)], - а
виновата во всем, ей-богу, та девятилетняя девчонка.
Дом проплыл мимо, Макмерфи зевнул и подмигнул.
- Научила меня любить, спасибо ей, мяконькой.
Тут - он еще говорил - хвостовые огни обгонявшей машины осветили лицо
Макмерфи, и в ветровом стекле я увидел такое выражение, какого он никогда
