остальные не могли этого понять, а только чувствовали давление разных
лучей и частот, которые бьют тебя со всех сторон, гнут и толкают то туда,
то сюда, чувствовали работу комбината - я же ее _в_и_д_е_л_.
Перемену в человеке замечаешь после разлуки, а если видишься с ним
все время, изо дня в день, не заметишь, потому что меняется он постепенно.
По всему побережью я замечал признаки того, чего добился комбинат, пока
меня тут не было, - такие, например, вещи: на станции остановился поезд и
отложил цепочку взрослых мужчин в зеркально одинаковых костюмах и
штампованных шляпах, отложил, как выводок насекомых, полуживых созданий,
которые высыпались - фт-фт-фт - из последнего вагона, а потом загудел
своим электрическим гудком и двинулся дальше по испорченной земле, чтобы
отложить где-то еще один выводок.
Или, к примеру, в пригороде на холмах пять тысяч одинаковых домов,
отшлепанных машиной, - прямо с фабрики, такие свеженькие, что еще
сцеплены, как сосиски, и объявление: _ю_ж_н_ы_й _у_ю_т_ -
в_е_т_е_р_а_н_а_м _б_е_з _п_е_р_в_о_г_о _в_з_н_о_с_а_, а ниже домов, за
проволочной изгородью - спортивная площадка и другая вывеска:
м_у_ж_с_к_а_я _ш_к_о_л_а _с_в. _Л_у_к_и - там пять тысяч ребят в зеленых
вельветовых брюках, белых рубашках и зеленых пуловерах играют в "хлыст" на
гектаре гравия. Цепочка ребят извивалась и гнулась на бегу, как змея
стегала хвостом, и при каждом взмахе последний маленький мальчик отлетал к
изгороди, словно клубок шерсти. При каждом взмахе. И всегда один и тот же
маленький мальчик, снова и снова.
Все эти пять тысяч ребят жили в пяти тысячах домов, где хозяевами
были мужчины, сошедшие с поезда. Дома были такие одинаковые, что ребята то
и дело попадали по ошибке не в свой дом и не в свою семью. Никто ничего не
замечал. Они ужинали и ложились спать. Узнавали только маленького
мальчика, который бегал последним. Он всегда приходил такой исцарапанный и
побитый, что в нем сразу узнавали чужого. Он тоже был зажат, не мог
рассмеяться. Трудно рассмеяться, когда чувствуешь давление лучей,
исходящих от каждой новой машины на улице, от каждого нового дома на твоем
пути.
- Мы можем даже оказывать давление на конгресс, - говорил Хардинг, -
создадим организацию. Национальная ассоциация душевнобольных. Группы
толкачей. Большие афиши на шоссе с изображением губошлепа-шизофреника за
рычагами стенобитной машины, и крупно, зелеными и красными буквами:
н_а_н_и_м_а_й_т_е _б_е_з_у_м_н_ы_х_. У нас радужные перспективы, господа.
Мы проехали по мосту через сиуслоу. В воздухе висела водяная пыль, и,
высунув язык, я мог почувствовать океан на вкус раньше, чем увидел его
глазами. Все знали, что мы уже недалеко, и молчали до самой пристани.
У капитана, который должен был взять нас в море, лысая серая
металлическая голова сидела на черном свитере с высоким воротом, как
орудийная башня на подводной лодке; он обвел нас дулом потухшей сигары. Он
стоял рядом с Макмерфи на деревянном причале и, говоря с нами, смотрел в
море. Позади него и на несколько ступенек выше, на скамье перед
магазинчиком, где продавалась наживка, сидели человек шесть или восемь в
штормовках. Капитан говорил громко - и для бездельников с той стороны и
для Макмерфи с этой, стреляя своим томпаковым голосом куда-то посередине.
- Не желаю знать. Специально предупредил вас в письме. У вас нет
документа, утверждающего мои полномочия, и я в море не пойду. - Орудийная
голова вращалась на свитере, целясь в нас сигарой. - Только поглядите.
Такая компания в море - да вы можете попрыгать за борт, как крысы.
Родственники подадут на меня в суд, разденут до нитки. Я не пойду на такой
риск.
Макмерфи объяснил, что документы должна была выправить в портленде
другая девушка.
Один из бездельников на скамье крикнул:
- Какая другая? А блондиночка не сможет со всеми управиться?
Макмерфи и ухом не повел, продолжая спорить с капитаном, а девушку
эти слова задели. Бездельники противно поглядывали на нее и шептали друг
другу на ухо. Это видела вся наша команда, даже доктор, и нам было стыдно,
что мы ничего не делаем. Мы уже не были задиристой ватагой, как на
заправочной станции.
Макмерфи понял, что не уломает капитана, и перестал спорить: он
оглянулся раз-другой, ероша волосы.
- Какой катер мы наняли?
- Вот этот вот. "Жаворонка". Ни один из вас не ступит на палубу, пока
не получу подписанную бумагу о моим полномочиях. Ни один человек.
- Я не для того нанимаю катер, чтобы сидеть весь день и смотреть, как
он болтается у причала, - сказал Макмерфи. - Есть у вас в лавке телефон?
Пошли провентилируем это дело.
Они затопали вверх по ступенькам и вошли в магазин, а мы остались
одни, кучкой, против лодырей, которые разглядывали нас, делали замечания,
ржали и пихали друг друга в бок. Ветер водил лодки у причалов, тер их
носами о мокрые автомобильные скаты на пирсе с таким звуком, как будто они
смеялись над нами. Вода хихикала под досками, вывеска на двери магазинчика
"Морское обслуживание - влад. Кап. Блок" скрипела и пищала на ржавых
крючьях. Ракушки, облепившие сваи на метр над водой, до уровня прилива,
свистели и щелкали на солнце.
Ветер стал холодным, пронизывающим; Билли Биббит снял зеленую куртку,
отдал девушке, и она надела ее поверх своей тонкой майки.
Один лодырь все время звал ее сверху:
- Эй, блондиночка, любишь малохольных? - Губы у него были цвета
почек, а подглазья, где ветер размял прожилки по поверхности, свекольного
цвета. - Эй, блондиночка, - снова и снова звал он ее пронзительным усталым
голосом, - эй, блондиночка... Эй, блондиночка... Эй, ты, блондиночка...
Мы еще теснее сбились на ветру.
- Скажи, блондиночка, тебя-то за что упекли?
- Ее не упекли, перс, она у них для лечения.
- Он правду говорит, блондиночка? Тебя наняли для лечения? Эй,
блондиночка!
Она подняла голову и спросила взглядом, где же наша лихая ватага,
почему за меня не заступитесь. Никто не смотрел ей в глаза. Вся наша лихая
сила только что ушла по ступенькам, обняв за плечи лысого капитана.
Она подняла воротник куртки, обняла себя за локти и отошла от нас по
причалу как можно дальше. Никто за ней не двинулся. Билли Биббит поежился
от холода и закусил губу.
Лодыри на скамейке опять переглянулись и загоготали.
- Спроси ее, перс, ну.
- Эй, блондиночка, а ты их заставила подписать документ о твоих
полномочиях? Я слышал, если кто из людей на борту упадет и утонет,
родственники могут подать в суд. Об этом ты подумала? Может, с нами
останешься?
- Давай, блондиночка, мои родственники в суд не подадут. Обещаю.
Оставайся с нами, блондиночка.
Мне почудилось, что ноги у меня промокают - причал от стыда тонет в
заливе. Мы не годимся для того, чтобы быть среди людей. Мне захотелось,
чтобы пришел Макмерфи, обложил как следует этих лодырей и отвез нас назад,
туда, где нам место.
С почечными губами закрыл свой нож, встал и отряхнул с колен стружки.
Он пошел к лесенке.
- Давай, блондиночка, чего ты возишься с этими лбами?
У края причала она обернулась, посмотрела на него, потом на нас, и
видно было, что она обдумывает его предложение, но тут дверь магазинчика
распахнулась, вышел Макмерфи и, чуть не растолкав компанию у скамейки,
стал спускаться.
- Грузитесь, все улажено! Баки заправлены, наживка и пиво на борту.
Он шлепнул Билли по заду, исполнил короткий матросский танец и
принялся отвязывать канаты.
- Капитан блок еще звонит по телефону, но как только выйдет, мы
отвалим. Джордж, давай-ка попробуем запустить мотор. Сканлон, вы с
Хардингом отвяжите тот канат. Кэнди! Что ты там делаешь? Давай сюда,
детка, мы отчаливаем.
Мы ввалились на катер, обрадовавшись, что можем наконец уйти от
лодырей, стоявших рядком перед магазином. Билли взял девушку за руку и
помог перейти на катер. Джордж мурлыкал над приборной доской на мостике,
указывал Макмерфи, какую кнопку нажать, какую ручку повернуть.
- Ага, эти тошнильные катера, тошнилки у нас называются, - сказал он
Макмерфи, - они простые в управлении, как автомобиль.
Доктор замешкался перед тем, как подняться на борт, и поглядел в
сторону магазина, где лодыри уже толпились перед лесенкой.
- Вы не думаете, Рэндл, что нам лучше подождать... Пока капитан...
Макмерфи схватил его за лацканы и поднял с пристани прямо на катер,
как маленького мальчика.
- Ага, док, - сказал он, - подождем, пока капитан что? - Он говорил
взволнованно и нервно, а тут начал смеяться, как пьяный. - Подождем, пока
капитан выйдет и скажет, что телефон я ему дал ночлежки в портленде? Как
же. Джордж, черт тебя дери, принимайся за дело, вывози нас отсюда! Сефелт!
Отвяжи конец и лезь сюда. Джордж, поехали.
Мотор зачухал и смолк, снова зачухал, словно прочищал горло, потом
взревел на полном газу.
- Ого-го! Поехала. Подбрось в топку, Джордж! Всей команде
приготовиться отбивать абордажников!
Белая струя воды и дыма закипела за кормой, дверь магазинчика с
грохотом распахнулась, капитанская голова вылетела оттуда и понеслась вниз
по ступенькам так, как будто тащила за собой не только его тело, но и тела
восьми бездельников. Они с грохотом пробежали по настилу и остановились в
языке пены, лизнувшем причал, когда Джордж круто повернул катер в открытое
море.
От неожиданного поворота кэнди упала на колени, а Билли помогал ей
встать и одновременно извинялся за то, как мы вели себя на берегу.
Макмерфи спустился с мостика и спросил, не хотят ли они побыть вдвоем,
вспомнить былое, и кэнди посмотрела на Билли, а он сумел только помотать
головой и заикнуться. Макмерфи сказал, что в таком случае они с кэнди
спустятся вниз проверить, нет ли течи, а мы тут пока обойдемся. Он встал в
дверях кабины, отдал честь, подмигнул и назначил Джорджа капитаном, а
Хардинга первым помощником; потом сказал: "Продолжайте" - и вслед за
девушкой скрылся в кабине.
Ветер улегся, солнце поднялось выше и никелировало восточные склоны
длинных зеленых волн. Джордж вел катер полным ходом в открытое море,
причал и магазинчик для наживки уплывали все дальше и дальше назад. Когда
мы миновали оконечность мола и последний черный камень, я почувствовал,
что на меня сходит громадный покой, и чем дальше уплывала от нас земля,
тем глубже становился покой.
Несколько минут все взволнованно обсуждали похищение катера, но
теперь притихли. Дверь кабины один раз приоткрылась, и рука вытолкнула
наружу ящик пива; Билли нашел в снастях открывалку и открыл каждому по
одной. Мы пили и смотрели, как земля за кормой погружается в море.
Примерно через милю Джордж сбавил ход до малого рыболовного, как он
его назвал, и отправил четверых к четырем удилищам на корме, а мы,
остальные, сняв рубашки, разлеглись на солнышке - кто на крыше каюты, кто
на носу - и наблюдали, как те налаживают удочки. Хардинг объявил правило:
удишь до первой поклевки, потом отдаешь удочку другому. Джордж стоял за
штурвалом, щурился в заросшее солью ветровое стекло и выкрикивал указания,
как обращаться с катушками и лесками, как наживлять селедкой, далеко ли
забрасывать назад, глубоко ли опускать.
- Возьми удочку номер четыре и прицепи грузило двенадцать унций, на
карабине... Подожди минуту, покажу... И будем брать с тобой большого возле
дна!
Мартини подбежал к корме и свесился вниз, посмотрел, куда уходит его
леска.
- Ух! Ух ты, боже мой! - Сказал он, но нам не было видно, что он
