попробуешь мне рассказать. Я сегодня приехал повидаться с тобой потому,
что есть бумага, которую я хочу, чтобы ты подписал ради своей семьи. О
твоем отце среди нас больше не принято упоминать, и мы с ним не хотим
иметь абсолютно ничего общего - и, как мне ни жаль, с тобою тоже. - Я
взглянул на Дина. Его лицо потемнело и осунулось.
- Ага, ага, - повторял он. Его брат продолжал возить нас по городу и
даже купил нам мороженого. Тем не менее, Дин забрасывал его бесчисленными
вопросами о прошлом, и брат отвечал на них, и на мгновение Дин снова чуть
было не вспотел от возбуждения. О, где же был его пропащий папаша в ту
ночь? Брат высадил нас у печальных огней карнавала на Бульваре Аламеда, в
Федерале. Они с Дином договорились встретиться на следующий день подписать
бумагу - и он уехал. Я сказал Дину: мне жаль, что у тебя не осталось
никого на свете, кто верил бы в тебя.
- Помни, я в тебя верю. Мне бесконечно жаль, что я держал против тебя
такую глупую обиду вчера днем.
- Все в порядке, чувак, заметано, - ответил Дин. Мы вместе пошли
врубаться в карнавал. Там были карусели, чертовы колеса, воздушная
кукуруза, рулетки, опилки, а вокруг бродили сотни молодых денверских
пацанов в джинсах. Пыль возносилась к звездам вместе со всей на свете
печальной музыкой. На Дине были застиранные "ливайсы" и майка, и он вдруг
снова стал походить на заправского денверца. Там были пацаны на
мотоциклах, в шлемах и с усами, в куртках, расшитых бусинками, они
болтались под покровом шатров оо своими хорошенькими девчонками в
"ливайсах" и розовых рубашках. Еще там было много мексиканочек, и одна
поразительная девчушка футов трех ростиком, лиллипутка с самым прекрасным
и нежным личиком в мире - она повернулась к своему спутнику и сказала:
- Чувак, давай высвистаем Гомеса и свалим отсюда. - Дин остановился
как громом пораженный при виде нее. Великий нож вонзился в него из ночной
тьмы.
- Чувак, я люблю ее, о, я люблю ее... - Нам пришлось долго ходить за
нею следом. Наконец, она перешла через дорогу позвонить из автомата в
мотеле, а Дин сделал вид, что ищет что-то в телефонном справочнике, хотя
на самом деле весь плотно сжался, наблюдая за ней. Я попытался завязать
разговор с друзьями этой куколки, но они на нас не обратили никакого
внимания. На грохочущем грузовике приехал Гомес и забрал девчонок. Дин
остался стоять на дороге, схватившись за грудь.
- Ох, чувак, я почти что умер...
- Какого же черта ты с нею не заговорил?
- Не могу, не смог... - Мы решили купить себе пива и пойти к
сезоннице Фрэнки слушать пластинки. На дороге тормознули машину,
нагрузившись сумкой с пивными банками. Маленькая Дженет, тринадцатилетняя
дочка Фрэнки, была самой хорошенькой девчушкой на свете и уже совсем была
готова расцвести в уматнейшую женщину.
Лучше всего в ней были длинные, узкие, чувствительные пальцы, которыми
она могла разговаривать - словно Клеопатра на Ниле танцует. Дин сидел в
самом дальнем углу комнаты и наблюдал за нею, сощурив глаза и повторяя:
- Да, да, да. - Дженет уже осознавала его; она обратилась ко мне за
защитой. В предыдущие месяцы того лета я проводил с нею много времени. Мы
говорили о книгах и о тех пустяках, которые ее интересовали.
7
В ту ночь так ничего и не случилось: мы уснули. Все произошло назавтра.
Днем мы с Дином отправились в центр города по своим делам и зашли в бюро
путешествий узнать насчет машины на Нью-Йорк. На обратном пути, ближе к
вечеру, когда мы уже направлялись к сезоннице Фрэнки, в конце Бродвея Дин
вдруг свернул в спортивный магазин, спокойно выбрал на прилавке
волейбольный мяч и вышел, подбрасывая его в руке. Никто этого не заметил
- таких вещей никто никогда не замечает. Стоял сонный, жаркий день. Идя
по улице, мы перебрасывались мячом.
- Вот завтра уж наверняка раздобудем себе машину.
Одна приятельница подарила мне большую кварту бурбона "Старый Дедушка".
Дома у Фрэнки мы стали его пить. На другой стороне кукурузного поля за
домом жила одна симпатичная лапочка, которую Дин пытался сделать с самого
дня приезда.
Собирались тучи. Он бросил слишком много камешков в ее окошко и
спугнул. Пока мы пили в захламленной гостиной бурбон - вместе со всеми
собаками, разбросанными игрушками и грустными разговорами, - Дин
постоянно выбегал через кухонную дверь в кукурузу, бросал камешки и
свистел. Дженет время от времени выходила за ним подсматривать. Вдруг Дин
вернулся очень бледным:
- Беда, м-мой м-мальчик. За мной гонится мать этой девчонки с
дробовиком, а за нею куча больших пацанов со всей улицы идет меня бить.
- Что такое? Где они?
- За полем, м-мой мальчик. - Дин был пьян и плевать на все хотел. Мы
вышли с ним вместе и пошли через кукурузу, залитую лунным светом. На
темный обочине я увидел кучки людей.
- Вот они! - услышал я.
- Погодите минуточку, - сказал я. - Будьте добры, в чем дело?
Мать девчонки притаилась сзади, держа наизготовку большую берданку.
- Этот проклятый ваш друг уже давно надоедает нам. Я полицию звать не
стану, не из таких. А если он сюда еще раз притащится, то буду стрелять -
и наверняка. - Пацаны-старшеклассники сбились в кучку, сжимая кулаки. Я
был так пьян, что мне тоже было наплевать, но я чуть-чуть всех утихомирил.
Я сказал:
- Он больше так не будет. Я за ним прослежу; он мой брат, и он меня
слушается.
Пожалуйста, уберите ваше ружье и ни о чем не беспокойтесь.
- Пусть хоть раз еще попробует! - твердо и мрачно ответили из
темноты. - Когда мой муж вернется домой, я его на вас напущу.
- Не нужно этого делать - он больше не будет вас тревожить, поймите.
Успокойтесь, все нормально. - У меня за спиной Дин приглушенно
матерился.
Девчонка подсматривала за происходящим из окна спальни. Я знал этих
людей еще с тех пор, и они мне доверяли достаточно, чтобы немного
успокоиться. Я взял Дина за руку, и мы потопали обратно меж лунных рядов
кукурузы.
- Уу-хии! - орал он. - Ох и надерусь же я сегодня! - Мы вернулись к
Фрэнки и детишкам. Внезапно Дин психанул на пластинку, которую крутила
маленькая Дженет, и сломал ее о колено: то была пластинка хиллбилли. Был
там ранний Диззи Гиллеспи, которого он ценил, - "Конго Блюз" с Максом
Уэстом на барабанах. Я подарил эту пластинку Дженет раньше и теперь сказал
ей, чтобы она не плакала, а взяла и сломала ее об голову Дина. Она так и
сделала. Дин лишь тупо таращился на нее, вдруг все ощутив. Мы
расхохотались. Все было в порядке. Потом Фрэнки-Ма захотела пойти попить
пивка во придорожным салунам.
- Паш-шли! - завопил Дин. - Ну, черт возьми, если б ты купила ту
машину, что я тебе во вторник показывал, нам бы не пришлось тащиться
пешком.
- Да мне не понравилась твоя чертова машина! - заорала в ответ
Фрэнки. Бзынь, трах, дети заплакали. Густая вечность бабочкой нависла над
безумной бурой гостиной с грустными обоями, розовой лампой, возбужденными
лицами. Малыш Джимми испугался; я уложил его на кушетку и привязал к ней
собаку. Фрэнки пьяно вызвала такси, как вдруг, пока мы его ждали, раздался
звонок - звонила моя приятельница. У нее был средних лет двоюродный брат,
который ненавидел меня до самой селезенки, а чуть раньше в тот день я
написал письмо Старому Быку Ли, который теперь жил в Мехико, где описал
все наши с Дином приключения, а также в каких обстоятельствах мы
остановились в Денвере. Я написал: "У меня есть приятельница, которая дает
мне виски, денег и кормит грандиозными ужинами".
И по глупости отдал это письмо ее брату, чтоб тот его отправил, сразу
после ужина с жареной курицей. Тот вскрыл его, прочел и сразу же понес ей,
чтобы доказать, какой я мерзавец. Теперь она вся в слезах звонила мне,
чтобы сказать, что видеть меня больше не желает. Потом трубку взял
торжествующий брат и стал называть меня сволочью. Пока снаружи дудело
такси, плакали дети, гавкали собаки, а Дин отплясывал с Фрэнки, я орал в
телефонную трубку все мыслимые ругательства, что только мог придумать,
прибавлял всевозможные новые проклятья и в своем пьяном неистовстве
посылал всех куда подальше, а потом грохнул трубкой о рычаг и пошел
напиваться.
Мы переваливались друг через друга, когда вылазили из такси у кабака, у
хиллбилльного придорожного кабака около холмов, потом зашли внутрь и
заказали пива. Все рушилось, и чтобы стало еще невообразимее и неистовей,
в баре очутился экстазный придурок, который обхватил Дина руками и
застонал ему прямо в лицо, а Дин снова обезумел и покрылся сумасшедшим
потом, и, чтобы еще добавить к невообразимой суматохе, в следующую же
минуту выскочил наружу и прямо со стоянки угнал машину, рванул на ней в
центр Денвера и сразу же вернулся на лучшей, более новой машине. В баре же
я внезапно поднял голову и увидел легавых, а на стоянке толклись какие-то
люди при свете мощных фар патрульных крейсеров и говорили об угнанном
автомобиле.
- Кто-то тут крадет машины налево и направо! - говорил один фараон.
Дин стоял сразу у него за спиной и повторял:
- Ах да-а, ах да-а. - Полицейские уехали проверять. Дин вернулся в
бар и стал раскачиваться взад и вперед с этим бедным придурочным пацаном,
который в тот день только женился, а теперь грандиозно напивался, пока
невеста его где-то ждала.
- Ох, чувак, этот парень - самый клевый в мире! - вопил Дин. - Сал,
Фрэнки, я сейчас пойду и достану действительно хорошую тачку, мы все
поедем и возьмем с собой Тони - (придурочного святого) - и круто
покатаемся в горах. - И он выбежал наружу. Одновременно внутрь влетел
фараон и сказал, что на стоянке обнаружена машина, угнанная из центра
Денвера. Люди кучками зашептались. В окне я увидел, как Дин прыгнул в
ближайшую кабину и с ревом унесся, и ни единая душа его не заметила. Через
несколько минут он вернулся на совершенно другой - новехонькой, с
откидным верхом.
- Это красотка! - прошептал он мне на ухо. - Та слишком часто
чихала, я ее оставил на перекрестке, когда увидел перед какой-то фермой
вот эту милашку.
Погонял ее по Денверу. Давай, чувак, поехали кататься. - Горечь и
безумие всей его денверской жизни лезвиями кинжалов выпирали из его
натуры. Его лицо было красным, потным и подлым.
- Да не хочу я никаких дел с крадеными машинами.
- А-ау, прекрати, парень! Вот Тони поедет со мной, правда,
изумительный, дорогой Тони? - И Тони - худая, темноволосая, святоглазая,
стонущая, исходящая пеной заблудшая душа - склонился к Дину и все стонал,
стонал, ибо ему вдруг стало плохо, а потом, по какому-то странному наитию,
вдруг пришел от Дина в ужас, воздел кверху руки и отполз прочь, корчась от
страха. Дин опустил голову и весь покрылся испариной. Потом выскочил прочь
и уехал. Мы с Фрэнки нашли на обочине такси и решили поехать домой. Когда
таксист вез нас по бесконечно темному Бульвару Аламеда, где я бродил
много, много потерянных ночей в предыдущие месяцы этого лета, пел, стонал,
жевал звезды и капля за каплей ронял соки своего сердца на горячий битум,
у нас на хвосте вдруг повис Дин в угнанной машине, начал неистово нам
сигналить, прижимать нас к обочине и что-то орать.
Таксист побледнел.
- Это всего лишь один мой друг, - успокоил его я. Дину мы вдруг
опротивели, и он вырвался вперед на девяноста милях в час, швырвув в
выхлоп призрачную пыль.
Потом свернул на дорогу к Фрэнки и подъехал прямо к дому, затем так же
внезапно тронулся снова, развернулся и поехал обратно в город, пока мы
выходили из тачки и расплачивались. Через несколько минут, пока мы
встревоженно ждали в темном дворе, он вернулся на новой колымаге -
побитой двухместке, в тучах пыли затормозил перед домом, вывалился наружу,
прошел прямиком в спальню и, смертельно пьяный, рухнул на кровать. И мы
остались с краденой машиной у самого крыльца.
Надо было его разбудить: я не мог сам завести машину, чтобы отогнать ее
куда-нибудь подальше. Он выкарабкался из постели в одних трусах, мы вместе
залезли в машину, пока детишки хихикали, выглядывая в окно, и поехали,
