тобой пойдем вместе по переулку и будем заглядывать в урны.
- В смысле - мы под конец станем бичами?
- А почему бы и нет, чувак? Конечно, станем, если захотим, и все
такое. Что плохого в таком конце? Всю жизнь живешь, не вмешиваясь в
желания остальных, включая политиков и богачей, никто тебя не достает, а
ты хиляешь себе дальше и поступаешь, как тебе заблагорассудится. - Я
согласился с ним. Он приходил к своим решениям Дао по-простому и напрямик.
- Что у тебя за дорога, чувак? - дорога святого, дорога безумца, дорога
радуги, дорога рыбки в аквариуме, она может быть любой. Это дорога куда
угодно для кого угодно как угодно. Куда кого как? - Мы кивали друг другу
под дождем. - Ч-чео-орт, надо ведь посматривать по сторонам по части
мальчика-то. Он не мужчина, коли не прыгает - поэтому уж что доктор
скажет. Говорю тебе, Сал, как есть говорю: где бы я ни жил, мой чемодан
всегда высовывается из-под кровати, я готов к тому, чтобы свалить самому,
или же меня выкинут. Я решил отстегнуться от этого всего. Ты сам видел,
как я старался и жопу рвал, чтобы все получилось, и ты сам знаешь, что
разницы никакой нет, а мы познали время - как замедлять его, и как ходить
и врубаться, и просто, по-старинке, не по-модному оттягиваться, а какой же
еще оттяг бывает? Мы-то знаем. - Мы с ним вздыхали под дождем. Дождь
падал той ночью по всей долине Гудзона. Великие мировые пирсы реки,
широкой, как море, были мокры от него, причалы старых пароходов в Покипси
были мокры от него, старое озеро Сплит-Рок-Понд в верховьях было мокро от
него. Гора Вандервакер была мокра от него.
- Поэтому, - сказал Дин, - я хиляю по жизни так, как она ведет меня.
Знаешь, я недавно написал своему старику в тюрьму, в Сиэттл - на днях
получил от него первое письмо за все эти годы.
- Да ну?
- Да-а, да-а. Он сказал, что хочет увидеть "бэбби" - так и написано,
с двумя "б", - когда доберется до Фриско. Я нашел квадрат без удобств на
Восточных Сороковых, всего за тринадцать в месяц; если смогу выслать ему
денег, он приедет и будет жить в Нью-Йорке... если доберется. Я никогда
тебе много не рассказывал о своей сестре - у меня ведь есть еще милая
маленькая сестренка; мне бы хотелось, чтоб она тоже приехала и пожила со
мной.
- А где она?
- Вот в том-то и дело, что не знаю... он, правда, собирается поискать
ее, но ты же знаешь, что он на самом деле сделает.
- Значит, он поехал в Сиэттл?
- И угодил прямиком в грязную тюрягу.
- А где он был?
- В Техасе, в Техасе... вот видишь, чувак, моя душа, состояние вещей,
мое положение... ты заметил, что я малость поутих?
- Да, это правда. - Дин в Нью-Йорке стал тише. Ему хотелось
выговориться. Под холодным дождем мы замерзали до полусмерти. Мы
договорились встретиться на квартире у моей тетки до того, как я уеду.
Он приехал днем в следующее воскресенье. У меня был телевизионный
приемник. Одна игра шла у нас по телевизору, другая - по радио, мы
постоянно переключались на третью и следили за всем, что там происходит
каждую минуту.
- Запомни, Сал, Ходжес - на втором в Бруклине, поэтому пока к
"Филликам"
подходит запасной подающий, мы переключимся на "Гигантов" - Бостон, и
в то же время заметь, что у ДиМаджио там счет в три мяча, а подающий
балуется с резиновым мешком, поэтому мы скоренько посмотрим, что случилось
с Бобби Томсоном, когда мы бросили его тридцать секунд назад с чуваком на
третьем. Да!
Позже днем мы вышли на улицу и поиграли в бейсбол с пацанами на
закопченной площадке рядом с лонг-айлендским депо. Еще мы поиграли в
баскетбол - да так неистово, что мальчишки помладше сказали:
- Эй, потише, вы что - убиться хотите? - Они подпрыгивали повсюду
вокруг и разгромили нас играючи. Мы с Дином взопрели. Один раз Дин упал и
проехал носом прямо по бетону. Мы фукали и пыхтели, пытаясь отнять у
мальчишек мяч: те финтили и уволакивали его от нас. Другие стремительно
вклинивались и легко закладывали его у нас над головой. Мы прыгали к
корзине, как полоумные, а молодые мальчишки просто вытягивались и
выхватывали мяч из наших потных рук, и дриблингом уводили его прочь. Как
если бы гениальный чернопузый тенор Безумец боевой музыки американских
трущоб попытался сыграть в баскет против Стэна Гетца и Четкого Чарли. Они
думали, что мы чокнулись. Потом мы пошли домой, перебрасываясь мячом с
тротуаров по обе стороны улицы. Мы пробовали сверхспециальные броски,
ныряя по кустам и едва уворачиваясь от столбов. Когда мимо проезжала
машина, я побежал рядом и кинул Дину мяч сразу из-за движущегося бампера.
Он ринулся вперед, перехватил его и покатился по траве, швырнув его мне
обратно, за стоявший хлебный фургон. Я еле успел поймать мяч бросковой
рукой и заспустил им обратно так, что Дину пришлось крутнуться, попятиться
и повалиться спиной на забор. Дома Дин достал бумажник, похмыкал и вручил
моей тетке пятнадцать долларов, которые задолжал ей с той поры, когда нас
оштрафовали в Вашингтоне за превышение скорости. Тетка была совершенно
изумлена и довольна. Мы закатили большой ужин.
- Ну, Дин, - сказала моя тетушка, - я надеюсь, ты сможешь хорошенько
позаботиться о своем будущем маленьком и на этот раз останешься женатым
человеком.
- Да, да-а, да.
- Ведь нельзя же вот так разъезжать по стране и делать детей. Бедняжки
вырастут совершенно беспомощными. Ты должен предоставить им возможность
жить. - Дин смотрел себе под ноги и кивал. В кроваво-красных сумерках мы
попрощались на мосту через сверхскоростную автостраду.
- Надеюсь, ты еще будешь в Нью-Йорке, когда я вернусь, - сказал я
ему. - Единственная моя надежда, Дин, - это что однажды мы с тобой
сможем жить на одной улице вместе с нашими семьями и вместе превратимся в
пару старперов.
- Это правильно, чувак: ты же знаешь, что я молюсь об этом, совершенно
осознавая все горести, что у нас были, и все горести, что у нас будут, как
это знает твоя тетка и напоминает об этом мне. Я не хотел нового ребенка,
Инез настояла, и мы поссорились. Ты знал, что Мэрилу во Фриско вышла за
автомобильного старьевщика, и что у нее будет ребенок?
- Да. Мы все туда забираемся. - Рябь на перевернутом вверх тормашками
озере пустоты - вот что мне следовало бы сказать. Донышко мира - из
золота, а сам мир перевернут. Он вытащил фото Камиллы во Фриско с
девочкой-малышкой. Ребенка на солнечной мостовой пересекала тень мужчины
- - две длинных брючины в печали.
- Кто это?
- Это всего-навсего Эд Данкель. Он вернулся к Галатее, и они уехали в
Денвер. А там весь день фотографировались.
Эд Данкель... его сострадание прошло незамеченным, как сострадание
святых. Дин вытащил другие снимки. Я понял, что это такие фотокарточки,
которые наши дети однажды станут рассматривать с удивлением, считая, что
их родители прожили гладкие, упорядоченные, хорошо сбалансированные - в
рамках картинки - жизни, что они вставали по утрам, чтобы гордо пройти по
жизненным мостовым, - и никак не представляя себе драное безумие и
буйство наших подлинных жизней, нашей подлинной ночи, ее преисподней -
бессмысленной, кошмарной дороги. Всю ее внутри бесконечной и безначальной
пустоты. Жалкие формы невежества.
- До свиданья, до свиданья. - Дин зашагал прочь в долгих красных
сумерках.
Локомотивы дымили, и колеса кружились над ним. За ним тянулась его
тень, передразнивала его походку, его мысли и само его существо. Он
обернулся и стеснительно, смущенно помахал. Потом, как заправский
железнодорожник, дал мне сигнал "путь свободен", подпрыгнул и что-то
завопил - я не уловил, что. Побегал по кругу. Все время он приближался и
приближался к бетонному углу опоры железнодорожного переезда. Вот он выдал
последний сигнал. Я помахал ему в ответ.
Он вдруг склонился перед своей жизнью и быстро скрылся из виду. Я
пялился в унылость собственных дней. Мне тоже нужно было пройти ужасно
долгий путь.
2
Следующей полночью, распевая такую вот маленькую песенку:
Дом есть в Миссуле, Дом есть в Траки, Дом есть в Опелузах - Но я не
буду там.
Дом есть и в Медоре, Дом есть в Вундед-Ни, Дом есть в Огаллале, Лишь я
бездомный сам, -
я сел в вашингтонский автобус; некоторое время побродил по городу;
отклонился от своего пути, чтобы посмотреть Голубой Хребет, послушал птиц
Шенандоа и посетил могилу Джексона-"Каменной Стены"(22); в сумерках
поплевывал в речку Канаву и хиллбилльной ночью гулял по Чарльзтону,
Западная Виргиния; в полночь - Эшленд, Кентукки,и одинокая девушка под
навесом уже закрывшегося цирка. Темный и таинственный Огайо и Цинциннати
на заре. Затем снова поля Индианы и Сент-Луис - как всегда, в своих
громадных полуденных облаках долины. Булыжники, все в грязи, и бревна из
Монтаны, разваленные пароходики, древние знаки, трава и веревки у реки.
Бесконечная поэма. К ночи - Миссури, канзасские поля, канзасские ночные
коровы на тайных просторах, городки размером с коробку из-под печенья и с
морем вместо конца каждой улицы; рассвет в Абилине. Травы Восточного
Канзаса становятся угодьями Западного Канзаса, что карабкаются в высь
Западной Ночи.
В автобусе со мной ехал Генри Гласс. Он сел в Терр-От, Индиана, и
теперь говорил мне:
- Я уже сказал тебе, почему ненавижу костюм, который сейчас на мне, он
паршивый - но это еще не всё. - Он показал мне документы. Его только что
выпустили из федеральной колонии; срок ему пришили за угон и перепродажу
автомобилей в Цинциннати. Молодой кучерявый пацан лет двадцати. - Как
только доеду до Денвера, моментом сдам эту дрянь в ломбард и достану себе
джинсы. Ты знаешь, что они со мной сделали в этой тюряге? Карцер в
компаний с Библией; я подкладывал ее, чтобы сидеть на каменном полу; когда
они это засекли, то забрали ее и выдали ма-а-хонькую, карманного размера,
во какую. На нее уж никак не сядешь, поэтому я прочел всю Библию и весь
Завет. Хей-хей... - Он ткнул меня в бок, жуя конфетку, он постоянно ел
конфеты, потому что в колонии ему угробили желудок, и тот больше ничего не
принимал. - ...а знаешь, в этой самой Би-бли-и есть кой-чего
действительно горяченькое. - Он рассказал мне, что означает
"высказываться": - Тот, кто скоро кидается и начинает много болтать о дне
своего освобождения, тот "высказывается" остальным зэкам, кому еще сидеть.
Мы тогда берем его за жабры и говорим: "Ты мне не высказывайся!" Это плохо
- - высказываться, слышишь меня?
- Я не буду высказываться, Генри.
- Пусть кто мне попробует высказаться - мне моча в голову стукает, и
я могу убить даже. Знаешь, почему я всю жизнь в тюрьме просидел? Потому
что когда мне было тринадцать, я вышел из себя. Пошли мы с одним пацаном в
кино, а он чего-то сострил про мою мать - ну, знаешь этот гнилой базар -
а я вытащил свой складной нож и по шее ему, вообще убил бы, если б меня не
оттащили. Судья говорит: "Вы знали, что делали, когда нападали на своего
друга?" "Да, сэр, Вашчесть, знал - я хотел прикончить эту падлу и до сих
пор хочу." Поэтому условно срок мне не дали, и я пошел прямиком в
исправительную колонию. Потом мне еще накрутили за сидение в карцере.
Никогда не попадай в федеральную колонию - хуже нет ничего. Вот черт, я
6ы всю ночь говорил, так давно ни с кем не разговаривал. Ты просто не
представляешь, как хорошо выходить оттуда. Вот ты сидел в этом автобусе,
когда я сюда влез, ехал через Терр-От - о чем ты думал?
- Просто сидел и ехал.
- А вот я - я пел. Я и к тебе сел, потому что боялся, что если сяду к
какой-нибудь девчонке, то сойду с ума и сразу полезу к ней под платье.
Надо немного обождать.
- Еще один срок - и тебе дадут пожизненное. Ты бы сейчас полегче, а?
- Вот-вот, я как раз так и собираюсь, беда только, что мне моча в
голову бьет, и я тогда сам не знаю, что делаю.
Он собирался жить сое своим братом и его женой: у них для него в
Колорадо была работа. Билет ему купили за казенный счет, он ехал туда на
химию. Вот сидит молодой пацан, как и Дин: его кровь кипит чересчур
сильно; ему моча бьет в голову; но в нем нет той прирожденной странной
