соломенных шляпах и с усами как велосипедные рули. Подальше в полях старик
пахал на ослике, подгоняя его хлыстом. Над чистыми, извечными трудами
человеческими ясно всходило солнце.
Мы продолжали путь к Монтеррею. Перед нами громоздились великие горы
под снежными шапками; мы летели прямо на них. Раскрылся горный проход,
дорога начала виться на перевал, и мы следовали ее изгибам. За считанные
минуты осталась позади мескитовая пустыня, и мы уже карабкались в холодных
потоках воздуха по дороге, отгороженной от пропасти каменной стенкой, а на
скалах известкой было крупно выведено имя президента - АЛЕМАН! На этой
высокой дороге мы не встретили никого. Она, извиваясь, бежала меж облаков
и вывела нас на обширное плато на вершине. Большой промышленный город
Монтеррей на противоположной его стороне слал столбы дыма к голубым
небесам, а гигантские облака, поднимаясь с Залива, разрисовывали чашу дня
барашками Въезд в Монтеррей был совсем как въезд в Детройт - меж
нескончаемых высоченных фабричных стен, вот только ослики грелись на
травке перед ними, да взгляд останавливался на скученных саманных
кварталах города с тысячами хипстеров-ловкачей, что околачиваются у дверей
домов, со шлюхами, что выглядывают из окон, с диковинными лавчонками, где
торгуют неизвестно чем, да с узенькими тротуарчиками, на которых бурлит
человечество почище гонконгского.
- Йоуу! - завопил Дин. - И всё под этим солнцем! Ты врубился в это
мексиканское солнце, Сал? От него просто торчишь. Фу-у! Я хочу все дальше
и дальше - дорога просто гонит меня!! - Мы заикнулись было о том, чтобы
задержаться в монтеррейской вакханалии, но Дину не терпелось за
сверхкороткое время доехать до Мехико, а кроме этого, он знал, что дорога
будет становиться все интереснее - особенно впереди, всегда впереди. Он
гнал как одержимый, не отдыхая ни минуты. Мы со Стэном были совершенно
измочалены, поэтому сдались и решили вздремнуть. Выехав из Монтеррея, я
выглянул наружу и увидел зловещую гигантскую пару пиков за Старым
Монтерреем. Туда-то и уходили всегда преступники.
Впереди лежал Монтеморелос, новый спуск в более жаркие широты.
Становилось все жарче и страннее. Дину во что бы то ни стало понадобилось
разбудить меня, чтобы я на все это взглянул:
- Посмотри, Сал, только не пропусти! - Я посмотрел. Мы ехали по
болотам, а вдоль дороги то тут, то там шли странные мексиканцы в
лохмотьях, на веревочных поясах у них болтались мачете: некоторые рубили
кусты. Все они останавливались и провожали нас ничего не выражавшими
взглядами. Сквозь чащобу кустов мы время от времени замечали крытые
соломой хижины с бамбуковыми стенками, типа африканских - палки и больше
ничего. Странные молодые девочки, темные как луна, смотрели из таинственно
зеленевших проемов. - Ох, чувак, как я хочу остановиться и чутка
побаловаться с этими малышками, - закричал Дин, - да только видишь,
какой-нибудь старик или старуха обязательно крутятся поблизости, обычно на
заднем плане, иногда ярдах в ста, собирают хворост или присматривают за
скотиной. Девчонки никогда не бывают одни. Никто никогда не бывает один в
этой стране. Пока ты спал, я врубался в эту дорогу и в эту страну, и если
бы я только мог рассказать тебе обо всем, что мне приходило в голову,
чувак! - Он весь покрылся потом. Глаза у него были воспаленными,
безумными, но покорными и нежными: он нашел людей, себе подобных. Мы
неслись прямо по бескрайней стране болот на постоянннх сорока пяти. -
Сал, я думаю, местность не изменится еще очень долго. Если ты сядешь, я
посплю.
Я сел за руль и погрузился в свои собственные грезы; я ехал через
Линарес, сквозь жаркие, плоские болота, через дымящуюся Рио-Сото-ла-Марина
под Хидальго, и дальше. Великая зеленая долина - джунгли и длинные поля,
на которых зеленеют всходы, - раскрылась передо мной. С узкого ветхого
моста люди наблюдали за тем, как мы едем. Струилась горячая река. Затем мы
вновь стали подыматься, пока на нас не начало наступать что-то типа
пустыни. Впереди был город Грегориа.
Мальчишки спали, и я был один за рулем перед лицом вечности, а дорога
бежала, прямая как стрела. Совсем не так едешь по Каролине, или по Техасу,
или по Аризоне, или по Иллинойсу; но так мы ехали по миру туда, где,
наконец, сможем познать самих себя среди индейцев-феллахов мира - того
племени, что есть сама суть основного, первобытного, воющего человечества,
племени, охватившего поясом экваториальный живот мира от Малайи (длинного
ногтя Китая) до Индии - великого субконтинента, до Аравии, до Марокко, до
тех же пустынь и джунглей Мексики, по волнам до Полинезии, до мистического
Сиама, укутанного в желтый халат, и снова по кругу, по кругу, так что
слышишь один и тот же надрывный вой и у вросших в землю стен Кадиса в
Испании, и за 12.000 миль оттуда - в глубинах Бенареса, Столицы Мира.
Сомнений быть не могло: эти люди - настоящие индейцы, а вовсе не Педры и
Панчи из глупых баек цивилизованной Америки - у них высокие скулы,
раскосые глаза и мягкие повадки; они не дураки, они не шуты; они -
великие, суровые индейцы, они - источник человечества и отцы его. Пусть
волны морские принадлежат китайцам, суша - владение индейцев. Они в
пустыне, именуемой "историей", - такая же суть, как камни - в пустыне
земной. И они знали это, когда мы проезжали мимо - якобы значимые
толстосумы-американцы, приехавшие порезвиться в их землю, они знали, кто
отец, а кто сын извечной жизни на земле, но ничего не говорили. Ибо когда
опустошение нагрянет в мир "истории", и Апокалипсис феллахов снова
возвратится - уже в который раз, - люди будут все так же неподвижно
глядеть теми же самыми глазами и из пещер Мексики, и из пещер Бали, где
все начиналось, где нянчили Адама и учили его знать. Так росли во мне
мысли, пока я вел машину в жаркий, пропеченный солнцем городок Грегорию.
До этого, еще в Сан-Антонио, я в шутку пообещал Дину, что раздобуду ему
девчонку. Это был спор, вызов был принят. Когда я притормозил у
бензоколонки около солнечной Грегории, через дорогу на сбитых ногах
перебежал паренек с огромным солнцезащитным козырьком для ветрового стекла
и спросил, не хочу ли я купить его:
- Тебе нравится? Шестьдесят песо. Habla Espanol? Sesenta peso. Мое имя
Виктор.
- Не-а, - в шутку ответил я. - Сеньориту куплю.
- Конечно-конечно! - возбужденно закричал тот. - Достану тебе
девушек, любое время. Сейчас слишком жарко, - с отвращением добавил он.
- Нет хорошие девушки, когда жарко день. Подожди вечер. Тебе нравится
тень?
Козырька я не хотел, я хотел девчонок. Я разбудил Дина:
- Эй, чувак, в Техасе я обещал, что найду тебе девчонку; все
нормально, разомни косточки и просыпайся парень; девчонки нас уже ждут.
- Что? что? - вскричал тот, подскакивал, весь растрепанный. - Где?
где?
- Вот этот парень, Виктор, покажет нам, где.
- Ну так поехали же, поехали! - Дин выпрыгнул из машины и изо всех
сил стиснул Виктору руку. Поблизости от заправки околачивалась компания
других мальчишек - они скалились, половина босиком, но все в обвисших
соломенных шляпах. - Чувак, - сказал мне Дин, - ну разве плохо провести
денек вот так? Гораздо круче, чем в денверской бильярдной. Виктор, у тебя
есть девчонки? Где? А donde? - закричал он по-испански. - Врубись, Сал,
я говорю по-испански.
- Спроси, нет ли у него травы? Эй, пацан, у тебя есть ме-ри-уа-на?
Тот серьезно кивнул:
- Конечно, любое время, много. Пошли со мной.
- Хии! Уии! Хуу! - завопил Дин. Он совсем проснулся и теперь прыгал
вдоль и поперек этой сонной мексиканской улочки. - Поехали все. - Я
раздавал "лаки-страйки" остальным пацанам. Они получали массу удовольствия
от нас, а особенно - от Дина. Они поворачивались друг к другу и,
прикрывшись ладошками, тараторили свои соображения по поводу безумного
американского кошака. - Врубись в них, Сал, как они говорят про нас и
врубаются. Ах ты, Господи Боже мой, что это за мир! - Виктор влез к нам в
машину, мы дернулись и поехали. Стэн Шепард крепко спал, но под это
безумие проснулся.
Мы заехали далеко в пустыню по другую сторону городка и свернули на
разбитую грунтовую дорогу, в глубоких колеях которой машина подскакивала
как никогда раньше. Впереди виднелся дом Виктора. Он стоял на краю
кактусовых равнин в тени нескольких деревьев - простой глинобитный ящик
из-под печенья: несколько человек слонялось по двору.
- Кто это? - весь в возбуждении вскричал Дин.
- То мои братья. Моя мать тоже там. Моя сестра тоже. То моя семья. Я
женат, я живу в городе.
- А как насчет твоей матери? - струхнул Дин. - Что она говорит по
части марихуаны?
- О, она мне достает. - Пока мы ждали в машине, Виктор вышел,
проскакал к дому и сказал несколько слов пожилой даме, которая живо
повернулась и ушла в садик, где стала собирать макухи конопли, уже
сорванные и оставленные сушиться на солнце пустыни. Братья Виктора тем
временем скалились нам из-под дерева. Они пытались подойти и
познакомиться, но подняться и пройти до нашей машины заняло бы у них
некоторое время. Виктор вернулся, дружелюбно ухмыляясь.
- Чувак, - сказал Дин, - этот Виктор - самый милый, самый клевый,
самый неистовый котяра из всех, кого я встречал за всю свою жизнь. Ты
только посмотри на него, посмотри, как медленно и четко он ходит. Здесь не
нужно спешить. - Постоянный, настойчивый ветер пустыни задувал в машину.
Было очень жарко.
- Видишь, как жарко? - спросил Виктор, усаживаясь рядом с Дином на
переднее сиденье и показывая на раскаленную крыщу "форда". - Возьми
ма-ри-гану - и больше не жарко. Подожди.
- Да, - ответил Дин, поправляя темные очки, - я подожду. Будь спок,
Виктор, мальчик мой.
Вот неторопливо подошел долговязый брат Виктора с кучкой травы на
газетном листе. Он высыпал ее Виктору на колени и мимоходом облокотился на
дверцу машины, чтобы лишь кивнуть, улыбнуться нам и сказать:
- Привет. - Дин тоже кивнул и приветливо улыбнулся. Никто не
разговаривал; это было прекрасно. Виктор начал сворачивать громаднейший
бомбовоз, который кто-либо в жизни видел. Он сделал из коричневой
оберточной бумаги примерно такую сигару "корона" из всего этого чая. Косяк
получился огромным. Дин, выпучив глаза, смотрел на него. Виктор как ни в
чем ни бывало поджег самокрутку и пустил ее по кругу. Затягиваться ею было
так, словно нагибаешься над дымовой трубой и вдыхаешь. В горло ворвалась
одна грандиозная волна жара. Мы задержали дыхание и выпустили дым почти
одновременно. Улетели все моментально. Пот заледенел у нас на лбу, все
вдруг стало как на пляже в Акапулько. Я выглянул в заднее окно машины -
там стоял еще один, самый странный брат Виктора, скорее перуанец, а не
индеец, высокий, с шарфом через плечо - стоял, прислонившись к столбику,
и ухмылялся, слишком стесняясь подойти и пожать нам руку. Казалось, вся
машина окружена братьями, поскольку еще один появился со стороны Дина.
Потом произошло самое удивительное. Все настолько закинулись, что обычные
формальности были отброшены, и все сосредоточились на вещах, вызывавших
немедленный интерес, и теперь в этом явилась вся странность американцев и
мексиканцев, пыхающих вместе посреди пустыни, больше того - странность
видеть в тесной близости лица, и поры кожи, и мозоли на пальцах, и вообще
сконфуженные скулы иного мира. И вот братья-индейцы начали говорить о нас
тихими голосами - обсуждали: заметно было, как они смотрят, оценивают и
сравнивают впечатления, или же исправляются и меняют мнение:
- Да, да. - А Дин, Стэн и я обсуждали их по-английски.
- Ты только врубись в этого дьявольского брата позади, который не
сдвинулся от своего столбика ни на шаг и ни на волосок не уменьшил
интенсивность радостной, смешной застенчивости своей улыбки, а? А тот, что
у меня слева, постарше, больше уверен в себе, но такой печальный - типа
завис, может даже, типа бича в городе, а Виктор солидно женат... он как
этот чертов египетский фараон, видишь? Эти парни - настоящие кошаки.
Никогда ничего подобного не видал. Они же про нас говорят и нам
