немножко "обкатать "гудзон"", и вот тогда мы впервые остались одни и могли
говорить, о чем хотели. Дин схватился за руль, переключился на вторую, на
минуту задумался на ходу, а потом, кажется, вдруг на что-то решился и
рванул на полной скорости прямо по дороге, весь охваченный яростью своего
решения.
- Ну, ладно, детки, - сказал он, почесывая нос и подавшись в
напряжении вперед, вытаскивая из бардачка сигареты и раскачиваясь при этом
взад и вперед на полном ходу: - Пришло время решить, что мы будем делать
всю следующую неделю.
Это существенно, существенно. Кгхм! - Он увернулся от фургона с
впряженным мулом: внутри трясся старый негр. - Да! - завопил Дин. - Да!
Врубитесь в него! Только прикиньте его душу - давайте чуть-чуть
остановимся и прикинем. - И он сбавил скорость, чтобы мы все могли
обернуться и посмотреть на этого черного старикана, который кряхтел себе
по дороге. - Да-да, вы только врубитесь в него хорошенько: что там у него
за мысли в башке - я бы свою последнюю руку отдал за то, чтобы это
узнать; вот бы влезть к нему внутрь и посмотреть, о чем этот бедный олух
размышляет, - спорим, про то, какова редька уродилась, да про колбасу.
Сал, ты этого не знаешь, но я как-то целый год жил с одним фермером в
Арканзасе, когда мне было лет одиннадцать. Он меня жутко работать
заставлял, однажды я даже свежевал дохлую лошадь. В Арканзасе не был с
Рождества сорок третьего - вот уже пять лет, как за нами с Беном Гэвином
гонялся мужик с ружьем, у которого мы машину пытались увести; я все это
тебе говорю, чтобы ты понял, что про Юг я могу кой-чего порассказать. Я
это дело знаю - в том смысле, чувак, что в Юг я врубаюсь, я его знаю
вдоль и поперек - и врубался в твои письма про него. Вот так-то вот, -
сказал он, утихая и почти совсем остановив машину, но вдруг снова дернул с
места под семьдесят и сгорбился над баранкой. Не отрываясь, он глядел
перед собой. Мэрилу безмятежно улыбалась. Это был новый и законченный Дин,
уже возмужавший. Я сказал себе: Боже мой, он изменился. Ярость
выплескивалась у него из глаз, когда он рассказывал о вещах, которые
ненавидел; она сменялась великим сиянием радости, когда он вдруг
становился счастлив; каждый мускул его подергивался в нетерпении жить и
двигаться.
- Ох, что бы я мог тебе порассказать, чувак, - говорил он, тыча меня
в бок. - Чувак, мы просто абсолютно должны найти время... Что случилось с
Карло? Мы все поедем к нему, дорогие мои, вот завтра же и поедем. Ну,
Мэрилу, сейчас надыбаем себе кусок хлеба с мясом на обед в Нью-Йорк.
Сколько у тебя денег, Сал? Мы всё сложим назад, всю мебель миссис П., а
сами усядемся плотненько спереди и будем рассказывать друг другу всякие
штуки, покуда будем гнать в Нью-Йорк. Ты, Мэрилу, попочка, сядешь рядом со
мною, потом Сал, потом Эд, у окна, большой Эд будет спасать нас от
сквозняков, на сей раз посредством своего халата. А после этого не жизнь у
нас начнется, а малина, потому что время уже пришло, а мы все знаем, что
такое время! - Он яростно поскреб подбородок, вильнул машиной вбок,
обогнал три грузовика подряд и ворвался в центр Тестамента, шаря глазами
по сторонам и подмечая все в радиусе 130 градусов, даже не поворачивая
головы. Бах - и вот он нашел стоянку, не успели мы и глазом моргнуть, и
вот мы уже стоим у тротуара. Он выпрыгнул из машины. Яростно суетнулся в
здание вокзала; мы покорно шли следом.
Купил сигарет. В своих движениях он стал совершенно безумен: казалось,
он делает все сразу и одновременно. Именно так он тряс головой - вверх,
вниз и немного вбок; так дергались его сильные руки, так быстро он ходил,
садился, закидывал ногу на ногу, вставал, потирал руки, поддергивал штаны,
поднимал глаза и говорил: "Э-м," - и внезапно сощуривался, чтобы увидеть
все и везде; и все это время пихал меня под ребра и говорил, говорил.
В Тестаменте было очень холодно; раньще обычного выпал снег. Дин стоял
посреди длинной мрачной главной улицы, что тянулась параллельно железной
дороге, одетый лишь в майку и полуспущенные штаны с расстегнутым ремнем,
как будто хотел их снять вообще. Потом он подошел и просунул голосу
внутрь, чтобы сказать что-то Мэрилу; потом попятился, всплеснув перед нею
ладонями:
- О да, я знаю! Я же тебя знаю, дорогая! - Смеялся он как шиза: смех
начинался низко и заканчивался высоко, будто смех у маньяков в
радиоспектаклях, только у Дина он звучал быстрее и больше походил на
хихиканье. После этого Дин всегда начинал говоришь деловым тоном. Нам
незачем было приезжать в центр, но он нашел причины. Он заставил суетиться
нас всех - Мэрилу отправил за продуктами на обед, меня за газетой, чтобы
разузнать прогноз погоды, Эда за сигарами. Дин обожал курить сигары. Он
курил сигару над развернутой газетой и говорил:
- Э-э, наши святейшие американские грязнули в Вашингтоне планируют нам
даль-ней-шие неудобства... э-кхем!.. о! - оп! оп! - Тут он подскочил и
бросился посмотреть вслед цветной девушке, которая только что прошла мимо
вокзала. - Врубайтесь, - произнес он, вяло подняв палец и медленно
расплываясь в дурацкой ухмылке, - вот так четкая милашка. Эх! Хмм! - Мы
сели в машину и полетели обратно к дому моего брата.
Мое Рождество в этой деревне проходило спокойно, насколько я понял,
когда мы вернулись домой, и я увидел новогоднюю елку, подарки, услышал
запах жареной индейки и разговоры родственников, - но теперь уж в меня
снова вселился бес, и имя этого беса было Дин Мориарти, и я рвался на
новый виток по дороге.
2
Мы уложили братнину мебель на заднее сиденье и выехали в темноте,
пообещав вернуться через тридцать часов, - за тридцать часов тысячу миль
на север и обратно. Дин хотел сделать именно так. Это была крутая поездка,
но никто из нас этого не заметил; обогреватель не работал, поэтому
ветровое стекло запотело и обледенело; разогнав машину до семидесяти, Дин
то и дело высовывался и протирал его тряпкой, очищая дырку, чтобы видеть
дорогу:
- Ах, святая дырка!
В его просторном "гудзоне" места было достаточно, чтобы мы все
вчетвером спокойно сидели впереди. Колени себе мы укрыли одеялом. Радио не
работало.
Машина была совершенно новой всего пять дней тому назад, когда ее
только купили, а теперь она вся разваливалась. К тому же, за нее был
выплачен лишь первый взнос. Так мы ехали на север, в Вашингтон, по 301-му
шоссе, прямому и двухрядному, и кроме нас на нем почти никого не было. А
Дин все говорил - остальные молчали. Он яростно жестикулировал, чтобы
что-нибудь подчеркнуть:
иногда перегибался так далеко, что доставал аж до меня, а иногда вообще
убирал руки от руля, и все же машина летела прямо вперед как стрела, ни на
дюйм не отклоняясь от белой полосы на середине дороги, что
разворачивалась, целуя нашу левую переднюю шину.
Дина заставил приехать совершенно бессмысленный набор обстоятельств, и,
сходным же образом, я отправился с ним тоже "нипочему". В Нью-Йорке я
ходил себе в школу, волочился за девушкой по имени Люсиль - прекрасной
итальяночкой с волосами медового цвета, на которой в самом деле собирался
жениться. Все эти годы я искал женщину, на которой хотел бы жениться. Я не
мог встречаться с девушкой, не задавая себе вопроса: А какой женой она
станет? Я рассказал Дину и Мэрилу о Люсиль. Мэрилу хотела узнать про нее
все, хотела с нею познакомиться.
Мы неслись сквозь Ричмонд, Вашингтон, Балтимор наверх, к Филадельфии по
извилистой трассе и разговаривали.
- Я хочу жениться на одной девушке, - говорил я им, - затем, чтобы с
нею можно было отдыхать душой, пока мы оба не состаримся. Ведь это не
может продолжаться все время - все эти безумства, все эти метания. Мы
должны куда-то идти, что-то отыскать.
- Ай, да брось ты, чувак, - сказал Дин. - Я врубался в тебя много
лет - по части "дома", "семьи" и всех этих тонких и чудесных штуковин у
тебя в душе. - Это была печальная ночь; но она была еще и веселой ночью.
В Филадельфии мы зашли в павильон купить себе гамбургеров на наш последний
доллар. Продавец за прилавком - а было три часа ночи - услыхал, как мы
говорим о деньгах и предложил нам гамбургеры бесплатно, и кофе впридачу,
если мы согласимся втиснуться к нему в подсобку и помыть тарелки,
поскольку его постоянный работник не пришел. Мы аж подпрыгнули. Эд Данкель
сказал, что он старый ловец жемчуга, и засунул свои длинные ручищи в бак с
тарелками. Дин стоял с полотенцем и лыбился, как влюбленный теленок,
Мэрилу - тоже. Все закончилось тем, что они начали обниматься посреди
всех этих кастрюль и сковородок; потом скрылись в темном уголке кладовки.
Продавца это не колыхало, коль скоро мы с Эдом мыли посуду. Мы все сделали
за пятнадцать минут. Когда начало светать, мы уже мчались сквозь
Нью-Джерси, а перед нами, в заснеженной дали поднималась огромная туча
Метрополии Нью-Йорк. Дин намотал на голову свитер, закрыв уши, чтобы не
отмерзли. Он оказал, что мы - банда арабов, которые едут взрывать
столицу. Мы просвистели сквозь Линкольн-Тоннель и подъехали к Таймс-Сквер:
Мэрилу хотелось поглядеть на нее.
- О черт, хорошо бы найти Хассела. Вы смотрите хорошенько, может,
увидите. - Мы прочесывали взглядом тротуары. - Старый добрый клевый
Хассел. Видел бы ты его в Техасе.
Вот так Дин проехал около четырех тысяч миль из Фриско через Аризону с
заездом в Денвер всего за каких-то четыре дня, куда втиснулись
бесчисленные приключения, и это было только начало.
3
Мы приехали ко мне домой в Патерсон и уснули. Первым проснулся я; день
уже клонился к вечеру. Дин с Мэрилу спали у меня на кровати, мы с Эдом -
на постели моей тетушки. Побитый расстегнутый чемодан Дина распластался на
полу, и с него свисали носки. Из аптеки внизу позвали к телефону. Я сбежал
по лестнице: звонили из Нового Орлеана. Это был Старый Бык Ли, который
туда переехал. Старый Бык Ли хныкал своим пронзительным голоском. Похоже,
что к нему домой только что заявилась девушка по имени Галатея Данкель -
в поисках парня по имени Эд Данкель; Бык не имел ни малейшего понятия, что
это за люди. Галатея Данкель проигрывала цепко. Я сказал Быку, чтобы он
успокоил ее насчет того, что Данкель - с Дином и со мной, и что вероятнее
всего мы подберем ее в Новом Орлеане на обратном пути к Побережью. Потом
со мною по телефону поговорила сама девушка.
Она хотела знать, как там Эд. Она была совершенно обеспокоена его
счастьем.
- Как вы добрались из Тусона в Новый Орлеан? - спросил я. Она
ответила, что послала домой телеграмму, ей выслали денег, и она поехала
автобусом. Она была полна решимости догнать Эда во что бы то ни стало,
потому что любила его. Я поднялся наверх и все рассказал Большому Эду. Тот
сидел в кресле с очень встревоженным видом - ангел, а не человек, на
самом деле.
- Ну, ладно, - сказал Дин, внезапно проснувшись и выпрыгнув из
постели, - нам надо поесть - и немедленно. Мэрилу, пошебурши-ка на
кухне, посмотри, что там есть. Сал, мы с тобой сейчас сходим вниз и
позвоним Карло. Эд, посмотри, чего тут можно сделать по дому. - И я вслед
за Дином скатился по лестнице.
Парень, заправлявший лавочкой внизу, сказал:
- Тебе тут только что опять звонили, на этот раз из Сан-Франциско,
спрашивали какого-то парня по имени Дин Мориарти. Я сказал, что здесь
таких нет. - Дину звонила милейшая Камилла. Этот человек из аптеки, мой
хороший друг, длинный, спокойный, посмотрел на меня и почесал в затылке:
- - М-да, вы что тут - международным борделем заправляете?
Дин маниакально захихикал:
- Врубаюсь, чувак! - Он запрытнул в телефонную кабинку и позвонил в
Сан-Франциско с оплатой разговора абонентом. Потом мы звякнули Карло домой
на Лонг-Айленд и сказали, чтобы он приезжал. Карло появился часа два
спустя. Тем временем мы с Дином подготовились к отъезду в Виргинию, чтобы
забрать остаток мебели и привезти сюда тетушку. Приехал Карло Маркс с
какой-то поэзией подмышкой и уселся на раскладной стульчик, рассматривая
нас своими глазами-бусинками.
