военные припасы: они выглядели угрожающе на припорошенной снегом траве;
последней стояла обычная спасательная шлюпка, смотревшаяся жалко и глупо.
Дин притормозил взглянуть на нее. Он сокрушенно качал головой:
- Что эти люди здесь затеяли? Где-то тут, в городе спит Гарри...
Старый добрый Гарри... Чувак из Миссури, как и я... Должно быть, это его
лодка.
Дин пошел на заднее сиденье спать, за руль сел Эд Данкель. Мы
специально проинструктировали его слишком не напрягаться. И захрапеть мы
не успели, как он разогнал машину до восьмидесяти, и это с плохими
подшипниками и всем прочим, мало того - он сделал тройной обгон в том
месте, где легавый спорил с каким-то мотоциклистом: Эд поехал в четвертом
ряду четырехполосного шоссе, и совершенно не в ту сторону. Естественно,
лягаш рванул за нами, врубив свою сирену. Нас остановили. Он велел нам
ехать за ним на пост. Там сидел гнусный тип, которому сразу не приглянулся
Дин: от того просто за версту несло тюрягой. Легавый отправил свое войско
за дверь допрашивать Мэрилу и меня отдельно. Они хотели знать, сколько
Мэрилу лет: в смысле, нельзя ли на нас повесить Акт Мэнна(8). Но у нее с
собою было свидетельство о браке. Тогда они отвели меня в сторону и стали
выспрашивать, кто с Мэрилу спит.
- Ее муж, - довольно просто ответил я. Они были чересчур любопытны.
Заваривалась какая-то левая каша. Они попытались изобразить из себя
доморощенных Холмсов, задавая дважды одни и те же вопросы в раcчете на то,
что мы проговоримся. Я сказал: - Эти два парня возвращаются к себе на
работу на железную дорогу в Калифорнию, это жена того, который поменьше, а
я их друг, у меня две недели каникул в колледже.
Фараон осклабился:
- Да-а? А это действительно твой бумажник?
Наконец, гнусный, что сидел внутри, содрал с Дина двадцать пять
долларов штрафа.
Мы объяснили им, что у нас всего - сорок, чтобы добраться до
Побережья; они ответили, что им это без разницы. Когда же Дин стал
возмущаться, гнусный пригрозил отправить его обратно в Пенсильванию и
предъявить там ему особое обвинение.
- Обвинение в чем?
- Не твое дело. В чем. Ты уж об этом не беспокойся, умник, тоже мне.
Пришлось отдать им четвертной. Но сначала Эд Данкель, самый наш
виноватый, вызвался сесть в тюрьму. Дин задумался над этим. Фараон был в
ярости.
- Если ты позволишь своему приятелю сесть в тюрьму, я забираю тебя в
Пенсильванию немедленно. Ты слышишь, что я сказал? - Нам хотелось
побыстрее оттуда свалить. - Еще одно превышение скорости в Виргинии, и
машины у вас не будет, - сказал гнусный на прощанье. Дин весь побагровел.
Мы молча отъехали.
Это очень похоже на приглашение что-нибудь украсть - забирать вот так
вот все наши дорожные сбережения. Они знали, что мы сидим на мели, что у
нас нет по пути никаких родственников, что мы не можем дать телеграмму,
чтобы нам выслали денег.
Американская полиция объявила психологическую войну против тех
американцев, которые не могут испугать их внушительными бумагами и
угрозами. Это просто допотопная, викторианская, грубая полицейская сила:
она выглядывает из затянутых паутиной окон и желает влезать во все на
свете, она способна сама плодить преступления, если уже существующие ее не
удовлетворяют. "Девять строк преступления, одна - скуки," - как сказал
Луи-Фердинанд Селин. Дин настолько вышел из себя, что хотел возвратиться в
Виргинию и застрелить этого фараона, как только раздобудет себе пистолет.
- Пенсильвания, - фыркал он. - Хотел бы я знать, что они могли мне
повесить.
"БОМЖ", скорее всего, - отнять у меня все деньги и припаять
бродяжничество. У этих парней все легко и просто. А станешь жаловаться,
так они же тебя и прихлопнут. - Ничего не оставалось делать, кроме как
снова радоваться самим себе и выкинуть эту лажу из головы. Миновав
Ричмонд, мы уже почти все забыли и снова стало нормально.
Теперь у нас оставалось пятнадцать долларов на всю дорогу. Придется
подбирать автостопщиков и клянчить у них центы на бензин. В виргинской
глухомани мы вдруг увидели шедшего по дороге человека. Дин сбавил скорость
и остановился. Я обернулся и сказал, что это всего-навсего бродяга, и у
него, возможно, у самого нет ни гроша.
- Тогда мы возьмем его просто так, оттянуться, - рассмеялся Дин. Этот
тип оказался безумным оборванцем в очках; на ходу он читал какую-то
порнуху в бумажной обложке; он нашел книжку в кювете у дороги. Он влез в
машину и снова погрузился в чтение. Он был невообразимо грязен и покрыт
струпьями. Он сказал, что его зовут Хайман Соломон, и что он прошел по
всем США, стучась, а иногда и вламываясь в еврейские двери и требуя денег:
"Дайте мне денег на еду, я еврей".
Он сказал, что получалось очень хорошо, и что что ему причитается. Мы
спросили его, что такое он читает. Он не знал. Ему в лом было смотреть на
титульный лист.
Он смотрел лишь на слова, будто нашел истинную Тору там, где ей и
следовало быть - в глухомани.
- Видите? Видите? Видите? - клохтал Дин, тыча меня в бок. - Я вам
говорил, что это будет оттяг? Чувак, оттягивает всё на свете! - Мы
довезли Соломона до самого Тестамента. Мой брат уже переселился в свой
новый дом на другом конце города. Мы же опять стояли на длинной мрачной
улице, по самой середине которой тянулись рельсы железной дороги, а унылые
недовольные южане скачками неслись мимо мелочных лавок и скобяных
магазинов.
Соломон сказал:
- Я вижу, вам, молодые люди, нужно немного денег, чтобы продолжить
свое путешествие. Вы меня подождите, я схожу зашибу несколько долларов в
еврейском доме и поеду с вами до самой Алабамы. - Дин был вне себя от
счастья; мы с ним рванулись купить хлеба и сыра, чтобы пожевать в машине.
Мэрилу с Эдом остались в "гудзоне". Мы прождали Хаймана Соломона два часа:
он где-то раздобывал для нас хлеб, но видно его не было. Солнце багровело,
и становилось слишком поздно.
Соломон так и не появился, поэтому мы рванули прочь из Тестамента.
- Ну, теперь видишь, Сал; Бог есть, поскольку мы продолжаем зависать с
этим городом, что бы ни пытались сделать, - и замечаешь, какое у него
странное библейское название(9), и этот ветхозаветный тип, который еще раз
заставил нас здесь остановиться, и все это связано вместе, как дождь,
который по цепочке соединяет всех по всему миру... - Дин все тараторил и
тараторил - он был радостно возбужден и буен. Мы с ним вдруг увидели, что
вся страна - как ракушка, которая раскрывается нам, а внутри -
жемчужина, настоящая жемчужина. С ревом мы мчались на юг. Подобрали еще
одного стопщика: грустного пацана, который сказал, что его тетка владеет
бакалейным магазином в Данне, Северная Каролина, сразу за Файеттвиллем.
- Когда мы туда приедем, ты сможешь вытрясти из нее бабок? Правильно!
Прекрасно! Поехали! - И через час, в сумерках, мы уже были в Данне.
Подъехали к тому месту, где, как сказал пацан, у его тетки был этот самый
бакалейный магазин. То была унылая улочка, упиравшаяся в глухую фабричную
стену. Лавка там и впрямь была, но никакой тетки не наблюдалось и в
помине. Интересно, чего же тогда пацан нам наговорил? Мы спросили его,
куда он едет; он и сам не знал. Все это был один большой загон: когда-то,
заблудившись в этом захолустье в поисках приключений, он увидал в Данне
бакалейную лавку, и теперь она первым делом взбрела ему на безалаберный,
горячечный ум. Мы купили ему "горячую собаку", но Дин сказал, что взять с
собой его мы не сможем, поскольку нам нужно место, чтобы спать самим и
подвозить тех, кто мог бы купить нам немного бензина. Мы оставили его в
Данне перед самой темнотой.
Я вел машину через Южную Каролину и за Мейкон, штат Джорджия, пока Дин,
Мэрилу и Эд спали. Совершенно один, среди ночи, я думал о своем и
удерживал машину на белой полосе святой дороги. Что я делаю? Куда еду?
Скоро я это узнаю. За Мейконом я почувствовал такую собачью усталость, что
разбудил Дина. Мы вышли из машины подышать, как вдруг оба заторчали от
радости, осознав, что вокруг - душистая зеленая трава, запахи свежего
навоза и теплых вод.
- Мы на Юге! Мы удрали от зимы! - Слабый отблеск зари осветил зеленые
побеги у обочины. Я вдохнул полной грудью; во тьме взвыл локомотив на
Мобил. Мы тоже туда ехали. Я снял рубашку и прыгал от радости. Десятью
милями дальше Дин подъехал к бензоколонке, заметил, что служитель крепко
спит за своим столом, выскочил, тихонько наполнил бак, стараясь, чтобы не
звякнул колокольчик, и тайком укатил, как араб, - с баком, наполненным
долларов на пять на нужды нашего паломничества.
Я уснул и проснулся от сумасшедших ликующих звуков музыки, разговора
Дина и Мэрилу и от огромной зеленой земли, что разворачивалась вокруг.
- Где мы?
- Только что проехали самый кончик Флориды, чувак, - Фломатон
называется. - Флорида! Мы скатывались к прибрежным равнинам и к Мобилу;
впереди парили в вышине огромные облака Мексиканского Залива. Прошло всего
тридцать два часа с тех пор, как мы распрощались со всеми в грязных снегах
Севера. Мы остановились у заправки, где Дин с Мэрилу поиграли вокруг
цистерн в чехарду, а Данкель зашел внутрь и, особо не таясь, спер три
пачки сигарет. У нас не осталось ни шиша.
Въезжая в Мобил по длинному прибрежному шоссе, мы все сняли зимнюю
одежду и ловили кайф от южного тепла. Вот тогда Дин и начал рассказывать
историю своей жизни, и когда уже за Мобилом встретился с препятствием в
виде столкнувшихся на перекрестке машин, то вместо того, чтобы осторожно
проскользнуть мимо, промчался прямиком по подъездной дорожке бензоколонки
и понесся дальше, даже но почувствовав, что мчится со своей обычной на
континенте скоростью семьдесят миль в час. Позади у нас остались лишь
разинутые вслед рты. Он же продолжал свой рассказ:
- Истинная правда, я начал, когда мне было девять, с девочкой по имени
Милли Мэйфэйр за гаражом Рода на Гранд-Стрит - на этой же улице и Карло
жил в Денвере. Это когда папаша мой еще немного подрабатывал в кузнице.
Помню, как тетка вопила мне из окна: "Что это вы там делаете за гаражом,
а?" Ах, милая Мэрилу, если б я тебя тогда знал! У-ух! Какой милашкой ты
наверное была в девять лет! - Он маниакально захихикал, он сунул свой
палец ей в рот и облизал его; он взял ее за руку и провел ею по всему
своему телу. Она же просто сидела, безмятежно улыбаясь.
Большой длинный Эд Данкель все время смотрел в окно, разговаривая сам с
собою:
- Да, сэр, той ночью я думал, что я призрак. - Еще он не переставал
вопрошать себя, что ему скажет в Новом Орлеане Галатея Данкель.
Дин продолжал:
- Однажды я проехал на товарняке из Нью-Мексико до самого Л.А. - мне
было одиннадцать лет, я потерял отца на боковой ветке, мы с ним были на
стоянке у хобо. Я пошел с мужиком по имени Большой Рыжий, а папаша мой
валялся пьяный в вагоне - поезд покатился, мы с Рыжим не успели - я
папашу своего после этого много месяцев не видал. Я поехал на дальнем
товарняке аж до самой Калифорнии - просто летел, а не ехал, первым
классом, не товарняк, а какой-то зиппер в пустыне. Всю дорогу провисел на
сцепках - можете себе представить, как это опасно, а я ведь был совсем
пацан, я этого не знал; под одной рукой зажата буханка хлеба, а другой
цепляюсь за тормозную рукоять. Я не выдумываю, это правда. Когда я приехал
в Л.А., то так изголодался по молоку и сметане, что устроился к молочнику
и первым делом выпил две кварты густой сметаны, и меня стошнило.
- Бедный Дин, - сказала Мэрилу и поцеловала его. Он гордо смотрел
вперед. Он ее любил.
Мы вдруг поехали вдоль самых голубых вод Залива, и одновременно по
радио началась моментально безумная штука: шоу "Цыплячий Джазец Гумбо" из
Нового Орлеана, все эти уматные джазовые пластинки, цветная музыка, и
диск-жокей все время говорил: "Ни о чем не переживайте!" В ночи перед
собою мы радостно видели Новый Орлеан. Дин потирал над рулем руки:
- Ну уж вот теперь-то мы оттянемся! - В начинавшихся сумерках мы
въехали в гудящие кварталы Нового Орлеана. - О, я чую людей! - завопил
