Такой же ответ. - Эд Данкель, зачем ты бросил свою молодую жену в Тусоне
и что делаешь здесь, рассиживая на своей большой и толстой заднице? Где
твой дом? Где ты работаешь? - Эд Данкель потупился, искренне сбитый с
панталыку. - Он одернул на себе халат и сел лицом к нам всем.
- Дни гнева еще настунут. Шарик вас долго не продержит. И, больше
того, - этот воздушный шарик абстрактен. Вы все полетите кувырком на
Западное Побережье и, спотыкаясь, вернетесь в поисках своего камня.
В те дни у Карло выработался такой тон в голосе, который, как он
надеялся, звучал, будто Голос Скалы: то есть, по замыслу, он должен был
ошеломлять людей, представлявших себе, что с ними говорит скала.
- Драконов к шляпам пристегнули, - пророчествовал он. - Мышей на
чердаках спугнули. - Его безумные глаза поблескивали нам. После
"Дакарской Хандры" он прошел через ужасный период, который называл "Святой
Хандрой" или "Гарлемской Хандрой", когда в середине лета он жил в Гарлеме,
а по ночам просыпался в своей одинокой комнатке и слышал, как с неба
спускается "великая машина"; и когда бродил по 135-й улице "под водой"
вместе со всякой другой рыбой. Это был бунт блистательных идей,
снизошедших, чтобы принести просветление его мозгу. Он заставлял Мэрилу
садиться к нему на колени, приказывая ей оседлать его. Он говорил Дину:
- Ну чего ты не сядешь и не расслабишься? Почему ты всегда так много
прыгаешь?
- Дин бегал кругами, сыпля сахар себе в кофе и восклицая:
- Да! Да! Да! - Ночью Эд Данкель спал на подушках, брошенных на пол.
Дин с Мэрилу спихнули Карло с кровати, и тот сидел на кухне над рагу из
почек, бомоча свои скалистые пророчества. Я приезжал днем и наблюдал все
это.
Эд Данкель мне сказал:
- Вчера ночью я прошел до самой Таймс-Сквер, и только я туда пришел,
как вдруг сразу понял, что я призрак - то был мой призрак, что шел по
тротуару. - Он говорил мне это без всяких пояснений, лишь кивая головой
для пущей убедительности. Десять часов спустя, посреди какого-то другого
разговора Эд сказал: - Да, это мой призрак шел со тротуару.
Дин вдруг склонился ко мне и на полном серьезе произнес:
- Сал, мне нужно у тебя кое-что попросить - это очень важно для
меня... вот только как ты это воспримешь... но мы же кореша, правда?
- Конечно, правда, Дин. - Я чуть было не покраснел. Наконец, он
выдал: ему хотелось, чтобы я сделал Мэрилу. Я не спрашивал его, зачем,
потому что знал: он хочет посмотреть, какая она с другим мужчиной. Мы
сидели в баре "Ритци", когда он это предложил; потом еще час бродили по
Таймс-Сквер, разыскивая Хассела. Бар "Ритци" - это хулиганский притон
района Таймс-Сквер; он меняет вывески каждый год. Если зайдешь внутрь, то
не увидишь там ни одной девчонки в одиночку, даже в кабинках их нет, а
есть огромная толпа парней, одетых в разнообразные хулиганские прикиды -
от красных рубашек до саржевых костюмов. Это еще и бар фарцы - пацанов,
которые живут со старых грустных гомиков ночной Восьмой Авеню.
Дин вошел туда, прищурив глаза, чтобы рассмотреть буквально каждое
лицо. Там были дикие негры-педерасты, хмурые парни с пушками в карманах,
моряки с финками, худые безразличные торчки и случайный хорошо одетый
детектив средних лет, выдающий себя за какого-нибудь букмекера и
ошивающийся там наполовину из интереса, наполовину из чувства долга. Это
было самое типичное место для того, чтобы Дин выложил мне свою просьбу. В
баре "Ритци" варганятся всевозможнейшие злые замыслы - это ощущение
просто висит в воздухе, - и с ними вместе начинаются всевозможные
безумные сексуальные процедуры. Медвежатник не только предлагает громиле
определенную хазу где-нибудь на 14-й улице, но они еще и спят вместе. В
баре "Ритци" много времени провел Кинси(7), он там брал интервью у
некоторых мальчиков; я сам сидел там той ночью, когда пришел его ассистент.
Расспрашивали Хассела и Карло.
Мы с Дином приехали обратно на квартиру и нашли Мэрилу в постели.
Данкель призраком скитался по Нью-Йорку. Дин рассказал ей, что мы решили.
Она ответила, что ее устраивает. Сам я не был так сильно в этом уверен.
Мне нужно было доказать, что я это выдержу. Постель служила большому
человеку смертным одром и была продавлена посередине. Мэрилу лежала в
ложбинке, а мы с Дином по обеим сторонам опирались на задравшиеся кверху
края матраса, и не знали, что сказать.
Я произнес:
- Да ч-черт, я не могу этого сделать.
- Давай, чувак, ты же обещал! - ответил Дин.
- А как по части Мэрилу? - спросил я. - Ну, Мэрилу, ты-то что
думаешь?
- Валяй, - сказала она.
Она обняла меня, и я попытался забыть, что старина Дин рядом. Каждый
раз. Когда я представлял себе, как он здесь, в темноте слушает каждый наш
звук, мне неудержимо хотелось расхохотаться. Это было ужасно.
- Боюсь, у меня ничего не выйдет. Не сходить ли тебе на минутку на
кухню?
Дин так и сделал. Мэрилу была такой милой, но я прошептал:
- Подожди, пока мы не полюбим друг друга в Сан-Франциско; я не могу
сейчас вложить в тебя всего сердца. - И я 6ыл прав, она это чувствовала.
Как будто трое детей на земле пытаются что-то решить посреди ночи, а перед
ними вырастает все бремя прошедших столетий. В квартире стояла странная
тишина. Я подошел, похлопал Дина по плечу и сказал, чтобы шел к Мэрилу; а
сам удалился на кушетку.
Я слышал, как Дин блаженствует, болбочет и неистово раскачивается.
Только парень, проведший пять лет в тюрьме, может доходить до таких
маниакальных беспомощных крайностей; так умолять у порталов источника
мягкости, обезумев от совершенно физического постижения истоков жизненного
блаженства; так слепо искать возврата по тому пути, которым пришел. Вот
что получается, когда много лет разглядываешь возбуждающие картинки за
решеткой - ноги и груди женщин в популярных журналах; оцениваевь
твердость стальных темниц в сравнении с мягкостью женщины, которой в них
нет. Тюрьма - то место, где обещаешь себе право на жизнь. Дин никогда не
видел лица своей матери. Каждая новая девчонка, каждая новая жена, каждый
новый ребенок дополняли его унылое оскудение. Где его отец? - старый
бичара Дин Мориарти, Жестянщик, что ездил туда-сюда на товарняках, работал
при железнодорожных забегаловках подсобным рабочим, шатался и валился
наземь в пьянчужных тупичках по ночам, издыхал на угольных отвалах, один
за другим терял желтевшие зубы в канавах Запада? Дин имел полное право
умирать сладкими смертями от совершенной любви своей Мэрилу. Мне не
хотелось вмешиваться, я всего лишь хотел идти следом.
На заре вернулся Карло и влез в свой халат. В те дни он больше не спал.
- Эх! - завопил он. Он сходил с ума от месива на полу: разбросанные
везде штаны, платья, бычки, грязные тарелки, раскрытые книги, - у нас тут
был великолепный форум. Каждый день мир кряхтел, вращаясь, а мы продолжали
свои отвратительные исследования ночи. Мэрилу ходила вся в синяках после
какой-то ссоры с Дином; у того физиономия тоже была исцарапана. Пора было
ехать.
Мы примчались ко мне домой, вся орава из десяти человек, забрать мою
сумку и позвонить Старому Быку Ли в Новый Орлеан из того самого бара, где
мы с Дином много лет назад имели наш первый разговор, когда он пришел ко
мне учиться писать. Мы услышали хныканье Быка за восемнадцать сотен миль
отсюда:
- Слушайте, парни, что вы хотите, чтобы я сделал с этой вашей Галатеей
Данкель?
Она здесь уже две недели, прячется у себя в комнате и отказывается
разговаривать и с Джейн, и со мной. У вас там естъ рядом этот тип Эд
Данкель? Ради всего святого, притащите его сюда и избавьте меня от нее.
Она спит в нашей лучшей спальне, а деньги у нее уже все кончились. У нас
ведь тут не отель - Мы успокоили Быка улюлюканьем и воплями в телефон -
здесь были Дин, Мэрилу, Карло, Данкель, я, Иэн МакАртур, его жена, Том
Сэйбрук, еще Бог знает кто, все орали и пили пиво прямо у телефонной
трубки, а сбитый с толку Бык, надо сказать, пуще всего прочего ненавидел
неразбериху.
- Что ж, - сказал он, - может, с вами что-нибудь и станет ясно,
когда вы сюда доберетесь - если вы сюда доберетесь вообще. - Я
попрощался с тетушкой, пообещал вернуться через две недели и снова снялся
в сторону Калифорнии.
6
В начале нашего путешествия моросило и было таинственно. Я уже видел,
что все это будет одной большой сагой тумана.
- Уу-х-хууу! - вопил Дин. - Мы едем! - Он горбился над баранкой и
разгонял машину; он вновь оказался в своей стихии, это все могли видеть.
Мы были в восторге, мы воображали, что оставили смятение и бессмыслицу
позади, а теперь выполняем свою единственную и благородную функцию времени
- движемся. И еще как мы двигались! Мы пронеслись мимо таинственных белых
знаков в ночи, где-то в Нью-Джерси, которые гласили ЮГ (со стрелочкой) и
ЗАПАД (со стрелочкой), и поехали на юг. Новый Орлеан! Он жег нам мозги. От
грязных снегов "мерзлого города пидаров", как Дин окрестил Нью-Йорк,
прямиком к зеленям и речным запахам старого Нового Орлеана на подмываемой
попке Америки; Мэрилу, Дин и я сидели впереди и вели задушевную беседу о
прекрасности и радости жизни. Дин вдруг стал нежен:
- Да черт подери, посмотрите, все посмотрите мы все должны признать,
что в мире все прекрасно, совершенно незачем ни о чем беспокоиться, а
фактически же нам следует осознать, что бы для нас означало ПОНИМАТЬ, что
мы НА САМОМ ДЕЛЕ НИ О ЧЕМ не беспокоимся. Я прав? - Мы все с ним
согласились. - Вот мы едем, все вместе... Что мы делали в Нью-Йорке?
Простим же. - У каждого из нас там, позади, что-то пошло враздрай. - Это
осталось сзади, далеко, в милях и намерениях. Теперь же мы направляемся в
Новый Орлеан врубаться в Старого Быка Ли, разве не четко это будет,
слушайте, слушайте, как этот тенор себе мозги выдувает. - Он врубил радио
так, что машину затрясло. - Слушайте, что он вам рассказывает, как
опускает на вас подлинное успокоение и знание.
Мы все прыгали под музыку и соглашались с ним. Чистота дороги. Белая
полоса посередине шоссе разворачивалась и приникала к левой передней шине
словно приклеенная к нашему подрубу. Дин горбил мускулистую спину,
обтянутую лишь майкой в этой зимней ноч, и рвал машину по дороге. Он
настаивал, чтобы через Балтимор ехал я - ради тренировки: все бы ничего,
но они с Мэрилу хотели вести машину, целуясь и придуриваясь. Вот это уже
было сумасшествием; радио орало на полную катушку. Дин отбивал барабанные
дроби по приборной доске, пока не сделал ней большую вмятину; я тоже.
Бедный "гудзон" - медленный пароход в Китай - получил свою порцию
тумаков.
- О, чувак, какой оттяг! - вопил Дин. - А теперь, Мэрилу, слушай
хорошенько, милая, ты знаешь, что я - сущий дьявол, я способен делать все
сразу, и моя энергия никогда не кончается, - и вот в Сан-Франциско мы
по-прежнему должны жить вместе. Я присмотрел местечко как раз для тебя...
последняя точка на маршруте зэков в бегах... я буду дома лишь на волосок
меньше, чем раз в два дня, зато по двенадцать часов кряду: а, дорогая моя,
ты же знаешь, что мы можем сделать за двенадцать часов. А я тем временем
буду все так же жить у Камиллы - и ништяк, она ничего не узнает. У нас
получится, у нас ведь так уже было. - Для Мэрилу такой расклад был в
самый раз, она в натуре собиралась снять с Камиллы скальп.
Подразумевалось, что Мэрилу во Фриско переключится на меня, но я уже
начинал понимать, что они останутся вместе, а я в одиночестве буду сидеть
на собственной заднице на другом краю континента. Но к чему об этом
думать, когда впереди лежит золотая земля, и всяческие непредвиденные
события таятся, чтобы только удивить тебя и обрадовать, что ты вообще жив,
чтобы их увидеть.
Мы приехали в Вашингтон на рассвете. То был день инаугурации Гарри
Трумэна на второй срок. Гигантская выставка нашей военной мощи выстроилась
вдоль Пенсильвания-Авеню, по которой мы проплывали в своей потрепанной
лодчонке. Там стояли Б-29-ые, торпедные катера, артиллерия, всевозможные
