жизнь. Но этот псих привез меня домой, в Нью-Йорк.
Я вдруг очутился на Таймс-Сквер. Я пропутешествовал по всему
Американскому Континенту восемь тысяч миль и теперь снова стоял на
Таймс-Сквер; и к тому же - прямо в самой середке часа пик, глядя своими
невинными, привыкшими к дороге глазами на абсолютное безумие и
фантастическую суматоху Нью-Йорка с его миллионами и миллионами вечного
жулья, что крутится ради лишнего доллара среди таких же, как и они сами, с
их безумной мечтой - хапать, хватать, давать, вздыхать, подыхать - с
тем, чтобы потом их похоронили в этих ужасных кладбищенских городищах за
Городом на Лонг-Айленде. Высокие башни земли - другого края земли, того
места, где родилась Бумажная Америка. Я стоял у входа в подземку, пытаясь
собрать в кулак достаточно мужества, чтобы поднять прекрасный длинный
бычок, но лишь стоило мне нагнуться, как мимо проносились толпы народу и
закрывали его от меня. Наконец, его раздавили. Чтобы поехать домой
автобусом, у меня не было денег. Патерсон довольно далеко от Таймс-Сквер.
Вы можете себе представить, как я пешком иду в Нью-Джерси - эти последние
мили по Линкольн-Тоннелю или по мосту Вашингтона? Темнело. Где Хассел? Я
пошарил по площади: Хассела здесь не было, он сидел за решеткой на острове
Рикера. Где Дин?
Где все? Где жизнь? У меня был свой дом, куда можно вернуться, место,
чтобы преклонить голову, подсчитать потери и прикинуть приобретения - я
знал, что и они тоже где-то были. Пришлось поклянчить четверть доллара на
автобус. Я наткнулся на греческого священника, стоявшего аа углом. Нервно
глядя вбок, тот сунул мне двадцать пять центов и незамедлительно дернул к
своему автобусу.
Когда я добрался до дому, то съел все, что было в леднике. Тетка встала
и посмотрела на меня.
- Бедный маленький Сальваторе, - сказала она по-итальянски. - Ты
исхудал, исхудал. Где же ты был все это время? - На меня было надето две
рубашки и два свитера; в полотняной сумке лежали изодранные штаны с
хлопковых полей и разбитые остатки башмаков-гуарачей. На те деньги, что я
посылал тетке из Калифорнии, мы решили купить новый электрический
холодильник - во всей нашей семье это был бы первый. Она легла спать, а я
не мог уснуть допоздна и просто курил в постели. На столе лежала моя
полузаконченная рукопись. Октябрь, дом и работа снова. Первые холодные
ветры громыхали в оконное стекло - я успел как раз вовремя. Ко мне домой
приходил Дин, несколько раз ночевал здесь, дожидаясь меня; целыми днями
беседовал с теткой, пока та трудилась над большим лоскутным ковром,
сотканным из одежды всего семейства, накопившейся за много лет, - теперь
он был завершен и постелен на пол у меня в спальне, такой же сложный и
богатый, как само течение времени; а потом Дин ушел - всего за два дня до
моего возвращения, уехал в Сан-Франциско, и дороги наши, возможно.
Пересеклись где-нибудь в Пенсильвании или в Огайо. У него там была своя
жизнь: Камилла только что получила квартиру.
Мне так и не пришло в голову поискать ее, пока я жил в Милл-Сити.
Теперь было уже слишком поздно, и с Дином мы тоже разминулись.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Прошло больше года, прежде чем я увидел Дина снова. Все это время я
сидел дома, окончил книгу и пошел учиться как демобилизовавшийся из армии,
по новому Биллю о Правах. На Рождество 1948 года мы с тетушкой,
нагрузившись подарками, отправились в Виргинию навестить моего брата. Дину
я писал, и он мне ответил, что снова собирается на Восток; а я сказал ему,
что если так, то между Рождеством и Новым Годом он сможет меня найти в
Тестаменте, штат Виргиния. И вот однажды, когда вся наша южная родня
сидела в тестаментской гостиной - все такие сухопарые мужчины и женщины с
глазами, в которых виднеется вечный южный чернозем, - и тихими жалобными
голосами переговаривалась о погоде, об урожае, пускаясь во всякие
утомительные перечисления: у кого кто родился, у кого новый дом и так
далее, - перед домом на грунтовой обочине остановился заляпанный грязью
"гудзон-49". Я понятия не имел, кто это может быть. На крыльцо устало
поднялся молодой парень, мускулистый и обтрепанный, одетый в майку,
небритый, с покрасневшими глазами, и позвонил. Я открыл ему и вдруг понял,
что это Дин. Он приехал из самого Сан-Франциско прямо к дверям моего брата
Рокко в Виргинию, причем за поразительно короткое время, потому что свое
последнее письмо с инструкциями, где меня искать, я отправлял ему совсем
недавно. В машине можно было разглядеть еще две спящие фигуры.
- Вот дьявольщина! Дин! А кто еще там в машине?
- При-вет, при-вет, чувак, там Мэрилу с Эдом Данкелем. Нам надо где-то
немедленно помыться, мы устали, как собаки.
- Но как же вы сюда так быстро доехали?
- Эх, если б ты знал, как этот "гудзон" летает!
- Где ты его взял?
- Купил на сбережения. Я работал на железной дороге и зашибал в месяц
по четыре сотни.
На весь следующий час в доме воцарилась полнейшая неразбериха. Моя
южная родня не соображала ни что происходит, ни кто такие Дин, Мэрилу и Эд
Данкель: они просто тупо пялились на нас. Тетушка и братец Роки
отправились совещаться на кухню. Всего в этом южном домишке находилось
теперь одиннадцать человек. Мало того, брат как раз решил из этого дома
съезжать, и половину всей его мебели уже вывезли: они с женой и ребенком
перебирались поближе к самому городку Тестамент.
Они купили себе в гостиную новый гарнитур, а старый должен был
переехать домой к моей тетке в Патерсон, хотя мы еще не решили, как именно
это сделаем. Когда Дин услыхал о переезде, то немедленно предложил свои
услуги и свой "гудзон". Мы с ним вдвоем бы перевезли всю мебель в Патерсон
за две быстрых ездки, а во второй раз аахватили бы с собой и тетушку. Это
сэкономило бы нам кучу денег и уберегло от лишних хлопот. На том и
порешили. Моя невестка накрыла на стол, и трое потасканных
путешественников уселись есть. Мэрилу не спала с самого Денвера.
Сейчас она казалась мне старше и еще красивее.
Я узнал, что Дин жил счастливо с Камиллой в Сан-Франциско с той самой
осени 1947 года; он устроился на железную дорогу и стал хорошо
зарабатывать. У них родилась миленькая малышка Эми Мориарти. А потом
как-то раз он шел по улице, и у него съехала крыша. Он увидел, что
продается этот самый "гудзон-49", и рванул в банк снимать все свои бабки.
Купил он его не глядя. С ним был Эд Данкель. Теперь у них не осталось ни
гроша. Дин утихомирил страхи Камиллы и сказал, что вернется через месяц:
- Я поеду в Нью-Йорк и привезу с собой Сала.
Ей такая перспектива не слишком-то понравилась.
- Но зачем это все? Почему ты со мной так поступаешь?
- Ничего, ничего, дорогая, э-э... кхм... Сал так просил и умолял,
чтобы я приехал и забрал его, и мне совершенно необходимо... ну, не будем
же мы с тобой сейчас пускаться во все эти объяснения - но я скажу тебе,
почему... Нет, послушай, я скажу, почему. - И он сказал ей, почему, и,
конечно же, смысла никакого в этом не было.
Здоровый длинный Эд Данкель тоже работал на железной дороге. Они с
Дином, то есть, ничего пока не делали, потому что все экипажи значительно
сокращали, и надо было дать поработать тем, кто постарше. Эд познакомился
с девчонкой по имени Галатея, она жила в Сан-Франциско на свои сбережения.
И вот два этих безмозглых скота решили прихватить девчонку с собой на
Восток, чтобы та за них платила. Эд ее и убалтывал, и умолял; та ни в
какую не соглашалась, пока он на ней не женится. За несколько суматошных
дней Эд Данкель женился на Галатее, причем Дин бегал и доставал все
необходимые бумаги, и за пару дней до Рождества они выкатились из
Сан-Франциско в сторону Л.А. на семидесяти в час по бесснежной южной
дороге. В Л.А. они подобрали в бюро путешествий какого-то моряка и взяли
его с собой за то, что тот купил им бензина на пятнадцать долларов. Он
ехал в Индиану. Еще они подобрали женщину с умственно-отсталой дочерью до
Аризоны за четыре доллара на бензин. Дин посадил дочь-идиотку рядом с
собой на переднее сиденье; он врубился в нее и потом мне говорил:
- Все путем, чувак! Такая маленькая - и уже такая оторва. Мы с нею
всю дорогу болтали - про пожары, и про то, как пустыня превращается в
рай, и про ее попугая, который ругается по-испански.
Высадив этих пассажиров, они поехали в Тусон. Всю дорогу Галатея
Данкель, новая жена Эда, не переставала канючить, что она устала, что она
хочет спать в мотеле.
Если бы такое продолжалось и дальше, они б истратили все ее деньги
задолго до Виргинии. Две ночи она вынуждала их останавливаться и
выбрасывала на ветер целые десятки за номера. Когда они доехали до Тусона,
она обанкротилась совсем. Дин с Эдом слиняли от нее в вестибюле гостиницы
и поехали дальше одни, вместе с моряком и без всяких угрызений совести.
Эд Данкель был высоким спокойным парнем, который никогда много не
размышлял и был полностью готов сделать все, о чем бы Дин его ни попросил;
а в ту пору Дин был слишком занят, чтобы размениваться по мелочам. Он с
ревом проносился по Лас-Крусесу, Нью-Мексико, когда на него вдруг нашло
взрывное желание повидать свою первую женушку Мэрилу. Та жила в Денвере.
Он развернул машину на север, невзирая на хилые протесты моряка, и под
вечер влетел в Денвер. Побегал по округе и нашел свою Мэрилу в гостинице.
Десять часов они дико занимались любовью. Все снова решилось: они остаются
вместе, Мэрилу - единственная девчонка, которую Дин по-настоящему
когда-либо любил. Ему просто худо стало от раскаянья, когда он снова
увидел ее лицо, - как и прежде, он валялся у нее в ногах и умолял о
радостях ее бытия. Она Дина поняла; она гладила его по волосам; она знала,
что тот полоумный. Чтобы ублажить моряка, Дин свел его с какой-то
девчонкой в номере над баром, где постоянно пьянствовала вся старая
бильярдная тусовка. Но моряк девчонку послал и на самом деле свалил
куда-то в ночь, и они его больше никогда не видели: очевидно, уехал в свою
Индиану автобусом.
Дин, Мэрилу и Эд Данкель с ревом понеслись по Колфаксу на восток и
дальше, по канзасским равнинам. На них обрушились мощные бураны. Ночью в
Миссури Дину приходилось ехать, высунувшись наружу, обмотав голову шарфом
и нацепив лыжные очки, которые делали его похожим на монаха, что
всматривается в снежные манускрипты: ветровые стекле покрывала дюймовая
корка льда. Он ехал по родной земле своих предков, даже не задумываясь об
этом. Утром машину занесло на обледеневшем склоне, и они грохнулись в
кювет. Какой-то фермер предложил их вытащить. Они свернули с дороги,
подобрав автостопщика, который пообещал им доллар, если они довезут его до
Мемфиса. В Мемфисе он зашел к себе домой, послонялся там в поисках этого
самого доллара, потом напился и сказал, что не может его найти. Они
поехали через Теннесси дальше; после аварии их подшипники слегка побились.
До этого Дин выжимал девяносто; теперь же приходилось постоянно держаться
семидесяти, или весь двигатель просто зажужжал бы под откос. Они
умудрились перевалить через Большие Туманные Горы зимой. Когда они
подъехали к дверям моего брата, то ничего не ели уже больше суток - если
не считать карамелек и сырных крекеров.
И вот все поглощали еду, а Дин с бутербродом в руке то склонялся, то
прыгал перед большим фонографом, слушая пластинку с диким бопом, которую я
только что купил: она называлась "Охота", и Декстер Гордон с Уорделлом
Грэем давали там такой копоти перед вопившей аудиторией, что пластинка
звучала фантастически безумно. Южная родня только переглядывалась да в
ужасе качала головами.
- И что это за друзья у Сала? - спросили они у моего брата. Тот и сам
не знал, что им на это сказать. Южане вообще не переваривают никакого
сумасбродства, а в особенности - как у Дина. Он же не обращал на них ни
малейшего внимания.
Сумасбродство в Дине расцвело довольно зловещим цветочком. Даже я себе
этого не представлял, пока он, я, Мэрилу и Данкель не вышли из дому, чтобы
