я сказал себе: да, да, это городок Сарояна.
Мне надо было на юг; я выбрался на дорогу. Меня подобрал человек в
совсем новом пикапе. Он был из Лаббока, Техас, торговал автоприцепами.
- Хочешь купить трейлер, а? - спросил он. - Когда надо, разыщи меня.
- Он рассказывал мне истории о своем отце в Лаббоке. - Однажды вечером
папаша мой оставил всю дневную выручку сверху на сейфе - ну, наглухо
забыл запереть и опечатать. Ну и вот - ночью забрался к нам вор с
ацетиленовой горелкой и всеми делами, вскрыл сейф, пошарил в бумагах,
опрокинул несколько стульев и свалил. А эта тыща долларов лежала у него
перед самым носом, на сейфе - что ты по этому поводу скажешь, а?
Он высадал меня южнее Бейкерсфилда, и тут-то начались все мои
приключения.
Похолодало. Я натянул на себя неуклюжий армейский дождевик, который
купил за трешку в Окленде; на дороге было зябко. Я стоял перед довольно
вычурным мотелем в испанском стиле, который весь был освещен, точно
ювелирная витрина. Машины проносились мимо в сторону Л.А. Я неистово махал
руками. Было слишком холодно. Я простоял там до самой полночи, ровным
счетом два часа, матерился и клял все на свете. Снова как в Стюарте,
Айова. Ничего больше не оставалось, как пойти и истратить чуть больше двух
долларов на автобус, чтобы проехать оставшиеся мили до Лос-Анжелеса. По
шоссе я снова дошел до Бейкерсфилда, нашел автостанцию и сел на скамейку.
Я уже купил себе билет и теперь ждал лос-анжелесского автобуса, когда
совершенно неожиданно заметил в своем поле зрения милейшую малышку -
мексиканочку в брючках. Она приехала в одном из тех автобусов, что только
что подошли с громкими вздохами пневматических тормозов и теперь
высаживали пассажиров. Ее груди выстулали вперед смело и без стеснения; ее
изящные бедра выглядели восхитительно; ее волосы были длинны и глянцево
черны; а в синих глазищах изнутри проглядывала робость. Как хотел бы я
оказаться в ее автобусе! В сердце мне кольнуло болью - так бывало всякий
раз, когда я видел, как девушка, которую я полюбил, едет в другую сторону
в этом слишком большом для нас мире. Объявили автобус на Лос-Анжелес. Я
взял сумку и пошел на посадку - и кто же сидит там в полном одиночестве,
как не моя молоденькая мексиканка! Я шлепнулся прямо напротив нее и сразу
же начал строить планы захвата. Я был так одинок, так печален, я так
устал, так продрог, я был так сломлен, так разбит, что собрал воедино все
свое мужество, которое необходимо для того, чтобы подойти к незнакомой
девушке, - и начал действовать. Но даже решившись, я еще минут пять, так
сказать, трясся в темноте, а автобус тем временем уже покатил по дороге.
Ну, давай, давай же, а то так и подохнешь! Придурок чертов, да заговори
же с нею! Что это с тобой? Неужели ты сам себе еще на осточертел? И
прежде, чем понять, что это я такое делаю, я наклонился к ней через проход
(а она пыталась заснуть на сиденье) и спросил:
- Мисс, не хотите ли подложить под голову мой плащ вместо подушки?
Она посмотрела на меня, улыбнулась и ответила:
- Нет, большое спасибо.
Весь дрожа, я снова откинулся на спинку; зажег окурок. Подождал, пока
она снова не посмотрит на меня, не бросит на меня тот единственный
печальный взглядик любви, - и тогда я снова встал и склонился над ней:
- Можно мне сесть рядом с вами, мисс?
- Если хотите.
Я хотел.
- Куда вы едете?
- Эл-Эй. - Мне очень понравилось, как она это произнесла - "Эл-Эй".
Мне вообще очень нравится, как все здесь на Побережье произносят "Эл-Эй":
он остается их единственным золотым городом, когда всё остальное уже
сказано и сделано.
- Так и я туда же еду! - воскликнул я. - Я очень рад, что вы
позволили мне сесть с вами рядом, мне было очень одиноко, и я много
путешествовал. - И мы принялись рассказывать друг другу о себе. Ее
история была такова: у нее муж и ребенок. Муж ее побил, поэтому она от
него ушла, а живут они в Сабинале, южнее Фресно, и теперь она едет в Л.А.
пожить пока у сестры. Своего маленького сына она оставила у родителей -
те работают на сборе винограда и живут в хижине прямо на виноградниках.
Сейчас ей больше ничего не оставалось, как в мыслях возвращаться все к
тому же и злиться. Мне очень хотелось просто немедленно обхватить ее
руками. Мы всё говорили и говорили. Она сказала, что ей очень нравится со
мною разговаривать. Довольно скоро она призналась, как ей хотелось бы тоже
поехать в Нью-Йорк.
- Так, может быть, и поедем! - рассмеялся я. Автобус со стоном
карабкался к перевалу Грэнвилл, а потом мы летели вниз, в гигантские
каракули света. Не приходя ни к какому особенному соглашению, мы уже
держались за руки, и точно так же - немо, прекрасно и чисто - было
решено, что когда у меня будет номер в лос-анжелесской гостинице, она
останется рядом со мною. Всё во мне к ней так и тянулось: я склонил голову
в ее прекрасные волосы. Ее маленькие плечи сводили меня с ума: я все
обнимал и обнимал ее. И ей это нравилось.
- Люблю, люблю, - шептала она, закрывая глаза. Я обещал ей прекрасную
любовь.
Я весь прямо трясся над нею. Истории наши были уже рассказаны; мы
погрузились в молчание и сладкие предвкушения. Все случилось вот так
просто. Забирайте себе всех ваших персиков, бетти, мэрилу, рит, камилл и
инесс до единой: вот моя девушка, вот девичья душа как раз для меня; я ей
об этом так и сказал. Она призналась, что видела, как я наблюдал за нею на
автостанции:
- Я еще подумала: какая милый студентик из колледжа.
- О, так я и есть студентик из колледжа! - заверил ее я. Автобус
въехал в Голливуд. Серой, грязной зарей, похожей на ту, когда Джоэл МакКри
встретился с Вероникой Лейк в столовой, в картине "Странствия Салливана",
она спала у меня на коленях. Я жадно глядел в окно: оштукатуренные дома,
пальмы, дорожные закусочные, все это безумие, эта обтрепанная обетованная
земля, фантастический конец Америки. Мы слезли с автобуса на Мэйн-стрит,
ничем не отличавшейся от тех главных улиц, где слазишь с автобуса в
Канзас-Сити, Чикаго или Бостоне - тот же красный кирпич вокруг, грязно,
шляются какие-то субъекты, в безнадежном утреннем свете скрежещут трамваи,
блядский запах большого города.
И тут у меня поехала крыша - сам не знаю, почему. Мне начали
мерещиться идиотские, параноидальные видения, что Тереза, или Терри - так
ее звали - просто маленькая шлюшка, которая работает по автобусам,
выманивая у честных парней их башли, назначая им свидания в Л.А., как это
сделали мы, сначала приводя сосунка в забегаловку, где поджидает ее
сутенер, а потом - в заранее намеченную гостиницу, куда имеет доступ и
он, со своим пистолетом или что там у него еще есть. Я никогда ей в этом
не признался. Мы завтракали, а сутенер продолжал наблюдать за нами; мне
чудилось, что Терри тайно строит ему глазки. Я устал и чувствовал себя
чужим и оторванным в далеком, отвратительном месте.
Придурь ужаса овладела моими мыслями и повлекла за собою мелочные и
дешевые поступки.
- Ты знаешь того парня? - спросил я.
- Какого парня ты имеешь в виду, ми-лый? - Я не стал развивать тему
дальше.
Все, что она делала, она делала замедленно и подвешенно; ела она долго:
медленно жевала, глядя прямо перед собой, курила сигарету, болтала со
мной, а я сидел как измочаленное привидение, подозревая, что каждое ее
движение - только затем, чтобы оттянуть время. Все это было приступом
болезни. Я весь взмок, пока мы, взявшись за руки, шли по улице. В первой
же гостинице, куда мы зашли, была свободная комната, и прежде, чем я
понял, что делаю, я уже запирал за собой дверь, а Терри сидела на кровати
и снимала туфли. Я вяло ее поцеловал. Ей этого лучше не знать. Чтобы
успокоить нервы, я знал, нам понадобится виски - особенно мне. Я выскочил
на улицу и суматошно обежал чуть ли не дюжину кварталов, пока не нашел
пинту виски в газетном киоске. Примчался обратно, весь - сама энергия.
Терри была в ванной, красилась. Я налил в стакан для воды, и мы оба
сделали по хорошему глотку. О, это было и сладко, и восхитительно, и
стоило всего моего столь безрадостного путешествия. Стоя у нее за спиной,
я тоже глядел в зеркало, и мы вот так танцевали с нею прямо в ванной. Я
начал рассказывать ей о своих друзьях на Востоке:
- Ты должна познакомиться с одной замечательной девчонкой, которую я
знаю, ее зовут Дори. Она шести футов росту и рыжая. Если ты приедешь в
Нью-Йорк, она покажет тебе, где найти работу.
- А кто она, эта твоя рыжая шести футов росту? - с подозрением
спросила Терри.
- Зачем ты мне о ней рассказываешь? - Своей простой душой она не
могла постичь моей радостной нервной болтовни. Я оставил эту тему.
По-прежнему сидя в ванной, она начала пьянеть.
- Пойдем ляжем? - настаивал я.
- Шести футов росту и рыжая, а? А я-то думала, ты миленький студентик,
я видела на тебе этот красивый свитер, и я сказала себе: хм-м, какой
славный, а? Нет!
Нет! И еще раз нет! Ты, должно быть, такой же подлец и сутенер, как и
все они!
- Господи, да о чем ты говоришь?
- Не стой тут и не говори мне, что эта твоя рыжая шести футов - не
мадам, потому что я узнаю мадам, стоит лишь мне услышать о ней, а ты, ты
- ты такой же подлец и сутенер, как и все, кого я встречаю, все, все -
сутенеры.
- Послушай, Терри, я не сутенер. Клянусь тебе на Библии, я не сутенер.
Чего ради мне быть сутенером? Меня интересуешь только ты.
- А я-то все время думала: вот, встретила такого славного парня. Я-то
была так рада, я просто обнимала себя от радости и говорила себе: хм-м,
настоящий славный парень, а вовсе никакой и не сутенер.
- Терри, - умолял я ее всей своей душою. - Пожалуйста, выслушай меня
и пойми:
я не сутенер. - Всего какой-то час назад я думал, что это она -
шлюха. Как же это было печально. Два наших разума, каждый со своим
собственным запасцем безумия, разошлись в разные стороны. О, жуткая жизнь,
как я стенал и умолял, а потом рассвирепел и понял что все это время
умолял тупую мексиканскую девку, о чем ей и сообщил; и прежде, чем это
понять, я поднял с пола ее красные лодочки, швырнул их об дверь ванной и
велел ей убираться.
- Давай, вали отсюда! - Я усну и забуду об этом; у меня - своя
жизнь, навсегда своя собственная тоскливая и истрепанная жизнь. В ванной
наступило мертвое молчаяне. Я разделся и улегся в постель.
Терри вышла со слезами раскаянья на глазах. В ее простеньком и смешном
умишке было раз навсегда установлено, что сутенеры не швыряются женскими
туфлями в двери и не велят женщине убираться вон. В почтительном и сладком
молчании она сняла с себя всю одежду, и ее крохотное тельце скользнуло ко
мне под простыни.
Оно было смуглым, как виноградинка. Я увидел ее бедный живот - там,
где бежал шрам от кесарева сечения; ее бедра были так узки, что она не
могла принести ребенка без того, чтобы ее не взрезали. Ножки ее были как
палочки. Росту - чуть больше четырех футов. Я любил ее в сладости этого
усталого утра. Потом, словно два утомленных ангела, забытых где-то на
полке Лос-Анжелеса, обретя вдвоем самое близкое и самое восхитительное в
жизни, мы заснули и проспали чуть ли не до самого вечера.
13
Хорошо ли, плохо ли, но следующие пятнадцать дней мы были вместе.
Проснувшись, мы решили ехать стопом в Нью-Йорк; в городе она должна была
быть моей девчонкой.
Я уже предвидел жуткие сложности с Дином, Мэрилу и всеми остальными -
новое время. Новый сезон. Только сначала надо было поработать, чтобы
хватило на поездку. Терри же была целиком и полностью за то, чтобы ехать
немедленно, имея в кармане лишь те двадцать долларов, что оставались у
меня. Мне это не нравилось.
И, как последний дурак, я ломал над этой проблемой голову еще два дня,
и пока мы по барам и кафетериям читали объявления о найме в диких
лос-анжелесских газетах, которых я раньше никогда в жизни не видел, моя
двадцатка ссохлась до чуть больше десятки. В нашем маленьком гостиничном
