себя в божеский вид перед грядущей великой ночью. Мы пошли на другой конец
города, к общежитию, куда поселили оперных звезд. Было слышно, как
начинается вечерний спектакль.
- В самый раз, - сказал Роулинс. - Цепляйте бритвы, полотенца, и мы
тут наведем блеск. - Еще мы взяли щетки для волос, одеколоны, лосьоны для
бритья и, нагруженные таким образом, отправились в ванную. Мы мылись и
пели.
- Ну не клево ли? - не переставал повторять Тим Грэй. - Мыться в
ванне оперных звезд, брать их полотенца, лосьоны и электробритвы...
Это была чудесная ночь. Сентрал-Сити расположен на высоте двух миль:
сначала пьянеешь от высоты, потом устаешь, и в душе зажигается лихорадка.
По узкой темной улочке мы приближались к фонарям, опоясывавшим оперный
театр, затем резко свернули направо и прошлись по нескольким старым
салунам с вечно хлопающими дверьми. Большая часть туристов была в опере.
Мы начали с нескольких особо крупных кружек пива. Еще там имелся пианист.
Из задних дверей открывался вид на горные склоны в лунном свете. Я
испустил вопль. Ночь началась.
Мы поспешили к себе в развалюху. Там всё уже готовилось к большой
вечеринке.
Девочки - Бэйб и Бетти - приготовили закусон: бобы с сосисками; потом
мы потанцевали и честно начали с пива. Опера закончилась, и к нам набились
целые толпы молодых девчонок. Роулинс, Тим и я только облизывались. Мы
хватали их и плясали. Музыки не было - одни танцы. Хижина заполнялась
народом. Начали приносить бутылки. Мы рванули по барам, а потом -
обратно. Ночь становилась все неистовей. Я пожалел, что здесь нет Дина и
Карло - а потом понял, что они бы чувствовали себя не в своей тарелке и
были бы несчастливы. Как тот человек в темнице под камнем, с хмарью, что
поднимался из этого своего подземелья, они были презренными хипстерами
Америки, они были новым разбитым поколением, в которое я и сам медленно
вступал.
Появились мальчики из хора. Запели "Милую Аделину". Еще они выпевали
фразы типа "Передай мне пиво" и "Что ты зенки мне свои таращишь?", а также
издавали своими баритонами длинные завывания "Фи-де-лио!"
- Увы, какая хмарь! - спел я. Девочки были потрясные. Они выходили
обниматься с нами на задний двор. В других комнатах стояли кровати,
невымытые и покрытые пылью, и мы с одной девчонкой как раз сидели на такой
кровати и разговаривали, когда внезапно ворвалась целая банда молодых
билетеров из оперы - они просто хватали девчонок и целовали их без
должных церемоний. Эти пацаны - совсем малолетки, пьяные, растрепанные,
возбужденные - испортили нам весь вечер. Через пять минут все девчонки до
единой исчезли, и началась замечательная мужская пьянка с ревом и
стучанием пивными бутылками.
Рэй, Тим и я решили прошвырнуться по барам. Мэйджор ушел, Бэйб и Бетти
тоже не было. Мы вывалились на ночной воздух. Все бары от стоек до стен
были забиты оперной толпой. Мэйджор возвышался над головами и орал.
Настойчивый очкастый Денвер Д.Долл пожимал всем руки и говорил:
- Добрый день, ну как вы? - А когда пробило полночь, он стал
говорить: - Добрый день, ну а вы как? - Один раз я заметил, как он
уходит с кем-то из персон. Потом вернулся с женщиной средних лет; через
минуту уже разговаривал с парой молодых билетеров на улице. Еще через
минуту он жал мне руку, не узнавая меня, и говорил: - С Новым Годом, мой
мальчик. - Он не был пьян, его просто пьянило то, что он любил:
тусующиеся толпы народа. Все его знали. - С Новым Годом! - кричал он, а
иногда говорил: - Счастливого Рождества. - И так все время. На Рождество
он поздравлял всех с Днем Всех Святых.
В баре сидел тенор, которого все очень уважали; Денвер Долл настоял на
том, чтобы я с ним познакомился, и я пытался теперь этого избежать; его
звали Д'Аннунцио, или как-то типа этого. С ним была его жена. Они кисло
сидели за столиком. У стойки торчал какой-то аргентинский турист. Роулинс
пихнул его, чтобы освободить себе место; тот обернулся и зарычал, Роулинс
отдал мне свой стакан и одним ударом сшиб туриста на медные поручни. Тот
моментально отключился. Кто-то закричал; мы с Тимом подхватили Роулинса и
уволокли.
Неразбериха была такая, что шериф даже не смог протолкаться через толпу
и найти потерпевшего. Роулинса никто не мог опознать. Мы пошли по другим
барам. По темной улице, шатаясь, брел Мэйджор:
- Что там за чертовня? Драки? Меня позовите... - Со всех сторон
неслось ржание. Интересно, о чем думает Дух Гор; я поднял глаза и увидел
сосны под луной, призраки старых горняков - да, интересно... Над всею
темной восточной стеной Великого Перевала в эту ночь была лишь тишина да
шепот ветра, только в одном-единственном ущелье ревели мы; а по другую
сторону Перевала лежал огромный Западный Склон - большое плато, которое
доходило до Стимбоут-Спрингс, отвесно обрывалось и уводило в пустыни
Восточного Колорадо и Юты; везде стояла тьма, а мы бесились и орали в
своем маленьком уголочке гор - безумные пьяные американцы посреди могучей
земли. Мы были у Америки на крыше и, наверное, только и могли, что вопить
- сквозь ночь, на восток через Равнины, туда, где старик с седыми
волосами, вероятно, бредет к нам со своим Словом, он может прийти в любую
минуту и угомонить нас.
Роулинс настаивал на том, чтобы вернуться в тот бар, где он подрался.
Нам с Тимом это не нравилось, но мы его не бросали. Он подошел к
Д'Аннунцио, к этому тенору, и швырнул ему в лицо стакан для коктейля. Мы
оттащили его. К нам пристал баритон из хора, и мы отправились в бар для
местных. Здесь Рэй обозвал официантку шлюхой. У стойки в шеренгу стояла
группа хмурых мужиков; они ненавидели туристов. Один сказал:
- Парни, лучше, если вас здесь не будет да счет десять. Раз... - Нас
не стало.
Мы доковыляли до своей развалюхи и улеглись спать.
Утром я проснулся и перевернулся на другой бок; от матраса поднялась
туча пыли.
Я дернул створку окна: заколочено. Тим Грэй тоже был в постели. Мы
кашляли и чихали. Наш завтрак состоял из выдохшегося пива. Из своей
гостиницы пришла Бэйб, и мы стали готовиться к отъезду.
Казалось, все вокруг рушится. Уже выходя к машине, Бэйб поскользнулась
и упала ничком. Бедная девочка переутомилась. Ее брат, Тим и я помогли ей
подняться. Мы влезли в машину; к нам присоединились Мэйджор с Бетти.
Началось невеселое возвращение в Денвер.
Внезапно мы спустились с горы, и перед нами открылся вид на широкую
равнину, где стоял город: оттуда, как с плиты, поднимался жар. Мы начали
петь песни. Мне просто до зуда не терпелось двинуться в Сан-Франциско.
10
В тот вечер я нашел Карло, и он, к моему удивлению, сообщил, что они с
Дином ездили в Сентрал-Сити.
- Что вы там делали?
- О, мы бегали по барам, а потом Дин угнал машину, и мы скатились вниз
по горным виражам со скоростью девяносто миль в час.
- Я вас не видел.
- Мы сами не знали, что ты тоже там.
- Ну, что... Я еду в Сан-Франциско.
- Сегодня на вечер Дин тебе подготовил Риту.
- Ладно, тогда я отложу отъезд. - Денег у меня не было. Я послал
тетке письмо авиапочтой, где просил прислать пятьдесят долларов и обещал,
что это последние деньги, которые я у нее прощу: отныне она их будет от
меня только получать - как только я сяду на тот пароход.
Потом я отправился на встречу с Ритой Беттенкур и отвез ее к себе на
квартиру.
После долгого разговора в темной гостиной я уложил ее в своей спальне.
Она была миленькой девчоночкой, простой и правдивой, и ужасно боялась
секса. Я сказал ей, что секс прекрасен. Я хотел ей это доказать. Она
позволила мне, но я оказался слишком нетерпелив и не доказал ничего. Она
вздохнула в темноте.
- Чего ты хочешь от жизни? - спросил я - а я это всегда у девчонок
спрашивал.
- Не знаю, - ответила она. - Обслуживать столики и тянуть себе
дальше. - Она зевнула. Я закрыл ей рот ладонью и велел не зевать. Я
пытался рассказать ей, как меня возбуждает жизнь, как много мы с нею можем
сделать вместе; при этом я собирался свалить из Денвера через пару дней.
Она устало отвернулась от меня. Мы оба лежали, глядя в потолок, и думали,
что же Господь наделал, когда сотворил жизнь такой печальной. Мы строили
смутные планы встретиться во Фриско.
Мои мгновения в Денвере истекали - я чувствовал это, когда провожал ее
домой; на обратном пути я растянулся на траве во дворике старой церкви
вместе с кучкой бродяг, и от их разговоров мне захотелось снова вернуться
на дорогу. Время от времени кто-нибудь из них поднимался и шкулял у
прохожих мелочь. Они разговарирали о том, что сбор урожая сдвигается на
север. Было тепло и мягко.
Мне хотелось опять пойти и взять Риту, и рассказать ей о многих других
вещах, и уже по-настоящему заняться с нею любовью, и рассеять ее страхи по
поводу мужчин.
Мальчикам и девочкам в Америке друг с другом так тоскливо: мода на
крутизну и усложненность требует, чтобы они предавались сексу немедленно
же, безо всяких предварительных разговоров. Нет, не светские ухаживания
нужны - настоящий прямой разговор о душах, ибо жизнь священна, а каждое
ее мгновение драгоценно. Я слышал, как в горах завывают локомотивы на
Денвер и Рио-Гранде. Мне хотелось дальше идти за своей звездой.
Ночные часы мы с Мэйджором скоротали за грустной беседой.
- Ты читал "Зеленые холмы Африки"? Это лучшее у Хемингуэя. - Мы
пожелали друг другу удачи. Увидимся во Фриско. Под темным деревом на улице
я заметил Роулинса.
- До свиданья, Рэй. Когда еще встретимся? - Я пошел искать Карло и
Дина: их нигде не было. Тим Грэй вскинул в воздух руку и сказал:
- Значит, едешь, Йо. - Мы звали друг друга "Йо".
- Ага. - Следующие несколько дней я бродил по Денверу. Мне
мерещилось, будто каждый бродяга на Латимер-Стрит может оказаться отцом
Дина Мориарти - Старым Дином Мориарти, Жестянщиком, как его называли. Я
пошел в гостиницу "Виндзор", где раньше жили отец с сыном, и где однажды
ночью Дина ужасно разбудил безногий инвалид, спавший с ними в одной
комнате: он с грохотом прокатился по полу на своих кошмарных колесиках,
чтобы дотронуться до мальчика. Я видел женщину-карлицу на коротеньких
ножках - она продавала газеты на углу Кёртис и Пятнадцатой. Я прошелся по
унылым дешевеньким притончикам на Кёртис-Стрит:
молодые пацаны в джинсах и красных рубашках, скорлупа от орешков,
киношки, тиры.
Дальше, за сверкающей улицей, начиналась тьма, а за тьмою - Запад.
Надо было ехать.
На рассвете я нашел Карло. Чуть-чуть почитал его громадный дневник,
поспал, а утром - промозглым и серым - внутрь ввалились высоченный,
шести футов росту, Эд Данкель с симпатичным парнишкой РоемДжонсоном и
колченогой акулой бильярда Томом Снарком. Они расселись вокруг и со
смущенными улыбками стали слушать, как Карло Маркс читает им свои
апокалиптические, безумные стихи. Приконченный, я свалился на стул.
- О вы, денверские пташки! - кричал Карло. Мы по одному выбрались
оттуда и пошли по такому типичному денверскому мощеному переулку между
медленно курившихся мусоросжигателей.
- Я по этой улочке когда-то гонял обруч, - рассказывал мне Чад Кинг.
Хотел бы я посмотреть, как он это делал; я вообще хотел увидеть Денвер
десять лет назад, когдя все они были детьми: солнечное утро, цветущая
вишня, весна в Скалистых Горах, и они такие гоняют обручи по радостным
переулкам, уводящим к светлому будущему, - вся их компания. И Дин,
оборванный и грязный, рыщет сам по себе в своей беспрестанной лихорадке.
Мы с Роем Джонсоном брели под моросящим дождиком; я шел домой к
подружке Эдди забрать свою шотландку - шерстяную рубашку из Шелтона, штат
Небраска. В ней быле завязана вся невообразимо огромная печаль - в этой
рубашке. Рой Джонсон сказал, что увидит меня во Фриско. Во Фриско ехали
все. Я сходил на почту и обнаружил, что деньги мне уже пришли. Вышло
солнце, и Тим Грэй поехал со мною на трамвае до автостанции. Я купил себе
билет до Сан-Франа, истратив половину того полтинника, и сел на
