дурацкие звуки. Нам осточертело. Я решился потратить доллар на пиво; мы
зашли в старый стюартовский салун и пропустили по несколько кружек. Потом
он нажрался так, как обычно нажирался по вечерам дома, на своей Девятой
Авеню, и стал радостно вопить мне в ухо всякие омерзительные мечты, что
были у него в жизни. Мне он даже понравился - не потому, что был неплохим
чуваком, как оно позже и оказалось, а потому, что подходил во всему с
энтузиазмом. В потемках мы снова вышли на дорогу, и там, конечно, никто не
останавливался, мало того - почти никто не проезжал мимо вообще. Это
продолжалось до трех часов утра. Некоторое время мы пытались заснуть на
скамейках в железнодорожной кассе, но там всю ночь щелкал телеграф, не
давая спать, а снаружи то и дело грохотали большие товарняки. Мы не знали,
как прыгнуть на такой, мы никогда этого не делали; мы не знали, на запад
они идут или на восток, не умели выбирать нужные товарные вагоны,
платформы или размороженные холодильники, и так далее. Поэтому сразу перед
восходом, когда мимо проезжал автобус на Омаху, мы в него сели, подвинув
спавших пассажиров, я заплатил и за него, и за себя. Его звали Эдди. Он
напоминал мне моего шурина из Бронкса. Поэтому-то я с ним и остался. Типа
рядом - старый друг, добродушный улыбчивый кент, с которым можно
дурачиться.
Мы прибыли в Каунсил-Блаффс на рассвете; я выглянул наружу. Всю зиму я
читал о больших караванах фургонов, которые собирались здесь держать совет
перед тем, как разными тропами отправляться в сторону Орегона и Санта-Фе;
сейчас же здесь, конечно, только славненькие пригородные коттеджи,
выстроенные и так, и эдак, разлеглись в угрюмом сером свете зари. Затем -
Омаха; Боже мой, я увидел первого в жизни ковбоя, он шел вдоль блеклой
стены оптовых мясных складов в своей десятигаллонной шляпе и техасских
сапогах и был совсем похож на какого-нибудь битника утром у кирпичной
стены на востоке, если бы не его обмундирование. Мы слезли с автобуса и
пешком поднялись наверх, на пологий холм, тысячелетиями складывавшийся
отложениями могучей Миссури, - по склонам его построена Омаха, - вышли
за город и вытянули вперед большие пальцы. Нас недалеко подвез зажиточный
фермер в огромной шляпе, который сообщил, что долина Платт - такая же
большая, как и долина Нила в Египте, и только он это сказал, как я увидел
вдали громадные деревья, полоса которых изгибалась вместе с речным руслом,
и бескрайние зеленеющие поля вокруг - и почти что согласился с ним.
Потом, пока мы стояли на другом перекрестке, небо начало затягивать, и
еще один ковбой, на сей раз шести футов росту и в скромной полугаллонной
шляпе, подозвал нас и поинтересовался, может ли кто-нибудь водить машину.
Конечно же, Эдди мог, у него были права, а у меня не было. Ковбой
перегонял назад, в Монтану два своих автомобиля. Его жена ждала в
Грэнд-Айленде, и он хотел, чтобы кто-то из нас доставил туда один, а там
уже сядет она. Оттуда он двигался на север, и там наша поездка с ним
должна будет закончиться. Но мы бы уже тогда забрались на добрых сотню
миль в Небраску, поэтому его предложение пришлось как нельзя кстати. Эдди
ехал один, мы с ковбоем - следом, но не успели мы выехать из города, как
Эдди из чистого избытка чувств стал выжимать девяносто миль в час.
- Дьявол бы меня побрал, что этот парень делает! - заорал ковбой и
рванул за ним. Все это начинало походить на гонки. На какую-то минуту я
усомнился: а не пытается ли Эдди просто удрать вместе с машиной, - и,
насколько я сейчас знаю, как раз это он и намеревался сделать. Но ковбой
приклеился к нему, догнал и задудел. Эдди сбавил газ. Ковбой посигналил
еще, чтобы тот остановился вообще.
- Черт возьми, парень, у тебя колесо может спустить на такой скорости.
Ты что, не можешь ехать чуть медланней?
- Вот же черт, я что, на самом деле девяносто сделал? - спросил Эдди.
- - Я и не понял на такой гладкой дороге.
- А ты не шибко бери в голову, и тогда мы все доберемся до
Гранд-Айленда в целости и сохранности.
- Ладно, ништяк. - И мы поехали дальше. Эдди успокоился, и его даже,
наверное, стало клонить в сон. Так мы и ехали эту сотню миль по Небраске,
повторяя изгибы реки Платт с ее цветущими полями.
- Во время депрессии, - рассказывал мне ковбой, - я, бывало, прыгал
на товарняк раз в месяц, по меньшей мере. В те дни на платформе или в
товарном вагоне можно было увидеть сотни мужиков - не только бродяг, там
были разные люди - одни без работы, другие перебирались с места на место,
некоторые просто скитались. Так по всему Западу было. Кондуктора никогда
никого не беспокоили.
Как сейчас - не знаю. В Небраске нечего делать. Ты прикинь: в середине
тридцатых тут, насколько глаз хватало, была одна туча пыли и больше ничего.
Дышать нечем. Земля вся черная была. Я тогда жил здесь. Да мне плевать,
пускай хоть обратно индейцам Небраску отдают. Я это место ненавижу пуще
всего на свете.
Теперь дом у меня в Монтане - Миссула. Вот приезжай туда как-нибудь,
увидишь воистину Божью страну. - Позже, под вечер, когда он устал
говорить, я уснул, - а он был интересным рассказчиком.
По дороге мы остановились поесть. Ковбой ушел латать запасную шину, а
мы с Эдди уселись в чем-то типа домашней столовки. Тут я услыхал хохот -
нет, просто ржание, и в столовую зашел такой дубленый старпер,
небраскинский фермер с оравой парней; скрежет его воплей можно было
слышать аж с той стороны равнин - вообще через всю серую равнину
вселенной. Остальные ржали вместе с ним. Ему целый свет был до лампочки, и
вместе с тем он был капитально внимателен к каждому. Я сказал себе: эге,
ты только послушай, как этот чувак ржет. Вот тебе Запад, вот тебе я на
этом Западе. Он с громом ввалился в столовку, выкликая хозяйку по имени;
та готовила самые сладкие вишневые пироги в Небраске, и я себе тоже взял,
вместе с нагромоздившимся сверху черпаком мороженого.
- Мамаша, сооруди-ка мне скоренько чего-нибудь порубать, пока я тут
самого себя не слопал в сыром виде - или еще как-нибудь не сглупил. - И
он швырнул свое тело на табуретку, и началось просто "хыа-хыа-хыа-хыа". -
И бобов туда еще закинь.
Рядом со мною сидел сам дух Запада. Вот бы узнать всю его
необструганную жизнь, чем все эти годы он, черт возьми, занимался -
помимо того, чтобы ржать и вопить вот так, как сейчас. У-ух ты, сказал я
своей душе, но тут вернулся наш ковбой, и мы отбыли в Грэнд-Айленд.
Приехали, не успев и глазом моргнуть. Ковбой отправился за своей женой
и навстречу той судьбе, что ожидала его, а мы с Эдди снова вышли на дорогу.
Сначала нас подбросили двое молодых чуваков - трепачи, пацаны, пастухи
деревенские в собранном из старья драндулете, - нас высадили где-то в
чистом поле под начинавшим сеяться дождиком. Потом старик, который ничего
не говорил, - вообще Бог знает, почему он нас подобрал, - довез нас до
Шелтона. Здесь Эдди уныло и отрешенно встал посреди дороги перед
вылупившейся на него компанией коротконогих приземистых индейцев-омаха,
которым было некуда идти и нечего делать. Через дорогу лежали рельсы, а на
водокачке было написало: "Шелтон".
- Дьявольщина, - произнес Эдди в изумлении, - я уже был в этом
городе. Это было давно, еще в войну, ночью, было поздно, и все уже спали.
Выхожу я на плаформу покурить, а вокруг - ни черта, и мы в самой середке,
темно как в преисподней, я наверх гляжу, а там это название, "Шелтон", на
водокачке написано. Мы к Тихому едем, все храпят, ну каждая падла дрыхнет,
а стоим всего каких-то несколько минут, в топке там шуруют или еще чего-то
- и вот уже поехали. Черт бы меня побрал, тот же самый Шелтон! Да я с тех
самих пор это место ненавижу! - В Шелтоне мы и застряли. Как и в
Давенпорте, Айова, все машины отчего-то оказывались фермерскими, а если
время от времени и появлялась машина с туристами, то было еще хуже:
старичье за рулем, а жены тычут пальцами в пейзаж, корпят над картой или
откидываются на спинку и с подозрением на все лыбятся.
Заморосило сильнее, и Эдди замерз: на нем было очень мало одежды. Я
выудил из сумки шерстяную шотландку, и он ее надел. Ему стало получше. Я
простыл. В покосившейся лавке, типа для местных индейцев, купил себе
капель от насморка.
Зашел на почту, в такой курятник, и за пенни отправил тетке открытку.
Мы опять вышли на серую дорогу. Вот она, перед носом - "Шелтон" на
водокачке. Мимо прогрохотал рок-айлендский скорый. Мы видели смазанные
лица в мягких вагонах.
Поезд взвыл и унесся вдаль, по равнинам, в направлении наших желаний.
Дождик припустил сильнее.
Высокий худощавый старикан в галлонной шляпе остановил свою машину не с
той стороны дороги и пошел к нам; похож он был на шерифа. Мы на всякий
случай заготовили свои истории. Подходить он не торопился.
- Вы, парни, куда-то едете или просто едете? - Мы не поняли вопроса,
а это был чертовски хороший вопрос.
- А что? - спросили мы.
- Ну, у меня есть свой маленький карнавал - он стоит вон там,
несколько миль по дороге, и мне нужны взрослые парни, которые были бы не
прочь поработать и подзаработать. У меня концессии на рулетку и деревянное
колесо - ну, знаете, куколок разбрасываешь и испытываешь судьбу. Ну как,
хотите поработать со мной - тридцать процентов выручки ваши?
- А жилье и кормежка?
- Постель будет, а с едой - нет. Есть придется в городе. Мы немного
ездим. - Мы прикидывали. - Хорошая возможность, - сказал он, терпеливо
ожидая, пока мы решимся. Мы чувствовали себя глупо и не знали, что
сказать, а что касалось меня, то я не хотел связываться вообще ни с каким
карнавалом. Мне дьявольски не терпелось добраться до нашей толпы в Денвере.
Я сказал:
- Ну, я не знаю... мне чем быстрее, тем лучше, у меня, наверное,
просто не будет столько времени. - Эдди ответил то же самое, и старик,
махнув рукой, обыденно прошлепал обратно к своей машине и уехал. Вот и
все. Мы немного посмеялись и представили себе, как это вышло бы в натуре.
Мне виделась темная, пропыленная ночь посреди равнин, лица небраскинских
семейств, что бродят вокруг, их розовые детки взирают на все с трепетом, и
я знаю, что чувствовал бы себя самим сатаной, дурача их всякими дешевыми
карнавальными трюками. Да еще чертово колесо вращается во мраке над
степью, да, господи ты боже мой, грустная музыка развеселой карусели, и я
такой, хочу добраться до своей цели - и ночую в каком-нибудь позолоченном
фургоне на постели из джутовых мешков.
Эдди оказался довольно рассеянным попутчиком. Мимо катила смешная
древняя колымага, ею управлял старик; эта штуковина была сделана из
какого-то алюминия, квадратная, как ящик, - трейлер, без сомнения, но
какой-то странный, чокнутый, самопальный небраскинский трейлер. Ехал он
очень неторопливо и невдалеке остановился. Мы бросились к нему; он сказал,
что может взять только одного; без единого слова Эдди прыгнул внутрь и
медленно задребезжал прочь, увозя мою шерстяную шотландку. Что поделаешь,
я мысленно помахал своей рубашечке; в любом случае, она была мне дорога
всего лишь как память. Я ждал в нашем маленьком персональном кошмарном
Шелтоне еще очень и очень долго, несколько часов, не забывая, что скоро
уже ночь; на самом же деле, еще стоял день, просто очень темный. Денвер,
Денвер, как же мне добраться до Денвера? Я уже готов был сдаться и
собирался немного посидеть и выпить кофе, как остановился сравнительно
новый автомобиль, в нем сидел молодой парень. Я бежал к нему как
сумасшедший.
- Куда тебе?
- В Денвер.
- Ну, я могу тебя подбросить на сотню миль в ту сторону.
- Чудно, чудно, вы спасли мне жизнь.
- Я сам раньше стопом ездил, поэтому сейчас всегда беру кого-нибудь.
- Я б тоже брал, кабы машина была. - Так мы с ним болтали, он
рассказывал мне про свою жизнь - это было не очень интересно, я начал
потихоньку дремать и проснулся у самого Гётенбурга, где он меня и высадил.
4
Тут началась самая клевая поездка в моей жизни: грузовик с открытым
верхом и без заднего борта, в кузове растянулись шестеро или семеро
