знал, что он прав.
Такова была моя скисшая мечта: сидя дома у камина глупо воображать, как
замечательно будет проехать через всю Америку по одной-единственной
красной линии вместо того, чтобы пробовать разные дороги и трассы.
В Ньюбурге дождь кончился. Я дошел до реки и вынужден был вернуться в
Нью-Йорк на автобусе с делегацией школьных учительниц, ехавших с пикника в
горах: одно бесконечное ля-ля-ля языками; а я все время про себя матерился
- мне было жалко потраченных денег, и я говорил себе: вот, хотел поехать
на запад, а вместо этого весь день и еще полночи катался вверх-вниз, с юга
ни север и обратно, как мотор, который никак не может завестись. И
поклялся себе, что эавтра же буду в Чикаго, а для этого взял билет на
чикагский автобус, истратив большую часть тех денег, что у меня были, и
плевать я на это хотел, если завтра же окажусь в Чикаго.
3
Это был совершенно обычный автобус с орущими детьми и жарким солнцем,
народ подсаживался в каждом пенсильванском местечке, пока мы не выехали на
равнину Огайо и не покатили вперед по-настоящему - вверх до Аштабулы и
напрямик через Индиану, уже ночью. Я приехал в Чи ни свет ни заря,
вписался в молодежную общагу и завалился спать. Долларов в кармане
оставалось совсем немного. Врубаться в Чикаго я начал после хорошего
дневного сна.
Ветер о озера Мичиган, боп в "Петле"(2), долгие прогулки по Южному
Холстеду и Северному Кларку и одна, особенно долгая - заполночь в
джунгли, где за мной увязалась патрульная машина, приняв меня за какого-то
подозрительного субчика. В то время, в 1947 году, боп, как сумасшедший,
захватил всю Америку. Мужики в "Петле" лабали ништяк, но как-то устало,
поскольку боп попал как раз куда-то между "Орнитологией" Чарли Паркера и
другим периодом, начинавшийся с Майлза Дэйвиса. И пока я там сидел и
слушал звучание ночи, которую боп стал олицетворять для каждого из нас, я
думал обо всех своих друзьях от одного конца страны до другого и о том,
что все они, на самом деле, - в одном громадном заднем дворе: что-то
делают, дергаются, суетятся. И впервые в своей жизни на следующий день я
отправился на Запад. Стоял теплый и чудный для автостопа день.
Чтобы выбраться из невероятных сложностей чикагского уличного движения,
я автобусом поехал в Джолиет, Иллинойс, миновал джолиетскую зону, после
прогулки по неровным зеленым улочкам вышел на окраину городка и там,
наконец, замахал рукой. А то надо же - всю дорогу от Нью-Йорка до
Джолиета проделать автобусом и потратить больше половины денег.
Первым меня подбросил на тридцать миль вглубь зеленого Иллинойса
грузовик с динамитом, на котором болтался красный флажок; водитель потом
свернул на перекрестке Трассы 6, по которой мы ехали, и Трассы 66 - там,
где они обе разбегались на запад на невероятные расстояния. Потом, около
трех часов дня, после того, как я пообедал яблочным пирожком и мороженым у
придорожного киоска, передо мною затормозила маленькая легковушка. Внутри
сидела женщина, и во мне всколыхнулась было крутая радость, пока я бежал к
машине. Но женщина оказалась средних лет, у нее самой были сыновья моего
возраста, и она просто хотела, чтобы кто-нибудь помог ей доехатъ до Айовы.
Я был только за. Айова! До Денвера рукой подать, а как только я попаду в
Денвер, можно будет и расслабиться. Первые несколько часов меня везла она
и один раз даже настояла, чтобы мы, как заправские туристы, осмотрели
какую-то старую церквушку, а потом за руль сей я, и хотя водитель я
неважный, но чистенько проехал через весь остаток Иллинойса в Давенпорт,
Айова, минуя Рок-Айленд. И здесь первый раз в жизни увидел я свою любимую
реку Миссиссиппи, пересохшую, в летней дымке, с низкой водой, с этим
зловонным запашищем голого тела самой Америки, которое она омывает.
Рок-Айленд - железнодорожные пути, крошечный центр города и через мост -
Давенпорт, точно такой же городишко, весь пропахший опилками и прогретый
среднезападным солнцем.
Здесь женщине надо было ехать к себе домой по другой дороге, и я вылез.
Солнце садилось; выпив холодного пива, я пошагал на окраину, и это была
длинная прогулка. Все мужчины возвращались с работы домой, на них были
железнодорожные кепки, бейсбольные - всякие, как и в любом другом городке
где бы то ни было после работы. Один подвез меня до верхушки холма и
высадил на безлюдном перекрестке у края прерии. Там было прекрасно. Мимо
ездили только машины фермеров: те подозрительно оглядывали меня и с лязгом
катили дальше; коровы возвращались домой. Ни одного грузовика. Пронеслось
еще несколько машин.
Промчался какой-то пижон с развевающимся шарфиком. Солнце скрылось
окончательно, и я остался в лиловой тьме. Теперь уже мне стало страшно. На
просторах Айовы не виднелось ни огонька - через минуту меня никто и
разглядеть не сможет. К счастью, человек, ехавший обратно в Давенпорт,
подбросил меня до центра. Но я по-прежнему торчал там, откуда начал.
Я посидел на автобусной остановке и подумал. Съел еще один яблочный
пирожок и мороженое: практически, я больше ничего и не ел, пока ехал по
стране, - я знал, что это питательно и, разумеется, вкусно. Потом решил
сыграть. Полчаса поразглядывав официантку в кафе на остановке, я из центра
доехал автобусом снова до окраины - но на сей раз туда, где были
бензоколонки. Здесь рычали большие грузовики, и через пару минут - бзынь!
- один затормозил рядом. Пока я бежал до кабины, душа моя вопила от
радости. А что за водитель там был - здоровый крутой водила с глазами
навыкате и хриплым наждачным голосом; он едва обратил на меня внимание -
лишь дергал и пинал рычаги, пока снова запускал свой агрегат.
Поэтому я смог немного отдохнуть своей усталой душою, ибо больше всего
хлопот, когда едешь стопом, доставляет необходимость разговаривать с
бессчетными людьми, как бы убеждая их, что они не ошиблись, подобрав тебя,
и даже как бы развлекать их, и все это оборачивается огромным напряжением,
если всю дорогу только едешь и не собираешься ночевать в гостиницах. Этот
парень только и делал, что орал, перекрывая рев двигателя, и мне тоже
приходилось орать в ответ - и мы расслабились. Он гнал свою штуковину в
самый Айова-Сити и орал мне свои анекдоты про то, как лихо он обводит
вокруг пальца закон в каждом городишке, где введены несправедливые
ограничения скорости, и каждый раз при этом повторял:
- Моя жопа проносилась под самым носом у этих проклятых ментов, они и
клювом щелкнуть не успевали! - Сразу перед въездом в Айова-Сити он
увидел, как нас догоняет другой грузовик, и, поскольку в городе ему надо
было сворачивать, он помигал тому парню стоп-сигналами и притормозил,
чтобы я выпрыгнул, что я и сделал вместе со своею сумкой, а тот, признавая
такой обмен, остановился взять меня, и снова во мгновение ока я сидел на
верхотуре в другой здоровенной кабине, нацеливаясь ехать сквозь ночь еще
сотни миль - как же счастлив я был! Новый водила оказался таким же
чокнутым, как и первый, орал он столько же, и мне оставалось лишь
откинуться назад и катить себе дальше. Я уже видел, как впереди, под
звездами, за прериями Айовы и равнинами Небраски передо мною Землей
Обетованной смутно проступает Денвер, а за ним, видением еще более
величественным - Сан-Франциско: города сияли бриллиантами посреди ночи.
Пару часов мой водитель выжимал полную и травил байки, а потом, в айовском
городишке, где несколько лет спустя нас с Дином задержат по подозрению в
угоне некоего "кадиллака", поспал несколько часов на сиденье. Я тоже
поспал, а потом немного прошелся вдоль одиноких кирпичных стен, освещенных
единственным фонарем, там, где прерия таилась в конце каждой улочки, и
запах кукурузы росою витал в ночи.
На заре водила вздрогнул и проснулся. Мы рванули дальше, и через час
над зелеными кукурузными полями уже нависли дымы Де-Мойна. Теперь ему пора
было завтракать, напрягаться он не хотел, поэтому я сам поехал в Де-Мойн,
который начинался где-то в четырех милях, подсев к паре ребяток из
Университета Айовы; было странно сидеть в их новехонькой удобной машине и
слушать про экзамены, пока мы гладко подкатывали к городу. Теперь мне
хотелось проспать весь день. Поэтому я снова пошел вписываться в общагу,
но свободных комнат у них не было, и инстинкт довел меня до железной
дороги - а их в Де-Мойне полно, - и все кончилось гостиницей рядом с
локомотивным депо, похожей на старую и мрачную таверну где-нибудь на
Равнинах, в которой целый долгий день я спал в большой, чистой, жесткой и
белой постели с неприличными надписями, выцарапанными на стенке рядом с
подушкой, и битыми желтыми жалюзи, закрывавшими дымный вид на депо.
Проснулся я, когда солнце уже краснело, и это было единственное отчетливое
время в моей жизни - самое странное мгновение, когда я не знал, кто я:
далеко от дома, загнанный и замученный путешествием, в комнатке дешевой
гостиницы, которую никогда прежде не видел, свистит пар за окном,
потрескивает старая гостиничная древесина, шаги наверху - такие печальные
звуки; и я смотрел на высокий потолок, весь в трещинах, и пятнадцать
странных секунд на самом деле не соображал, кто я. Я не испугался: просто
я был кем-то другим, каким-то чужаком, и вся моя жизнь была призрачной,
была жизнью привидения. Я находился где-то на полпути через всю Америку,
на пограничной линии, отделяющей Восток моей юности от Запада моего
будущего, и, может быть, именно поэтому такое произошло вот здесь и вот
сейчас - этот странный красный закат дня.
Но надо было двигаться и прекратить стонать, и поэтому я взял сумку,
сказал "пока" старичку-управляющему, сидевшему возле своей плевательницы,
и пошел есть.
Я съел яблочный пирожок и мороженое - по мере того, как я забирался
вглубь Айовы, становилось все лучше и лучше: пирожки - больше, мороженое
- гуще. В тот день в Де-Мойне я видел стайки самых красивых девчонок -
они шли из школы домой, - но я пока гнал от себя такие мысли, соблазняясь
весельем в Денвере. В Денвере уже был Карло Маркс; там был Дин; там были
Чад Кинг и Тим Грэй, они оттуда родом: там была Мэрилу; там была клевейшая
кодла, известная мне понаслышке, - включая Рэя Роулинса и его прекрасную
блондинку-сестру Бэйб Роулинс; двух официанток, знакомых Дина - сестер
Беттенкур; там был даже Роланд Мэйджор, мой старинный кореш по колледжу и
тоже писатель. Я с нетерпением и радостью ждал встречи с ними всеми. А
поэтому проносился мимо симпатичных девчонок, а самые симпатичные девчонки
на свете живут в Де-Мойне.
Парень на чем-то вроде слесарки на колесах - такой грузовичок, забитый
инструментами, которым он управлял стоя, как осовремененный молочник, -
подбросил меня вверх по длинному пологому склону холма, а там я сразу же
подсел к фермеру с сыном, которые ехали в Адель, что где-то в Айове. В
этом городке под большим вязом у бензоколонки я познакомился с другим
автостопщиком: такой типичный нью-йоркер, ирландец, большую часть своей
трудовой жизни водил почтовый фургон, а теперь ехал в Денвер к своей
девчонке и навстречу новой жизни. Мне кажется, он убегал от чего-то в
Нью-Йорке, скорее всего - от закона. Настоящий красноносый молодой алкаш
в районе тридцатника, и в любых нормальных условиях мне быстро стало бы с
ним скучно, но теперь все мои чувства обострились навстречу любой
человеческой привязанности. На нем был битовый свитер и мешковатые штаны;
в смысле сумки у него не было ничего - только зубная щетка и носовые
платки. Он сказал, что дальше нам надо ехать вместе. Я бы вообще-то
отказался, потому что на дороге он выглядел довольно ужасно. Но мы
остались вместе и с каким-то неразговорчивым мужиком доехали до Стюарта,
Айова; тут-то мы и сели на мель по-настоящему. Мы стояли перед будкой
железнодорожной кассы добрых пять часов, до самого заката, дожидаясь хоть
какого-нибудь транспорта в западную сторону; мы тратили время совершенно
бездарно - поначалу рассказывали каждый о себе, потом он травил
неприличные анекдоты, потом мы уже просто пинали гравий и издавали разные
